Неточные совпадения
— Я-то? Я — в
людей верю. Не вообще в
людей, а вот в таких, как этот Кантонистов. Я, изредка, встречаю большевиков. Они, брат, не шутят! Волнуются рабочие, есть уже стачки
с лозунгами против войны, на Дону — шахтеры дрались
с полицией, мужичок устал
воевать, дезертирство растет, — большевикам есть
с кем разговаривать.
— Социалисты, большевики мечтают объединить
людей на всеобщей сытости. Нет, нет! Это — наивно. Мы видим, что сытые враждуют друг
с другом, вот они
воюют! Всегда
воевали и будут! Думать, что
люди могут быть успокоены сытостью, это — оскорбительно для
людей.
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть царь, король, своя земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил.
С японцами
воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все
люди евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело.
Люди, милый
человек, по земле ходят, она их за ноги держит, от своей земли не уйдешь.
— Немцы считаются самым ученым народом в мире. Изобретательные — ватерклозет выдумали. Христиане. И вот они объявили нам войну. За что? Никто этого не знает. Мы, русские,
воюем только для защиты
людей. У нас только Петр Первый
воевал с христианами для расширения земли, но этот царь был врагом бога, и народ понимал его как антихриста. Наши цари всегда
воевали с язычниками,
с магометанами — татарами, турками…
От этого, бросая в горячем споре бомбу в лагерь неуступчивой старины, в деспотизм своеволия, жадность плантаторов, отыскивая в
людях людей, исповедуя и проповедуя человечность, он добродушно и снисходительно
воевал с бабушкой, видя, что под старыми, заученными правилами таился здравый смысл и житейская мудрость и лежали семена тех начал, что безусловно присвоивала себе новая жизнь, но что было только завалено уродливыми формами и наростами в старой.
Пятая заповедь (Мф. V, 43 — 48) состояла в том, что
человек не только не должен ненавидеть врагов, не
воевать с ними, но должен любить их, помогать, служить им.
Когда я встречался
с этой реакцией против романтизма, явлением глубоко реакционным, то я сознавал себя романтиком и готов был
воевать за романтизм, видя в нем выражение
человека и человечности.
Тут все в войне: жена
с мужем — за его самовольство, муж
с женой — за ее непослушание или неугождение; родители
с детьми — за то, что дети хотят жить своим умом; дети
с родителями — за то, что им не дают жить своим умом; хозяева
с приказчиками, начальники
с подчиненными
воюют за то, что одни хотят все подавить своим самодурством, а другие не находят простора для самых законных своих стремлений; деловые
люди воюют из-за того, чтобы другой не перебил у них барышей их деятельности, всегда рассчитанной на эксплуатацию других; праздные шатуны бьются, чтобы не ускользнули от них те
люди, трудами которых они задаром кормятся, щеголяют и богатеют.
Воевать с ветряными мельницами,
воевать с обществом, злить понапрасну
людей и покрывать это именем какого-то нового союза.
— Неужели вы тоже
воевали? — спросил я,
с удивлением глядя на него. — Неужели вы тоже убивали
людей?
— Собрались мы, которые постарше, — степенно говорил Сизов, — поговорили об этом, и вот, послали нас товарищи к тебе спросить, — как ты у нас
человек знающий, — есть такой закон, чтобы директору нашей копейкой
с комарами
воевать?
— А не знаю, право, как вам сказать… Я ведь много что происходил, мне довелось быть-с и на конях, и под конями, и в плену был, и
воевал, и сам
людей бил, и меня увечили, так что, может быть, не всякий бы вынес.
— Я сравняю тебя
с начальными
людьми. Будет тебе идти корм и всякий обиход противу начальных
людей. Да у тебя, я вижу, что-то на языке мотается, говори без зазору, проси чего хочешь! — Государь! не заслужил я твоей великой милости, недостоин одежи богатой, есть постарше меня. Об одном прошу, государь. Пошли меня
воевать с Литвой, пошли в Ливонскую землю. Или, государь, на Рязань пошли, татар колотить!
Так что предсказание о том, что придет время, когда все
люди будут научены богом, разучатся
воевать, перекуют мечи на орала и копья на серпы, т. е., переводя на наш язык, все тюрьмы, крепости, казармы, дворцы, церкви останутся пустыми и все виселицы, ружья, пушки останутся без употребления, — уже не мечта, а определенная, новая форма жизни, к которой
с всё увеличивающейся быстротой приближается человечество.
Не потому присоединена Ницца к Франции, Лотарингия к Германии, Чехия к Австрии; не потому раздроблена Польша; не потому Ирландия и Индия подчиняются английскому правлению; не потому
воюют с Китаем и убивают африканцев, не потому американцы изгоняют китайцев, а русские теснят евреев; не потому землевладельцы пользуются землей, которую они не обрабатывают, и капиталисты произведениями труда, совершаемого другими, что это — добро, нужно и полезно
людям и что противное этому есть зло, а только потому, что те, кто имеет власть, хотят, чтобы это так было.
— К дядюшке-то? А плюньте на того, кто вам это сказал! Вы думаете, я постоянный
человек, выдержу? В том-то и горе мое, что я тряпка, а не
человек! Недели не пройдет, а я опять туда поплетусь. А зачем? Вот подите: сам не знаю зачем, а поеду; опять буду
с Фомой
воевать. Это уж, батюшка, горе мое! За грехи мне Господь этого Фомку в наказание послал. Характер у меня бабий, постоянства нет никакого! Трус я, батюшка, первой руки…
Он знает, что в то время, когда его мысли носятся вместе
с охлажденною землей вокруг солнца, рядом
с докторской квартирой, в большом корпусе томятся
люди в болезнях и физической нечистоте; быть может, кто-нибудь не спит и
воюет с насекомыми, кто-нибудь заражается рожей или стонет от туго положенной повязки; быть может, больные играют в карты
с сиделками и пьют водку.
— Толкуйте! Это все Тургенев сказки рассказывает! Он, батюшка, четыре эпизода обо мне написал, а эпизод у меня самый простой: имею честь рекомендоваться — путивльский делегат. Да-с, батюшка, орудуем! Возбуждаем народ-с! пропагандируем"права человека-с"!
воюем с губернатором-с!
Со всеми возмутительными мерами побуждения кое-какие полукалеки, наконец, были забриты и началась новая мука
с их устройством к делу. Вдруг сюрпризом начало обнаруживаться, что евреи
воевать не могут. Здесь уже ваш Николай Семенович Мордвинов никакой помощи нам оказать не мог, а военные
люди струсили, как бы «не пошел портеж в армии». Жидки же этого, разумеется, весьма хотели и пробовали привесть в действо хитрость несказанную.
— О-о, батюшка мой, — воскликнул, весь оживившись, наш старец: — поверьте мне, что это самые худшие
люди на свете. Вы о них только слыхали, но по чужим словам, как по лестнице, можно черт знает куда залезть, а я все сам на себе испытал и, как православный христианин, свидетельствую, что хотя они и одной
с нами православной веры, так что, может быть, нам за них когда-нибудь еще и
воевать придется, но это такие подлецы, каких других еще и свет не видал.
Достигаев. Милая Варюша, нельзя ни торговать, ни
воевать, не умея сосчитать, сколько денег в кармане. Про Маланьины деньги узнать можно так: имеется дама Секлетея Полубояринова, она — участница нощных бдений владыки Никандра, а Никандр — всякие деньги любит считать. Кроме того, есть один
человек в епархиальном совете, — мы его оставим в резерве. Ты, Варюша, возьмись переговори
с Полубояриновой, и ежели окажется, что деньжата — монастырские, ну, — сами понимаете! Куда это красавица моя ускользнула?
Туда, по воле
человека,
Корнисты севера сыны,
Надменны долготою века,
Стеклись
с кремнистой вышины,
И там, искусством искривленны,
Да
с бурями
воюют вновь…
Обитатели земной планеты находятся еще в таком состоянии нелепости, неразумия, тупости, что каждый день читаешь в газетах рассуждения правителей народов о том,
с кем и как надо соединиться для того, чтобы
воевать с другими народами, сами же народы при этом позволяют своим руководителям располагать ими, как скотом, ведомым на бойню, как будто жизнь каждого
человека не есть его личная собственность.
Между разумом и страстями идет в
человеке междоусобная война.
Человек мог бы иметь хоть какое-нибудь спокойствие, если бы в нем был только разум без страстей или только страсти без разума. Но так как в нем и то и другое, то он не может избежать борьбы, не может быть в мире
с одним иначе, как
воюя с другим. Он всегда борется сам в себе. И борьба эта необходима, в ней жизнь.
По учению мира, властители управляют народами и, чтобы управлять ими, заставляют одних
людей убивать, казнить, наказывать других
людей, заставляют их клясться в том, что они во всем будут исполнять волю начальствующих, заставляют их
воевать с другими народами.
И вдруг приходят
люди и говорят: пойдем
с нами обирать, казнить, убивать,
воевать, тебе будет от этого лучше, а если не тебе, то государству.
Даже очень умные
люди не затруднялись
воевать с пороком, которого не понимали.
«Надо удалить Ермака! — неслось далее в голове Строганова. — Но лишиться
человека, которому
с его
людьми он обязан спокойствием и безопасностью? Не согласиться ли отпустить его
с людьми за Каменный пояс? Ведь есть у него царева грамота о том, что вправе
воевать государевым именем сибирские земли. Ну да погуторим
с ним ладком, авось что и надумаем. Он парень хороший, сам поймет, что не пара Аксюше».
При дворцовых революциях, в которых участвуют иногда два-три
человека, переносится ли тоже воля масс на новое лицо? При международных отношениях переносится ли воля масс народа на своего завоевателя? В 1808-м году воля Рейнского Союза была ли перенесена на Наполеона? Воля массы русского народа была ли перенесена на Наполеона во время 1809 года, когда наши войска шли в союзе
с французами
воевать против Австрии?
«Если я один среди мира
людей, не исполняющих учение Христа, — говорят обыкновенно, — стану исполнять его, буду отдавать то, что имею, буду подставлять щеку, не защищаясь, буду даже не соглашаться на то, чтобы идти присягать и
воевать, меня оберут, и если я не умру
с голода, меня изобьют до смерти, и если не изобьют, то посадят в тюрьму или расстреляют, и я напрасно погублю всё счастье своей жизни и всю свою жизнь».
Я представил себе, что вместо тех народных ненавистей, которые под видом любви к отечеству внушаются нам, вместо тех восхвалений убийства — войн, которые
с детства представляются нам как самые доблестные поступки, я представил себе, что нам внушается ужас и презрение ко всем тем деятельностям — государственным, дипломатическим, военным, которые служат разделению
людей, что нам внушается то, что признание каких бы то ни было государств, особенных законов, границ, земель, есть признак самого дикого невежества, что
воевать, т. е. убивать чужих, незнакомых
людей без всякого повода есть самое ужасное злодейство, до которого может дойти только заблудший и развращенный
человек, упавший до степени животного.
Если Марк Аврелий мог, несмотря на всю свою кротость и мудрость,
с спокойной совестью и
воевать и распоряжаться казнями
людей, то
люди христианского мира уже не могут этого делать без внутреннего сознания своей преступности, и какие бы они ни придумывали лицемерные и глупые гаагские конференции и условные наказания, все эти лицемерные глупости не только не скрывают их преступлений, но, напротив, показывают то, что они сами знают, что то, что они делают, дурно.
Опять вместо изречения туманного и неопределенного любомудрия выяснилось ясное, определенное и важное и исполнимое правило: не делать различия между своим и чужим народом и не делать всего того, что вытекает из этого различия: не враждовать
с чужими народами, не
воевать, не участвовать в войнах, не вооружаться для войны, а ко всем
людям, какой бы они народности ни были, относиться так же, как мы относимся к своим.
Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то
с барышнями и дворовыми
людьми нельзя итти на Три Горы
воевать с Наполеоном, и что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество.