Неточные совпадения
В конце концов Банькевич потерял самообладание и стал писать доносы в
высшие инстанции на самих
судей, чинящих одному Курцевичу толеранцию и потакательство, а ему, сироте — дворянину, — импертыненцию и несправедливость.
Чтобы несколько успокоить вызванное этим убийством волнение,
высшая администрация решила послать на место убитого
судьи человека, пользующегося общим уважением и умеренного. Выбор пал на моего отца.
Из одного этого приема, что начальник губернии просил Вихрова съездить к
судье, а не послал к тому прямо жандарма с ролью, видно было, что он третировал
судью несколько иным образом, и тот действительно был весьма самостоятельный и в
высшей степени обидчивый человек. У диких зверей есть, говорят, инстинктивный страх к тому роду животного, которое со временем пришибет их. Губернатор, не давая себе отчета, почему-то побаивался
судьи.
Несмотря на это, он все-таки был отличнейший человек: в нем в
высшей степени было развито то высокое благодушие, которое претворяет чиновника в человека, которое, незаметно для них самих, проводит живую и неразрывную связь между
судьею и подсудимым, между строгим исполнителем закона и тем, который, говоря отвлеченно, составляет лишь казус, к которому тот или другой закон применить можно.
Начальствующие лица
высших сословий: помещики, купцы,
судьи, сенаторы, губернаторы, министры, цари, офицеры участвуют в таких делах, поддерживая существующий порядок, потому что этот порядок выгоден им.
В нем слышен голос настоящего чародейства; имена каких-то темных бесов, призываемых на помощь, изобличают
высшее напряжение любовной тоски: «Во имя сатаны, и
судьи его демона, почтенного демона пилатата игемона, встану я, добрый молодец, и пойду я, добрый молодец, ни путем, ни дорогою, заячьим следом, собачьим набегом, и вступлю на злобное место, и посмотрю в чистое поле в западную сторону под сыру-матерую землю…
Длинною вереницею тянутся
высшие сановники, светские дамы,
судьи, тюремщики.
Обыкновенно «идея» романа, закрепленная этим эпиграфом, понимается так, как высказывает ее, например, биограф Толстого П. И. Бирюков: «Общая идея романа выражает мысль о непреложности
высшего нравственного закона, преступление против которого неминуемо ведет к гибели, но
судьей этого преступления и преступника не может быть человек».
— Это вот он сам и есть, который сам часто из трактиров на карачках ползает, — говорил Пекторалис, указывая на Сафроныча; но Сафронычу так же слепо везло, как упрямо не везло Пекторалису, — и
судья, во-первых, не разделил взгляда Гуго на самое слово «карачки» и не видал причины, почему бы и немцу не поползти на карачках; а во-вторых, рассматривая это слово по смыслу общей связи речи, в которой оно поставлено,
судья нашел, что ползать на карачках, после ста лет жизни, в устах Сафроныча есть выражение
высшего благожелания примерного долгоденствия Пекторалису, — тогда как со стороны сего последнего это же самое слово о ползанье Сафроныча из трактиров произносимо как укоризна, за которую Гуго и надлежит подвергнуть взысканию.
— Господа
судьи, — начал он, — на скромной скамье подсудимых суда исправительной полиции сидит в настоящую минуту человек далеко не скромный. Вы только что слышали показания свидетелей, обрисовавших вам возмутительное поведение подсудимого, по отношению к полицейскому сержанту Флоке и комиссару Морелю. Неудовольствовавшись этим, обвиняемый позволил себе бранить неприличными словами Французскую республику и
высших представителей.
Сам великий князь, София и
высшая духовная особа моими
судьями.
В извинение слабости, веку принадлежавшей, надобно, однако ж, сказать, что люди эти, большею частью дураки только по имени и наружности, бывали нередко полезнейшими членами государства, говоря в шутках сильным лицам, которым служили, истины смелые, развеселяя их в минуты гнева, гибельные для подвластных им, намекая в присказочках и побасенках о неправдах
судей и неисправностях чиновных исполнителей, — о чем молчали
высшие бояре по сродству, хлебосольству, своекорыстию и боязни безвременья.
Эликсир, видно, действовал не так сильно, как надеялся хилый старик. Он всю вину возложил на мальчика, своего холопа, которого, по словам Варфоломея, поберег лекарь, и в сердцах огрешился… палкою по виску. Наместницы в том не судили и вины не имали, потому что закон писали не рабы. Холопа похоронили, как водится. Через неделю, однако ж,
судья высший призвал и господина к своему суду.
— Кто тебя ставил над ним
судьею и даже исполнителем этого суда? Если Господь Бог в своей неизреченной благости допускает на земле зло и его носителей, то, значит, это входит в
высшие цели Провидения, бдящего над миром, и не человеку — этой ничтожной песчинке среди необъятного мироздания — противиться этой воле святого Промысла и самовольно решать участь своего брата — человека, самоуправно осуждать его, не будучи даже уверенным, что суд этот не преступление самого совершенного ближним преступления.