Неточные совпадения
Я
вышел из кибитки. Буран еще продолжался, хотя с меньшею силою. Было так темно, что хоть глаз выколи. Хозяин встретил нас у ворот, держа фонарь под полою, и ввел меня в
горницу, тесную, но довольно чистую; лучина освещала ее. На стене висела винтовка и высокая казацкая шапка.
Он, взглянув на меня и движим уже ею, прислал ко мне сказать, чтобы я из-за стола
вышел и ужинал бы в своей
горнице.
У нас в доме была огромная зала,
из которой две двери вели в две небольшие
горницы, довольно темные, потому что окна
из них
выходили в длинные сени, служившие коридором; в одной
из них помещался буфет, а другая была заперта; она некогда служила рабочим кабинетом покойному отцу моей матери; там были собраны все его вещи: письменный стол, кресло, шкаф с книгами и проч.
Мать
вышла ко мне
из бабушкиной
горницы, улыбнулась моему восторгу и повела меня христосоваться к бабушке.
Выпил я и закусил. Хозяин, вижу, ходит весь нахмуренный, и уж больно ему, должно быть, невтерпеж приходится, потому что только и дела делает, что
из горницы выходит и опять в
горницу придет.
Передонов оттолкнул Володина. Володин грузно свалился на пол. Он хрипел, двигался ногами и скоро умер. Открытые глаза его стеклянели, уставленные прямо вверх. Кот
вышел из соседней
горницы, нюхал кровь и злобно мяукал. Варвара стояла как оцепенелая. На шум прибежала Клавдия.
Прасковья Ивановна едва не упала в обморок от такого зрелища; она всё поняла и, никем не замеченная, потому что
горница была полна народа, затворила дверь и
вышла из сеней.
Зотушка, когда
вышел из братцевой
горницы, побрел к себе в флигелек, собрал маленькую котомочку, положил в нее медный складень — матушкино благословение — и с этой ношей, помолившись в последний раз в батюшкином дому,
вышел на улицу. Дело было под вечер. Навстречу Зотушке попалось несколько знакомых мастеровых, потом о. Крискент, отправлявшийся на своей пегой лошадке давать молитву младенцу.
— Значит — ошибся. Воля божия. Ребята — приказываю: Ульяна вам вместо матери, слышите? Ты, Уля, помоги им, Христа ради… Эх!
Вышлите чужих
из горницы…
Одевшись, он тяжело вздохнул и, поблагодарив хозяев и простившись с ними,
вышел из теплой, светлой
горницы в темные, холодные, гудевшие от рвавшегося в них ветра и занесенные снегом через щели дрожавших дверей сени и оттуда — на темный двор.
Самого Алексея не было дома, на пароход уехал, в тот день надо было ему отваливать. Марья Гавриловна, только что повестили ее про Патапа Максимыча, тотчас
вышла к нему
из внутренних
горниц.
Однажды в сумерки, когда Аксинья Захаровна, набродившись досыта, приустала и легла в боковуше посумерничать, Настя
вышла из душной, прокуренной ладаном моленной в большую
горницу и там, стóя у окна, глядела на догоравшую в небе зарю. Было тихо, как в могиле, только
из соседней комнаты раздавались мерные удары маятника.
Скромно
вышла Фленушка
из Манефиной кельи, степенно прошла по сенным переходам. Но только что завернула за угол, как припустит что есть мочи и лётом влетела в свою
горницу. Там у окна, пригорюнясь, сидела Марья головщица.
Заискрились взоры у Марка Данилыча, и молча
вышел он
из горницы. Торопливо надев картуз, пошел на городской бульвар, вытянутый вдоль кручи, поднимавшейся над Окою. Медленным шагом, понурив голову, долго ходил между тощих, нераспустившихся липок.
Под эти слова воротились люди Божии. Они были уже в обычной одежде. Затушив свечи, все
вышли. Николай Александрыч запер сионскую
горницу и положил ключ в карман. Прошли несколько комнат в нижнем этаже… Глядь, уж утро, летнее солнце поднялось высоко… Пахнуло свежестью в растворенные окна большой комнаты, где был накрыт стол. На нем были расставлены разные яства: уха, ботвинья с осетриной, караси
из барских прудов, сотовый мед, варенье, конфеты, свежие плоды и ягоды. Кипел самовар.
Выйдя из спальни, Патап Максимыч с Груней и с Дарьей Сергевной сел в той
горнице, где в обычное время хозяева чай пили и обедали. Оттуда Марку Данилычу не слышно было их разговоров.
Съели кашу и, не
выходя из-за стола, за попойку принялись. Женщины пошли в задние
горницы, а мужчины расселись вокруг самовара пунши распивать. Пили за все и про все, чтобы умником рос Захарушка, чтобы дал ему здоровья Господь, продлил бы ему веку на сто годов, чтоб во всю жизнь было у него столько добра в дому́, сколько в Москве на торгу́, был бы на ногу лего́к да ходо́к, чтобы всякая работа спорилась у него в руках.
Под вечер больной забылся, и все, кто при нем были, один по другому
из душной
горницы вышли.
Прошло уже достаточно времени, чтобы они могли обернуть назад в слободу; между тем день проходил за днем, а они не возвращались. Григорий Лукьянович находился в сильнейшем страхе и беспокойстве. Наконец, дня через три после смерти князя Василия Прозоровского, во двор дома Малюты в александровской слободе вкатила повозка и
из нее
вышли оба его наперсника. Григорий Лукьянович находился в известной уже читателям своей отдельной
горнице и, увидав в окно приезжих, сам бросился отворять им дверь.
В одной
из отдаленных
горниц обширных хором князя Василия Прозоровского, сравнительно небольшой, но все же просторной и светлой, с бревенчатыми дубовыми, как и во всех остальных, стенами, за простым деревянным столом и на таком же табурете сидел молодой человек лет восемнадцати. Два широких окна
горницы выходили в обширный, запушенный снегом сад, сквозь оголенные, покрытые инеем деревья которого виднелась узкая лента замерзшей Москвы-реки, а за ней скученные постройки тогдашнего Замоскворечья.
Семен Иоаникиевич Строганов,
выйдя из светлицы, прямо отправился в свою
горницу и приказал Касьяну позвать к нему племянников. Максим Яковлевич и Никита Григорьевич тотчас явились на зов своего дяди. Оба они, вошедши в
горницу и усевшись на лавки, увидали по лицу Семена Иоаникиевича, что случилось что-то необычное.
Отряд скрылся
из глаз, и Ксения Яковлевна отправилась в свои
горницы вместе с Домашей, которая, и
выйдя замуж, не рассталась со своей госпожой, став старшею над сенными девушками.
Ключник выбежал исполнить приказание, князь
вышел из опочивальни, прошел в передние
горницы и появился на крыльце, у которого в этот самый момент сходил с взмыленного коня Григорий Лукьянович, прискакавший прямо
из дворца.
Девушки тотчас
вышли из-за стола и пошли в свои светлицы, а в
горнице остались, кроме гостей, лишь старик Горбачев с сыновьями да Наталья Кузьминична, на обязанности которой лежало угостить гостей почетными кубками.
Ему не спалось; стены
горницы, казалось, давили его, в груди не хватало воздуха, и он, одевшись,
вышел из дому, машинально дошел до беседки и так же машинально опустился на скамью.
Когда старуха
вышла, ворча и охая,
из горницы, Максим Яковлев некоторое время просидел на лавке в глубокой задумчивости. Он не был суеверен. Как это ни странно, но на конце России, где жили Строгановы, скорее в то время усваивались более трезвые, просвещенные взгляды на вещи, нежели в ее центре. Носителями этих взглядов, этой своего рода цивилизации были вольные люди, стекавшиеся
из жажды труда и добычи на новые земли, которые представляли
из себя сопермский край.
В Москве, за последнее время, испуганная святочным приключением, княжна почти не
выходила из своих
горниц.
— Злодей ты, губитель, — прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь
из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов
вышел за ней, и увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в
горницу за Алпатычем.