Неточные совпадения
На этот призыв
выходит из толпы парень и с разбега бросается в пламя. Проходит одна томительная минута, другая. Обрушиваются балки одна за другой, трещит потолок. Наконец парень показывается среди облаков дыма; шапка и полушубок
на нем затлелись, в руках ничего нет. Слышится вопль:"Матренка! Матренка! где ты?" — потом следуют утешения, сопровождаемые предположениями, что, вероятно, Матренка с испуга убежала
на огород…
Акулины уже не было в доме. Анисья — и
на кухне, и
на огороде, и за птицами ходит, и полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает
на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало
выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности. В лице у ней лежит глубокое уныние.
Он прошел мимо многих, покривившихся набок, домишек,
вышел из города и пошел между двумя плетнями, за которыми с обеих сторон расстилались
огороды, посматривая
на шалаши огородников,
на распяленный кое-где старый, дырявый кафтан или
на вздетую
на палку шапку — пугать воробьев.
По обе стороны переулка шел плетень, за которым тянулись
огороды прилежащих домов; переулок же
выходил на мостки через нашу вонючую и длинную лужу, которую у нас принято называть иногда речкой.
Лиза тихонько нарядилась крестьянкою, шепотом дала Насте свои наставления касательно мисс Жаксон,
вышла на заднее крыльцо и через
огород побежала в поле.
Старая высокая изба, поставленная из кондового леса,
выходила огородом на озеро.
Новенькая избушка с белыми ставнями и шатровыми воротами глядела так весело
на улицу, а задами, то есть
огородом,
выходила к пруду.
На мосту ей попались Пашка Горбатый, шустрый мальчик, и Илюшка Рачитель, — это были закадычные друзья. Они ходили вместе в школу, а потом бегали в лес, затевали разные игры и баловались.
Огороды избенки Рачителя и горбатовской избы были рядом, что и связывало ребят:
вышел Пашка в
огород, а уж Илюшка сидит
на прясле, или наоборот. Старая Ганна пристально посмотрела
на будущего мужа своей ненаглядной Федорки и даже остановилась: проворный парнишка будет, ежели бы не семья ихняя.
И оба они, взявшись под руки,
вышли из комнаты, прошли весь двор и вступили
на средину покрытого блестящим снегом
огорода. Здесь старик стал и, указав дьякону
на крест собора, где они оба столь долго предстояли алтарю, молча же перевел свой перст вниз к самой земле и строго вымолвил...
По вечерам, когда все полагали, что он чем-нибудь занят, он нарочно
выходил потихоньку в сад, обходил
огороды и забивался в коноплю, откуда издали видна была площадка,
на которой происходили танцы.
За
огородом, у подошвы кремнистого обрыва, высилась группа ветел; из-под корней, приподнятых огромными камнями, вырывался ручей; темно-холодною лентой сочился он между сугробами, покрывавшими подошву ската, огибал владения рыбака и, разделившись потом
на множество рукавов, быстро спускался к Оке, усыпая берег мелким булыжником; плетень
огорода, обвешанный пестрым тряпьем и белыми рубахами, не примыкал к избе: между ними находился маленький проулок, куда
выходили задние ворота.
Во весь этот день Дуня не сказала единого слова. Она как словно избегала даже встречи с Анной. Горе делает недоверчивым: она боялась упреков рассерженной старухи. Но как только старушка заснула и мрачная ночь окутала избы и площадку, Дуня взяла
на руки сына, украдкою
вышла из избы, пробралась в
огород и там уже дала полную волю своему отчаянию. В эту ночь
на голову и лицо младенца, который спокойно почивал
на руках ее, упала не одна горькая слеза…
Вообще Николай Матвеич для меня являлся неиссякаемым источником всевозможных знаний, каких нельзя было добыть ни из одной умной книжки. Но было одно обстоятельство, которое просто отравляло нам жизнь. Он жил рядом с нами. Нас разделял только
огород.
Выйдешь, бывало, в свой садик и вдруг слышишь протяжный, жалобный вой, который просто хватал за душу. Это выла несчастная собака, которая сидела
на привязи в подклети; а выла она оттого, что Николай Матвеич не считал нужным ее кормить как следует.
Хотя он и не советует мне гулять по ночам, но все же иногда я
выхожу огородами на берег Волги и сижу там, под ветлами, глядя сквозь прозрачную завесу ночи вниз, за реку, в луга.
Он чертил план своего имения, и всякий раз у него
на плане
выходило одно и то же: а) барский дом, b) людская, с)
огород, d) крыжовник. Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и все копил и клал в банк. Страшно жадничал. Мне было больно глядеть
на него, и я кое-что давал ему и посылал
на праздниках, но он и это прятал. Уж коли задался человек идеей, то ничего не поделаешь.
Какой-то хромой старичишко
вышел из-за шалаша, поставленного в углу
огорода, и закричал
на него.
Андрей Титыч. Такую нашли — с ума сойдешь! Тысяч триста серебра денег, рожа, как тарелка, —
на огород поставить, ворон пугать. Я у них был как-то раз с тятенькой, еще не знамши ничего этого;
вышла девка пудов в пятнадцать весу, вся в веснушках; я сейчас с политичным разговором к ней: «Чем, говорю, вы занимаетесь?» Я, говорит, люблю жестокие романсы петь. Да как запела, глаза это раскосила, так-то убедила народ, хоть взвой,
на нее глядя. Унеси ты мое горе
на гороховое поле!
После одной из таких поездок Степан, воротившись со степи,
вышел со двора и пошел походить по берегу. В голове у него по обыкновению стоял туман, не было ни одной мысли, а в груди страшная тоска. Ночь была хорошая, тихая. Тонкие ароматы носились по воздуху и нежно заигрывали с его лицом. Вспомнил Степан деревню, которая темнела за рекой, перед его глазами. Вспомнил избу,
огород, свою лошадь, скамью,
на которой он спал с своей Марьей и был так доволен… Ему стало невыразимо больно…
Было яркое весеннее утро… В
огороде Восходного сажали
на грядах зелень… Пололи сорную траву, убирали гряды. Бабушка и Наташа, двухлетняя малютка с сияющими глазками, приплелись поглядеть
на работу женщин. Серебристый смех девочки достиг до чопорного дома Маковецких.
Вышел генерал в сюртуке с пестрыми погонами «отставного», покончившего свою службу служаки,
вышла генеральша в теплом бурнусе, увидали Наташу и сразу очаровались прелестной девочкой.
Взял я ружье,
вышел с ним
на огород и давай галок стрелять!
У Павлика были положительно золотые руки. За что он ни брался, все у него
выходило споро и красиво. И трудолюбив он был, как муравей: то
огород разведет, то коробочки клеит, то сено убирает
на покосе или рыбу удит в пруду. И эта, подаренная матери, им самим переплетенная, книжечка — одна прелесть.
Выйдя наружу, студент пошел по грязной дороге в поле. В воздухе стояла осенняя, пронизывающая сырость. Дорога была грязна, блестели там и сям лужицы, а в желтом поле из травы глядела сама осень, унылая, гнилая, темная. По правую сторону дороги был
огород, весь изрытый, мрачный, кое-где возвышались
на нем подсолнечники с опущенными, уже черными головами.
Доложили ее сиятельству, и по ее приказанию, несмотря
на то что, как говорили крестьяне, «колдунья» не сподобилась христианской кончины, ее похоронили после отпевания в церкви
на сельском кладбище и даже поставили большой дубовый крест. Батюшка, отец Семен, как говорили в народе, имел перед погребением Соломониды долгий разговор с «ее сиятельством» и
вышел от ее красный, как из бани. Кота зарыли в
огороде.
Пизонский действительно выжидал появления совсем другого лица из семьи Деевых и невыразимо смутился, когда тихо скрипнули ворота заднего двора и
на огород вышел высокий кучерявый парень в светлой розовой рубашке. Это был не Маркел Семеныч и не сын его, Марко Маркелыч, но, очевидно, это все-таки был и не тот, кого желал встретить Пизонский.
Пизонский действительно выжидал появления совсем другого лица из семьи Деевых и невыразимо смутился, когда тихо скрипнули ворота заднего двора и
на огород вышел высокий кучерявый парень в светлой розовой рубашке.