Неточные совпадения
Он слушал разговор Агафьи Михайловны
о том, как Прохор Бога забыл, и на те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить, пьет без просыпу и жену избил до
смерти; он слушал и читал книгу и
вспоминал весь ход своих мыслей, возбужденных чтением.
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели,
о господи! А сколько, сколько раз я ее в слезы вводила! Да на прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за неделю до его
смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это делала. Ах, как теперь, целый день
вспоминать было больно!
«Оживлены убийством», —
вспомнил он слова Митрофанова — человека «здравого смысла», — слова, сказанные сыщиком по поводу радости, с которой Москва встретила
смерть министра Плеве. И снова задумался
о Лидии.
«Приходится думать не
о ней, а — по поводу ее. Марина… —
Вспомнил ее необычное настроение в Париже. — В конце концов — ее
смерть не так уж загадочна, что-нибудь… подобное должно было случиться. “По Сеньке — шапка”, как говорят. Она жила близко к чему-то, что предусмотрено “Положением
о наказаниях уголовных”».
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин
вспомнил, что, когда он сообщил ей
о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
Как будто забыв
о смерти отчима, она минут пять критически и придирчиво говорила
о Лидии, и Клим понял, что она не любит подругу. Его удивило, как хорошо она до этой минуты прятала антипатию к Лидии, — и удивление несколько подняло зеленоглазую девушку в его глазах. Потом она
вспомнила, что надо говорить об отчиме, и сказала, что хотя люди его типа — отжившие люди, но все-таки в них есть своеобразная красота.
Так что об «ужасном происшествии» она просто даже позабыла, и только уж ложась в постель и вдруг вновь
вспомнив о том, «как близка была от
смерти», она проговорила: «Ах, это ужасно, ужасно!» Но тотчас же заснула самым крепким и сладким сном.
Эта Лизавета Смердящая была очень малого роста девка, «двух аршин с малым», как умилительно
вспоминали о ней после ее
смерти многие из богомольных старушек нашего городка.
Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, в те самые места. Я
вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался при мысли, что увижу ее снова. Но, подумал я, старый смотритель, может быть, уже сменен; вероятно, Дуня уже замужем. Мысль
о смерти того или другого также мелькнула в уме моем, и я приближался к станции *** с печальным предчувствием.
Новость эта поразила меня; я никогда прежде не думал
о возможности его
смерти; я вырос в большом уважении к Александру и грустно
вспоминал, как я его видел незадолго перед тем в Москве.
Конечно, и Чаадаев,
о котором в связи с Английским клубом
вспоминает Герцен в «Былом и думах», был бельмом на глазу, но исключить его было не за что, хотя он тоже за свои сочинения был объявлен сумасшедшим, — но это окончилось благополучно, и Чаадаев неизменно, от юности до своей
смерти 14 апреля 1856 года, был членом клуба и, по преданиям, читал в «говорильне» лермонтовское стихотворение на
смерть Пушкина. Читал — а его слушали «ничтожные потомки известной подлостью прославленных отцов…».
— Они выгонят меня из дому, как старую водовозную клячу, — спокойно предусматривала события мисс Дудль. — И я не довела бы себя до этого, если бы мне не было жаль мистера Стабровского… Без меня
о нем все забудут. Мистер Казимир ждет только его
смерти, чтобы получить все деньги… Дидя будет еще много плакать и тогда
вспомнит обо мне.
— Теодор! — продолжала она, изредка вскидывая глазами и осторожно ломая свои удивительно красивые пальцы с розовыми лощеными ногтями, — Теодор, я перед вами виновата, глубоко виновата, — скажу более, я преступница; но вы выслушайте меня; раскаяние меня мучит, я стала самой себе в тягость, я не могла более переносить мое положение; сколько раз я думала обратиться к вам, но я боялась вашего гнева; я решилась разорвать всякую связь с прошедшим… puis, j’ai été si malade, я была так больна, — прибавила она и провела рукой по лбу и по щеке, — я воспользовалась распространившимся слухом
о моей
смерти, я покинула все; не останавливаясь, день и ночь спешила я сюда; я долго колебалась предстать пред вас, моего судью — paraî tre devant vous, mon juge; но я решилась наконец,
вспомнив вашу всегдашнюю доброту, ехать к вам; я узнала ваш адрес в Москве.
Другой раз,
вспомнив вдруг, что
смерть ожидает меня каждый час, каждую минуту, я решил, не понимая, как не поняли того до сих пор люди, что человек не может быть иначе счастлив, как пользуясь настоящим и не помышляя
о будущем, — и я дня три, под влиянием этой мысли, бросил уроки и занимался только тем, что, лежа на постели, наслаждался чтением какого-нибудь романа и едою пряников с кроновским медом, которые я покупал на последние деньги.
Вспоминая рассказы Натальи Савишны
о том, что душа усопшего до сорока дней не оставляет дома, я мысленно после
смерти ношусь невидимкой по всем комнатам бабушкиного дома и подслушиваю искренние слезы Любочки, сожаления бабушки и разговор папа с Августом Антонычем.
«Ах, скверно!» подумал Калугин, испытывая какое-то неприятное чувство, и ему тоже пришло предчувствие, т. е. мысль очень обыкновенная — мысль
о смерти. Но Калугин был не штабс-капитан Михайлов, он был самолюбив и одарен деревянными нервами, то, что называют, храбр, одним словом. — Он не поддался первому чувству и стал ободрять себя.
Вспомнил про одного адъютанта, кажется, Наполеона, который, передав приказание, марш-марш, с окровавленной головой подскакал к Наполеону.
И
вспомнил о том, как, в первое время после
смерти Пушкаря, Наталье хотелось занять при нём то же место, что Власьевна занимала при его отце. А когда горожанки на базаре и на портомойне начали травить её за сожительство с татарином, всё с неё сошло, как дождём смыло. Заметалась она тогда, завыла...
Просидела она почти до полуночи, и Кожемякину жалко было прощаться с нею. А когда она ушла, он
вспомнил Марфу, сердце его, снова охваченное страхом, трепетно забилось, внушая мысль
о смерти, стерегущей его где-то близко, — здесь, в одном из углов, где безмолвно слились тени, за кроватью, над головой, — он спрыгнул на пол, метнулся к свету и — упал, задыхаясь.
Старика Зубина некогда очень любили; любовь эта забывалась понемногу, сострадание к его несчастному положению ослабевало с каждым днем; но когда весть
о смерти Николая Федорыча облетела город, все точно
вспомнили и вновь почувствовали и любовь к нему и жалость к его страдальческому состоянию.
— Ах, мерзавцы! — гремит Далматов и продолжает чихать на весь сад. Мы исчезаем. На другой день как ни в чем не бывало Далматов пришел на репетицию, мы тоже ему виду не подали, хотя он подозрительно посматривал на мою табакерку, на Большакова и на Давыдова. Много после я рассказал ему
о проделке, да много-много лет спустя, незадолго до
смерти В.Н. Давыдова, сидя в уборной А.И. Южина в Малом театре, мы
вспоминали прошлое. Давыдов напомнил...
Его опечалила
смерть старого тряпичника. Он часто с жалобой в голосе и на лице
вспоминал о нём.
Он кончил писать и встал. У меня еще оставалось время. Я торопил себя и сжимал кулаки, стараясь выдавить из своей души хотя каплю прежней ненависти; я
вспоминал, каким страстным, упрямым и неутомимым врагом я был еще так недавно… Но трудно зажечь спичку
о рыхлый камень. Старое грустное лицо и холодный блеск звезд вызывали во мне только мелкие, дешевые и ненужные мысли
о бренности всего земного,
о скорой
смерти…
Лента странных впечатлений быстро опутывала сердце, мешая понять то, что происходит. Климков незаметно ушёл домой, унося с собою предчувствие близкой беды. Она уже притаилась где-то, протягивает к нему неотразимые руки, наливая сердце новым страхом. Климков старался идти в тени, ближе к заборам,
вспоминая тревожные лица, возбуждённые голоса, бессвязный говор
о смерти,
о крови,
о широких могилах, куда, точно мусор, сваливались десятки трупов.
— И я тоже прошу
вспомнить, — сказал я, — на этом самом месте я умолял вас понять меня, вдуматься, вместе решить, как и для чего нам жить, а вы в ответ заговорили
о предках,
о дедушке, который писал стихи. Вам говорят теперь
о том, что ваша единственная дочь безнадежна, а вы опять
о предках,
о традициях… И такое легкомыслие в старости, когда
смерть не за горами, когда осталось жить каких-нибудь пять, десять лет!
— Свободы!.. а! я тебе наскучил… ты
вспомнила о своих минаретах,
о своей хижине — но они сгорели… с той поры моя палатка сделалась твоей отчизной… но ты хочешь свободы… ступай, Зара… божий мир велик. Найди себе дом, друзей… ты видишь: и без моей
смерти можно получить свободу…
Почему-то, в свою очередь,
о ней думали, что она непременно и в скором времени должна выйти замуж, и это обижало ее, — никакого мужа она не хотела. И,
вспоминая эти полушутливые разговоры свои с Мусей и то, что Муся теперь действительно обречена, она задыхалась от слез, от материнской жалости. И всякий раз, как били часы, поднимала заплаканное лицо и прислушивалась, — как там, в тех камерах, принимают этот тягучий, настойчивый зов
смерти.
Я
вспомнил эти дни много лет спустя, когда прочитал удивительно правдивый рассказ А.П. Чехова про извозчика, который беседовал с лошадью
о смерти сына своего. И пожалел, что в те дни острой тоски не было около меня ни лошади, ни собаки и что я не догадался поделиться горем с крысами — их было много в пекарне, и я жил с ними в отношениях доброй дружбы.
Однако, по старой памяти, Гамбринус еще посещался морскими и портовыми молодцами из тех, кого война не повлекла на
смерть и страдания. Сначала
о Сашке
вспоминали каждый вечер...
Эти два настроения с самого начала болезни сменяли друг друга; но чем дальше шла болезнь, тем сомнительнее и фантастичнее становились соображения
о почке, и тем реальнее сознание наступающей
смерти, Стоило ему
вспомнить о том, чем он был три месяца тому назад, и то, что он теперь;
вспомнить, как равномерно он шел под гору, — чтобы разрушилась всякая возможность надежды.
О петербургских обстоятельствах, чтоб как чем себя развеселить, я и понятия тогда не имела; но как
вспомню, бывало, все это после его смерти-то, сяду вечерком одна-одинешенька под окошечко, пою: «Возьмите вы все золото, все почести назад», да сама льюсь, льюсь рекою, как глаза не выйдут.
Для того, чтобы заставить себя поступать хорошо, почаще
вспоминай о том, что непременно очень скоро умрешь. Только представь себе живо, что ты накануне
смерти, и ты наверное не будешь ни хитрить, ни обманывать, ни лгать, ни осуждать, ни бранить, ни злобствовать, ни отнимать чужое. Накануне
смерти можно делать только самые простые добрые дела: помочь другому, утешить, оказать ему любовь. А эти дела и всегда самые нужные и радостные. От этого хорошо всегда, а особенно, когда запутался, думать
о смерти.
Жутко, страшно, кажется, что
смерти страшно, а
вспомнишь, подумаешь
о жизни, то умирающей жизни страшно.
Он послал благословение ей за эту
смерть;
вспомнил о Боге, но не послал Ему ни просьб, ни воздыхания и начал обеими руками поднимать пистолет, наводя его на Горданова как пушку.
Одной минуты в Моем вочеловечении Я не могу
вспомнить без ужаса: когда Я впервые услыхал биение Моего сердца. Этот отчетливый, громкий, отсчитывающий звук, столько же говорящий
о смерти, сколько и
о жизни, поразил Меня неиспытанным страхом и волнением. Они всюду суют счетчики, но как могут они носить в своей груди этот счетчик, с быстротою фокусника спроваживающий секунды жизни?
Тургенев (уже после
смерти Герцена) как-то
вспоминал о том времени, когда он посещал А.И. в Лондоне.
Здесь стояла и она, прекрасная, охваченная смутным бредом
смерти. Но она не
вспомнила о револьвере. Ушла и даже забыла его на столике. Лежит он, тускло поблескивая, грозный и безвредный. Обманом была украдена радость, кончилась мелко и неполно.
Он
вспомнил, что всю ночь отгонял от себя мысль
о появлении Савина, не только знавшего, но и бывшего в приятельских отношениях с действительным владельцем титула графов Стоцких, отгонял другою мыслью, что успеет еще на следующий день со свежей головой обдумать свое положение, и вдруг этот самый Савин, как бы представитель нашедшего себе
смерть в канаве Сокольницкого поля его друга, тут как тут — явился к нему и дожидается здесь, за стеной.
Когда же, после трагической
смерти брата, она осталась одна, под гнетом угрызений совести, когда все люди вокруг сделались ей противны, она
вспомнила о Коле Лопухине и
вспомнила, как, вероятно, не забыл читатель, задумавшись
о будущем, быть может ожидающем ее счастье, этом луче дивного утра, который должен был рассеять густой мрак окружавшей ее долгой ночи.
— Потому-то я и ринулся всюду отыскивать тебя, чтобы заставить
вспомнить о покинутой тобою. Не утаю, я решился закатить тебе нож в самое сердце и этим отомстить за ангела-сестру, но теперь я в твоих руках, и пусть умру
смертью мученическою, но за меня и за нее, верь брат Чурчило, накажет тебя Бог.
— Потому-то я и ринулся всюду отыскивать тебя, чтобы заставить
вспомнить о покинутой тобой… Не утаю, я решился закатить тебе нож в самое сердце и этим отомстить за ангела-сестру, но теперь я в твоих руках, и пусть умру
смертью мученической, но за меня и за нее, верь, брат Чурчила, накажет тебя Бог…
Хоть и чужой ей был народ, среди которого она жила, она успела полюбить его. И теперь только стала раздумывать королева, как мало заботилась она
о том народе, который так доверчиво просил ее остаться царствовать в стране после
смерти ее мужа. Только теперь
вспомнила, что сама никогда не спрашивала у народа, счастлив ли он, доволен ли, и во всем верила своим сановникам. Неужели же ей последовать теперь советам этих сановников и идти с мечом на тех, которые ее хотели иметь своей королевой?
Известие
о смерти молодого господина глубоко тронуло добрых обитателей замка.
Вспоминали его прекрасную наружность, прекрасную душу, его последнее посещение замка, означенное разными делами добра, благословляли его за счастье, которым наслаждалось через него все семейство Фрица,
вспоминали и отъезд молодого господина в Московию…
Денежные обстоятельства Евгения Николаевича в описываемое нами время были из очень тонких. Помощь богатой тещи ускользнула от него окончательно со
смертью его жены, а потому он
вспомнил о нескольких десятках тысяч франков, помещенных во французском банке на воспитание сына, и решил взять их для поправление своих дел, а сына отдать в один из московских пансионов.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли
о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он
вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он
вспоминал первые времена своей любви к ней;
вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично-размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял c Несвицким, и стал ходить перед домом.
Один из главарей революционеров террористической партии, Игнатий Меженецкий, тот самый, который увлек Светлогуба в террористическую деятельность, пересылался из губернии, где его взяли, в Петербург. В той же тюрьме сидел и старик раскольник, видевший казнь Светлогуба. Его пересылали в Сибирь. Он все так же думал
о том, как и где бы ему узнать, в чем истинная вера, и иногда
вспоминал про того светлого юношу, который, идя на
смерть, радостно улыбался.
Пройдите по большой толпе людей, особенно городских, и вглядитесь в эти истомленные, тревожные, больные лица и потом
вспомните свою жизнь и жизнь людей, подробности которой вам довелось узнать;
вспомните все те насильственные
смерти, все те самоубийства,
о которых вам довелось слышать, и спросите: во имя чего все эти страдания,
смерти и отчаяния, приводящие к самоубийствам?
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она
вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли
о том, что̀ будет после его
смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Дома, за нашим обедом, я нарочно все время представлял его сидящим рядом с Инной Ивановной, которая конфузится каждого куска, каждой ложки, считая их незаслуженными,
вспоминал ее Павлушу и ту минуту ужасную, когда я сообщил ей
о его
смерти, — и все больше поражался тайнами человеческой жизни.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед
смертью объяснение жизни?» думал Пьер. Он
вспомнил о Каратаеве,
о его
смерти, и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных, и, вместе с тем, столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.