Неточные совпадения
Остапу и Андрию казалось чрезвычайно странным, что при них же приходила на Сечь гибель
народа, и хоть бы кто-нибудь спросил: откуда эти люди, кто они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы
возвращаясь в
свой собственный дом, из которого только за час пред тем вышли. Пришедший являлся только
к кошевому, [Кошевой — руководитель коша (стана), выбиравшийся ежегодно.] который обыкновенно говорил...
Нет, она уже не
возвратится к прежней жизни: если ей нельзя наслаждаться
своим чувством,
своей волей вполне законно и свято, при свете белого дня, перед всем
народом, если у нее вырывают то, что нашла она и что ей так дорого, она ничего тогда не хочет в жизни, она и жизни не хочет.
Когда
возвращались из церкви, то бежал вслед
народ; около лавки, около ворот и во дворе под окнами тоже была толпа. Пришли бабы величать. Едва молодые переступили порог, как громко, изо всей силы, вскрикнули певчие, которые уже стояли в сенях со
своими нотами; заиграла музыка, нарочно выписанная из города. Уже подносили донское шипучее в высоких бокалах, и подрядчик-плотник Елизаров, высокий, худощавый старик с такими густыми бровями, что глаза были едва видны, говорил, обращаясь
к молодым...
В Россию Толстой
возвращается в апреле 1861 года, в самый разгар радостного возбуждения и надежд, охвативших русское общество после манифеста 19 февраля об освобождении крестьян Толстой рассказывает: «что касается до моего отношения тогда
к возбужденному состоянию общества, то должен сказать (и это моя хорошая или дурная черта, но всегда мне бывшая свойственной), что я всегда противился невольно влияниям извне, эпидемическим, и что, если я тогда был возбужден и радостен, то
своими особенными, личными, внутренними мотивами — теми, которые привели меня
к школе и общению с
народом».
Раз вечером,
возвратившись очень рано домой, он сидел, раздосадованный, в
своей квартире и записывал в памятной книжке следующий приговор: «Польская нация непостоянна!» Такое определение характеру целого
народа вылилось у него из души по случаю, что одна прелестная варшавянка, опутавшая его сетями
своих черно-огненных глаз и наступившая на сердце его прекрасной ножкой (мелькавшей в танцах, как проворная рыбка в
своей стихии), сама впоследствии оказалась
к нему неравнодушной, сулила ему целое небо и вдруг предпочла бешеного мазуриста.
М-me Schoss, ходившая
к своей дочери, еще более увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе.
Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы
народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что
народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.