Вспомнил он отца, сперва бодрого, всем недовольного, с медным голосом, потом слепого, плаксивого, с неопрятной седой бородой; вспомнил, как он однажды за столом, выпив лишнюю рюмку вина и залив себе салфетку соусом, вдруг засмеялся и начал, мигая ничего не видевшими глазами и краснея, рассказывать про свои победы; вспомнил Варвару Павловну — и невольно прищурился, как щурится человек от мгновенной
внутренней боли, и встряхнул головой.
Вдруг черты лица его исказились. Казалось, умирающий впал в предсмертную агонию и испытывал невыносимые страдания. Он усиленно и порывисто дышал, как бы от жгучей
внутренней боли. Глаза его, черные, выразительные глаза, широко раскрылись, и зрачки, медленно двигаясь в орбитах, видимо, следили за какой-то движущейся точкой.
Неточные совпадения
И вдруг совершенно другая, не
боль, а общая мучительная
внутренняя неловкость заставила его забыть на мгновение
боль зуба.
Я, брат, в своем классе — белая ворона, и я тебе прямо скажу: не чувствуя
внутренней связи со своей средой, я иногда жалею… даже
болею этим…
Изменятся способы борьбы, все сделается более тонким, и
внутренним, преодолеются слишком грубые и внешние методы, но и тогда будет
боль движения и борьбы, счастливого покоя и бездвижности, благодатного экилибра не наступит.
Он кстати припоминал таинственный визит Анфисы Егоровны и только морщился от
внутренней душевной
боли.
Служил он некогда в одной из
внутренних губерний акушером при врачебной управе (в то время такая должность была, так и назывался:"акушер врачебной управы"), но акушерства не знал, а знал наговор, от которого зубную
боль как рукой снимало.
В увлечении я хотел было заговорить о Фрези Грант, и мне показалось, что в нервном блеске устремленных на меня глаз и бессознательном движении руки, легшей на край стола концами пальцев, есть
внутреннее благоприятное указание, что рассказ о ночи на лодке теперь будет уместен. Я вспомнил, что нельзя говорить, с
болью подумав: «Почему?» В то же время я понимал, почему, но отгонял понимание. Оно еще было пока лишено слов.
Среди этого ужасного состояния
внутреннего раздвоения наступали минутные проблески, когда Бобров с недоумением спрашивал себя: что с ним, и как он попал сюда, и что ему надо делать? А сделать что-то нужно было непременно, сделать что-то большое и важное, но что именно, — Бобров забыл и морщился от
боли, стараясь вспомнить. В один из таких светлых промежутков он увидел себя стоящим над кочегарной ямой. Ему тотчас же с необычайной яркостью вспомнился недавний разговор с доктором на этом самом месте.
— Боже! Кажется, я
заболею, — подумал он несколько радостнее, взглянув на свои трясущиеся от
внутренней дрожи руки. — Боже! Если б смерть! Если б не видеть и не понимать ничего, что такое делается.
Если бы внешние опасности и беды производили в нас только временную наружную
боль, нисколько не отражаясь на
внутреннем состоянии организма, тогда бы их и бояться было нечего…
Человек закричал бы от
боли, если бы, не работая, почувствовал в мышцах ту
боль, которую он, не замечая ее, испытывает при работе. Точно так же и человек, не работающий духовную работу над своим
внутренним миром, испытывает мучительную
боль от тех невзгод, которые, не замечая их, переносит человек, полагающий главное дело жизни в усилии для освобождения себя от грехов, соблазнов и суеверий, то есть в нравственном совершенствовании.
Меня охватила на мгновение почти шумная радость, но — увы! — только на мгновение… Какой-то
внутренний голос шептал мне зловеще: «Этого не было бы, если б княжна Джаваха не лежала в могиле, потому что Нина была бы непременно первой». И острая
боль потери мигом заглушила невинную радость…
В ребенке мы видим, что он плачет от укуса блохи иногда так же жалостно, как от
боли, разрушающей
внутренние органы.
— Не знаю… — упавшим голосом произнес Федор Дмитриевич, и по лицу его мгновенно пробежала страшная судорога
внутренней невыносимой
боли.
Последний стоял, как приговоренный к смерти. Лицо его исказилось от
внутренней невыносимой
боли.
Последний стоял как приговоренный к смерти. Лицо его исказило от
внутренней невыносимой
боли!
По мере рассказа подруги, Наталья Федоровна постепенно приходила в себя. Это открытие, почти циничное глумление молодой девушки над тем светлым прошлым, которое графиня оберегала от взгляда непосвященных посторонних людей, от прикосновения их грязных рук, как за последнее время решила она, производило на нее ощущение удара кнутом, и от этой чисто физической
боли притуплялась
внутренняя нравственная
боль, и она нашла в себе силы деланно-равнодушным тоном заметить, когда Бахметьева кончила свой рассказ.
Он вздрогнул от
внутренней жгучей
боли.
Душевная острая
боль и трепет всего
внутреннего существа сменились теперь изумлением. Как могла она, Антонина Сергеевна Гаярина, допустить себя до такой неистовой выходки, чуть не с кулаками броситься на любимого человека, на мужа, оставшегося ей верным? В этом она не сомневалась.
Николай Павлович провел бессонную ночь. Он и боялся, и вместе с какою-то
внутреннею жгучею
болью желал встретиться еще хоть раз с Натальей Федоровной… с «Талечкой», как мысленно продолжал называть он ее.
Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду,
внутреннюю физическую тоску,
боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время.