Неточные совпадения
Вспомнив об Алексее Александровиче, она тотчас с необыкновенною живостью представила себе его как живого пред собой, с его кроткими, безжизненными, потухшими глазами, синими жилами на белых руках, интонациями и треском пальцев и,
вспомнив то
чувство, которое было между ними и которое тоже называлось любовью, вздрогнула от отвращения.
Он живо
вспомнил все те часто повторявшиеся случаи необходимости лжи и обмана, которые были так противны его натуре;
вспомнил особенно живо не paз замеченное в ней
чувство стыда за эту необходимость обмана и лжи.
Анна теперь с трудом могла
вспомнить то
чувство почти набожного уважения, которое она в первое время имела к этим лицам.
Кроме того, в девочке всё было еще ожидания, а Сережа был уже почти человек, и любимый человек; в нем уже боролись мысли,
чувства; он понимал, он любил, он судил ее, думала она,
вспоминая его слова и взгляды.
Не
вспоминая ни своих, ни его слов, она
чувством поняла, что этот минутный разговор страшно сблизил их; и она была испугана и счастлива этим.
Она
вспоминала этот робкий, умиленный взгляд, которым он смотрел на нее, и странное
чувство сострадания и неловкости и потом сознания своей добродетельности, которое она испытывала при этом.
Глядя на нее, он
вспоминал все те милые речи, которые он слышал от нее, всё, что знал про нее хорошего, и всё более и более сознавал, что
чувство, которое он испытывает к ней, есть что-то особенное, испытанное им давно-давно и один только раз, в первой молодости.
А вместе с тем на этом самом месте воспоминаний
чувство стыда усиливалось, как будто какой-то внутренний голос именно тут, когда она
вспомнила о Вронском, говорил ей: «тепло, очень тепло, горячо».
Вспомнив еще раз об Алексее Александровиче, она
вспоминала и время своей болезни после родов и то
чувство, которое тогда не оставляло ее.
И отвечал: ничего, и
вспоминал о том, что ревность есть
чувство, унижающее жену, но опять в гостиной убеждался, что случилось что-то.
И точно такое же
чувство стыда и раскаяния он испытывал теперь, перебирая всё свое прошедшее с нею и
вспоминая неловкие слова, которыми он после долгих колебаний сделал ей предложение.
Оставшись один и
вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть ли у него в душе это
чувство сожаления о своей свободе, о котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями, то есть никакой свободы, — вот это счастье!»
Прежде и после погребения я не переставал плакать и был грустен, но мне совестно
вспомнить эту грусть, потому что к ней всегда примешивалось какое-нибудь самолюбивое
чувство: то желание показать, что я огорчен больше всех, то заботы о действии, которое я произвожу на других, то бесцельное любопытство, которое заставляло делать наблюдения над чепцом Мими и лицами присутствующих.
Maman играла второй концерт Фильда — своего учителя. Я дремал, и в моем воображении возникали какие-то легкие, светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла патетическую сонату Бетховена, и я
вспоминал что-то грустное, тяжелое и мрачное. Maman часто играла эти две пьесы; поэтому я очень хорошо помню
чувство, которое они во мне возбуждали.
Чувство это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего? казалось, что
вспоминаешь то, чего никогда не было.
Мне грустно
вспомнить об этом свежем, прекрасном
чувстве бескорыстной и беспредельной любви, которое так и умерло, не излившись и не найдя сочувствия.
Базаров ушел, а Аркадием овладело радостное
чувство. Сладко засыпать в родимом доме, на знакомой постели, под одеялом, над которым трудились любимые руки, быть может руки нянюшки, те ласковые, добрые и неутомимые руки. Аркадий
вспомнил Егоровну, и вздохнул, и пожелал ей царствия небесного… О себе он не молился.
— О прошлом
вспоминать незачем, — возразил Базаров, — а что касается до будущего, то о нем тоже не стоит голову ломать, потому что я намерен немедленно улизнуть. Дайте я вам перевяжу теперь ногу; рана ваша — не опасная, а все лучше остановить кровь. Но сперва необходимо этого смертного привести в
чувство.
Самгин чувствовал, что эти двое возмущают его своими суждениями. У него явилась потребность
вспомнить что-нибудь хорошее о Лютове, но вспомнилась только изношенная латинская пословица, вызвав ноющее
чувство досады. Все-таки он начал...
Она стала для него чем-то вроде ящика письменного стола, — ящика, в который прячут интимные вещи; стала ямой, куда он выбрасывал сор своей души. Ему казалось, что, высыпая на эту женщину слова, которыми он с детства оброс, как плесенью, он постепенно освобождается от их липкой тяжести, освобождает в себе волевого, действенного человека. Беседы с Никоновой награждали его
чувством почти физического облегчения, и он все чаще
вспоминал Дьякона...
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но
вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные
чувства.
«До какой степени этот идиот огрубляет мысль и
чувство», — подумал он и
вспомнил, что людей такого типа он видел не мало. Например: Тагильский, Стратонов, Ряхин. Но — никто из них не возбуждал такой антипатии, как этот.
Были в жизни его моменты, когда действительность унижала его, пыталась раздавить, он
вспомнил ночь 9 Января на темных улицах Петербурга, первые дни Московского восстания, тот вечер, когда избили его и Любашу, — во всех этих случаях он подчинялся страху, который взрывал в нем естественное
чувство самосохранения, а сегодня он подавлен тоже, конечно,
чувством биологическим, но — не только им.
Клим не ответил. Он слушал, не думая о том, что говорит девушка, и подчинялся грустному
чувству. Ее слова «мы все несчастны» мягко толкнули его, заставив
вспомнить, что он тоже несчастен — одинок и никто не хочет понять его.
Темнота легко подсказывала злые слова, Самгин снизывал их одно с другим, и ему была приятна работа возбужденного
чувства, приятно насыщаться гневом. Он чувствовал себя сильным и,
вспоминая слова жены, говорил ей...
«Идол. Златоглазый идол», — с
чувством восхищения подумал он, но это
чувство тотчас исчезло, и Самгин пожалел — о себе или о ней? Это было не ясно ему. По мере того как она удалялась, им овладевала смутная тревога. Он редко
вспоминал о том, что Марина — член какой-то секты. Сейчас
вспомнить и думать об этом было почему-то особенно неприятно.
Спасало лишь
чувство: я знал, что Лиза несчастна, что мама несчастна, и знал это
чувством, когда
вспоминал про них, а потому и чувствовал, что все, что случилось, должно быть нехорошо.
Даже про Крафта
вспоминал с горьким и кислым
чувством за то, что тот меня вывел сам в переднюю, и так было вплоть до другого дня, когда уже все совершенно про Крафта разъяснилось и сердиться нельзя было.
«Бедная, милая! Как она могла так измениться?» думал Нехлюдов,
вспоминая Наташу такою, какая она была не замужем, и испытывая к ней сплетенное из бесчисленных детских воспоминаний нежное
чувство.
Она в первую минуту
вспомнила смутно о том новом чудном мире
чувств и мыслей, который открыт был ей прелестным юношей, любившим ее и любимым ею, и потом об его непонятной жестокости и целом ряде унижений, страданий, которые последовали за этим волшебным счастьем и вытекали из него.
И странное дело, Нехлюдов тотчас же
вспомнил о Mariette, потому что испытал то же
чувство влеченья и отвращения, которое он испытывал в театре.
Нехлюдов
вспомнил всё, что он видел вчера, дожидаясь в сенях, и понял, что наказание происходило именно в то время, как он дожидался, и на него с особенной силой нашло то смешанное
чувство любопытства, тоски, недоумения и нравственной, переходящей почти в физическую, тошноты, которое и прежде, но никогда с такой силой не охватывало его.
Вспоминая теперь свое
чувство сожаления к потере собственности, которое он испытал в Кузминском, Нехлюдов удивлялся на то, как мог он испытать это
чувство; теперь он испытывал неперестающую радость освобождения и
чувство новизны, подобное тому, которое должен испытывать путешественник, открывая новые земли.
Счетчик этот, не глядя на того, кто проходил, хлопнул рукой по спине Нехлюдова, и это прикосновение руки надзирателя в первую минуту оскорбило Нехлюдова, но тотчас же он
вспомнил, зачем он пришел сюда, и ему совестно стало этого
чувства неудовольствия и оскорбления.
— Я знаю это дело. Как только я взглянул на имена, я
вспомнил об этом несчастном деле, — сказал он, взяв в руки прошение и показывая его Нехлюдову. — И я очень благодарен вам, что вы напомнили мне о нем. Это губернские власти переусердствовали… — Нехлюдов молчал, с недобрым
чувством глядя на неподвижную маску бледного лица. — И я сделаю распоряженье, чтобы эта мера была отменена и люди эти водворены на место жительства.
Первое
чувство, испытанное Нехлюдовым на другой день, когда он проснулся, было сознание того, что с ним что-то случилось, и прежде даже чем он
вспомнил, что случилось, он знал уже, что случилось что-то важное и хорошее.
Одно лишь неподвижное и жгучее
чувство сказывалось в нем поминутно, «точно горячий уголь в душе», —
вспоминал он потом.
Ну, а кто нас соединил в этом добром хорошем
чувстве, об котором мы теперь всегда, всю жизнь
вспоминать будем и
вспоминать намерены, кто как не Илюшечка, добрый мальчик, милый мальчик, дорогой для нас мальчик на веки веков!
Вспомните даже сарказмы, в которые пускается здесь обвинение насчет почтительности и «благочестивых»
чувств, вдруг обуявших убийцу.
Сначала его никто не слушал, потом притих один спорщик, за ним другой, третий, и скоро на таборе совсем стало тихо. Дерсу пел что-то печальное, точно он
вспомнил родное прошлое и жаловался на судьбу. Песнь его была монотонная, но в ней было что-то такое, что затрагивало самые чувствительные струны души и будило хорошие
чувства. Я присел на камень и слушал его грустную песню. «Поселись там, где поют; кто поет, тот худо не думает», — вспомнилась мне старинная швейцарская пословица.
— Хорошо… ребяческое
чувство, которое не дает никакой гарантии. Это годится для того, чтобы шутить,
вспоминая, и грустить, если хотите, потому что здесь есть очень прискорбная сторона. Вы спаслись только благодаря особенному, редкому случаю, что дело попало в руки такого человека, как Александр.
— Да, Настенька, и я не меньше тебя рад: теперь не расстанемся; переезжай жить ко мне, — сказал Кирсанов, увлеченный
чувством сострадательной любви, и, сказавши, тотчас же
вспомнил: как же я сказал ей это? ведь она, вероятно, еще не догадывается о близости кризиса?
Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых
чувств, я нырнул в постель и уже закрыл было глаза, как вдруг мне пришло на ум, что в течение вечера я ни разу не
вспомнил о моей жестокой красавице… «Что же это значит? — спросил я самого себя. — Разве я не влюблен?» Но, задав себе этот вопрос, я, кажется, немедленно заснул, как дитя в колыбели.
Надобно было положить этому конец. Я решился выступить прямо на сцену и написал моему отцу длинное, спокойное, искреннее письмо. Я говорил ему о моей любви и, предвидя его ответ, прибавлял, что я вовсе его не тороплю, что я даю ему время вглядеться, мимолетное это
чувство или нет, и прошу его об одном, чтоб он и Сенатор взошли в положение несчастной девушки, чтоб они
вспомнили, что они имеют на нее столько же права, сколько и сама княгиня.
Тут, по счастью, я
вспомнил, что в Париже, в нашем посольстве, объявляя Сазонову приказ государя возвратиться в Россию, секретарь встал, и Сазонов, ничего не подозревая, тоже встал, а секретарь это делал из глубокого
чувства долга, требующего, чтоб верноподданный держал спину на ногах и несколько согбенную голову, внимая монаршую волю. А потому, по мере того как консул вставал, я глубже и покойнее усаживался в креслах и, желая, чтоб он это заметил, сказал ему, кивая головой...
Проповедник умолк; но мичман поднялся в моих глазах, он с таким недвусмысленным
чувством отвращения смотрел на взошедшую депутацию, что мне пришло в голову,
вспоминая проповедь его приятеля, что он принимает этих людей если не за мечи и кортики сатаны, то хоть за его перочинные ножики и ланцеты.
И он был омрачен, как и вся моя молодость, запутанной драматической ситуацией, но я иногда
вспоминаю об этом периоде с радостным
чувством, хотя в воспоминаниях для меня вообще есть что-то мучительное.
Вспоминаю об этой истории с неприятным
чувством.
Вспоминаю с очень теплым
чувством о беседе с ним перед самым моим отъездом за границу.
Вспоминаю о Розанове с теплым
чувством.
Полуянов как-то совсем исчез из поля зрения всей родни. О нем не говорили и не
вспоминали, как о покойнике, от которого рады были избавиться. Харитина время от времени получала от него письма, сначала отвечала на них, а потом перестала даже распечатывать. В ней росло по отношению к нему какое-то особенно злобное
чувство. И находясь в ссылке, он все-таки связывал ее по рукам и по ногам.