Неточные совпадения
Поярков пошел в
ногу с ним, говоря
вялым голосом, негромко...
В нем как-то все было не к месту, точно платье с чужого плеча: тонкие
ноги с широчайшими ступнями, длинные руки с узкой, бессильной костью, впалая чахоточная грудь, расшатанная походка, зеленовато-серое лицо с длинным носом и узкими карими глазами, наконец
вялые движения, где все выходило углом.
Этот
вялый, опустившийся на вид человек был страшно суров с солдатами и не только позволял драться унтер-офицерам, но и сам бил жестоко, до крови, до того, что провинившийся падал с
ног под его ударами. Зато к солдатским нуждам он был внимателен до тонкости: денег, приходивших из деревни, не задерживал и каждый день следил лично за ротным котлом, хотя суммами от вольных работ распоряжался по своему усмотрению. Только в одной пятой роте люди выглядели сытнее и веселее, чем у него.
Ромашову вдруг показалось, что сияющий майский день сразу потемнел, что на его плечи легла мертвая, чужая тяжесть, похожая на песчаную гору, и что музыка заиграла скучно и глухо. И сам он почувствовал себя маленьким, слабым, некрасивым, с
вялыми движениями, с грузными, неловкими, заплетающимися
ногами.
Пока он плелся
вялой походкой, сгорбившись и волоча
ноги, на другой конец плаца, младшие офицеры сошлись вместе поболтать и покурить.
Против обыкновения, Слива почти не обратил на него внимания и не выкинул ни одной из своих штучек. Только когда Ромашов остановился в шаге от него, с почтительно приложенной рукой к козырьку и сдвинутыми вместе
ногами, он сказал, подавая ему для пожатия свои
вялые пальцы, похожие на пять холодных сосисок...
Александр Сергеич между тем пересел к фортепьяно и начал играть переведенную впоследствии, а тогда еще певшуюся на французском языке песню Беранже: «В
ногу, ребята, идите; полно, не вешать ружья!» В его отрывистой музыке чувствовался бой барабана, сопровождающий обыкновенно все казни. Без преувеличения можно сказать, что холодные мурашки пробегали при этом по телу всех слушателей, опять-таки за исключением того же камер-юнкера, который, встав, каким-то
вялым и гнусливым голосом сказал гегельянцу...
В ужасе и гневе она начала кричать без слов, пронзительно, но он своими толстыми, открытыми и мокрыми губами зажал ей рот. Она барахталась, кусала его губы, и когда ей удавалось на секунду отстранить свое лицо, кричала и плевалась. И вдруг опять томительное, противное, предсмертное ощущение обморока обессилило ее. Руки и
ноги сделались
вялыми, как и все ее тело.
И поднялся на
ноги, чувствуя пугающее замирание сердца; всё тело вдруг сделалось
вялым, непослушным, а кровь точно сгустилась, течёт тяжко и — вот остановится сейчас, потопит сердце.
Город был насыщен зноем, заборы, стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим дыханием, в неподвижном воздухе стояла дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели
вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые тени лежали под
ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под
ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
Наплакавшись, Егорушка вышел из хлева и, обходя лужу, поплелся на улицу. Как раз перед воротами на дороге стояли возы. Мокрые подводчики с грязными
ногами,
вялые и сонные, как осенние мухи, бродили возле или сидели на оглоблях. Егорушка поглядел на них и подумал: «Как скучно и неудобно быть мужиком!» Он подошел к Пантелею и сел с ним рядом на оглоблю.
Он пошел передо мной разнообразный и коварный. То появлялся в виде язв беловатых в горле у девчонки-подростка. То в виде сабельных искривленных
ног. То в виде подрытых
вялых язв на желтых
ногах старухи. То в виде мокнущих папул на теле цветущей женщины. Иногда он горделиво занимал лоб полулунной короной Венеры. Являлся отраженным наказанием за тьму отцов на ребятах с носами, похожими на казачьи седла. Но, кроме того, он проскальзывал и не замеченным мною. Ах, ведь я был со школьной парты!
Маша(встает). Завтракать пора, должно быть. (Идет ленивою,
вялою походкой.)
Ногу отсидела… (Уходит.)
Елизавета. Но ведь простил же! (Взяв падчерицу за плечи, встряхивает её.) Ой, Антошка, если б ты видела этого полковника Ермакова! Вот мужчина! Он и в штатском — воин! Глазищи! Ручищи! Знаешь, эдакий… настоящий, для зверского романа! Убить может! Когда я его вижу — у меня
ноги дрожат… Нет, ты —
вялая, холодная, ты не можешь понять… Василий Ефимович, конечно, должен ревновать, он — муж! Должен!
— Так. Пре-красно. Продолжайте, молодой человек, в том же духе, — произнес Завалишин, язвительно кривя губы. — Чудесные полемические приемы, доктор, не правда ли? Воскресенский и сам чувствовал в душе, что он говорит неясно, грубо и сбивчиво. Но он уже не мог остановиться. В голове у него было странное ощущение пустоты и холода, но зато
ноги и руки стали тяжелыми и
вялыми, а сердце упало куда-то глубоко вниз и там трепетало и рвалось от частых ударов.
Пообедали. Все были печальны и молчаливы. Темнело. Токарев вышел в сад. Вечер был безветренный и холодный, заря гасла. Сквозь поредевшую листву аллей светился серп молодого месяца. Пахло
вялыми листьями. Было просторно и тихо. Токарев медленно шел по аллее, и листья шуршали под его
ногами.
Люди спят, но их цепкие
ноги отовсюду тянутся к проходу и загораживают его: они выходят откуда-то снизу, они свисают с полок, задевая голову и плечи, они перекидываются с одной лавочки на другую —
вялые, как будто податливые и страшно враждебные в своем стремлении вернуться на прежнее место, принять прежнюю позу.
Холодно, холодно в нашем домишке. Я после обеда читал у стола, кутаясь в пальто.
Ноги стыли, холод вздрагивающим трепетом проносился по коже, глубоко внутри все захолодело. Я подходил к теплой печке, грелся, жар шел через спину внутрь. Садился к столу, — и холод охватывал нагретую спину.
Вялая теплота бессильно уходила из тела, и становилось еще холоднее.
Движения медленные и раздражающе-вялые, тело мягко извивается, как будто оно без костей,
ноги, болтаясь, вылетают вперед.