Неточные совпадения
В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунским, Анна вышла на середину круга,
взяла двух кавалеров и подозвала к
себе одну даму и Кити. Кити испуганно смотрела на нее, подходя. Анна прищурившись смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей руку. Но
заметив, что лицо Кити только выражением отчаяния и удивления ответило на ее улыбку, она отвернулась от нее и весело заговорила
с другою дамой.
— Вы сами же вызывали сейчас на откровенность, а на первый же вопрос и отказываетесь отвечать, —
заметил Свидригайлов
с улыбкой. — Вам все кажется, что у меня какие-то цели, а потому и глядите на меня подозрительно. Что ж, это совершенно понятно в вашем положении. Но как я ни желаю сойтись
с вами, я все-таки не
возьму на
себя труда разуверять вас в противном. Ей-богу, игра не стоит свеч, да и говорить-то
с вами я ни о чем таком особенном не намеревался.
Путь же
взял он по направлению к Васильевскому острову через В—й проспект, как будто торопясь туда за делом, но, по обыкновению своему, шел, не
замечая дороги, шепча про
себя и даже говоря вслух
с собою, чем очень удивлял прохожих.
— Но, государи мои, — продолжал он, выпустив, вместе
с глубоким вздохом, густую струю табачного дыму, — я не
смею взять на
себя столь великую ответственность, когда дело идет о безопасности вверенных мне провинций ее императорским величеством, всемилостивейшей моею государыней. Итак, я соглашаюсь
с большинством голосов, которое решило, что всего благоразумнее и безопаснее внутри города ожидать осады, а нападения неприятеля силой артиллерии и (буде окажется возможным) вылазками — отражать.
Злой холоп!
Окончишь ли допрос нелепый?
Повремени: дай лечь мне в гроб,
Тогда ступай
себе с Мазепой
Мое наследие считать
Окровавленными перстами,
Мои подвалы разрывать,
Рубить и жечь сады
с домами.
С собой возьмите дочь мою;
Она сама вам всё расскажет,
Сама все клады вам укажет;
Но ради господа
молю,
Теперь оставь меня в покое.
— Без грозы не обойдется, я сильно тревожусь, но, может быть, по своей доброте, простит меня. Позволяю
себе вам открыть, что я люблю обеих девиц, как родных дочерей, — прибавил он нежно, — обеих на коленях качал, грамоте вместе
с Татьяной Марковной обучал; это — как моя семья. Не измените мне, — шепнул он, — скажу конфиденциально, что и Вере Васильевне в одинаковой мере я
взял смелость изготовить в свое время, при ее замужестве, равный этому подарок, который,
смею думать, она благосклонно примет…
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее был ребенок от князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а не по любви; это — один из подлейших поступков князя Сергея Петровича); ребенок теперь здесь, в той комнате, и я давно хотел тебе показать его. Князь Сергей Петрович не
смел сюда приходить и смотреть на ребенка; это был мой
с ним уговор еще за границей. Я
взял его к
себе,
с позволения твоей мамы.
С позволения твоей мамы хотел тогда и жениться на этой… несчастной…
Ровно восемь веков назад как мы
взяли от него то, что ты
с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав тебе все царства земные: мы
взяли от него Рим и
меч кесаря и объявили лишь
себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию.
28, 29 и 30 августа были посвящены осмотру реки Сяо-Кемы. На эту экскурсию я
взял с собой Дерсу, Аринина, Сабитова и одного мула. Маршрут я
наметил по реке Сакхоме до истоков и назад, к морю, по реке Горелой. Стрелки
с вьючным мулом должны были идти
с нами до тех пор, пока будет тропа. Дальше мы идем сами
с котомками, а они той же дорогой возвращаются обратно.
Тут только мы
заметили, что к лежбищу ни
с какой стороны подойти было нельзя. Справа и слева оно замыкалось выдающимися в море уступами, а со стороны суши были отвесные обрывы 50 м высотой. К сивучам можно было только подъехать на лодке. Убитого сивуча
взять с собой мы не могли; значит, убили бы его зря и бросили бы на месте.
Я ему
заметил, что в Кенигсберге я спрашивал и мне сказали, что места останутся, кондуктор ссылался на снег и на необходимость
взять дилижанс на полозьях; против этого нечего было сказать. Мы начали перегружаться
с детьми и
с пожитками ночью, в мокром снегу. На следующей станции та же история, и кондуктор уже не давал
себе труда объяснять перемену экипажа. Так мы проехали
с полдороги, тут он объявил нам очень просто, что «нам дадут только пять мест».
Все эти дамы рассказывали потом, что князь осматривал в комнатах каждую вещь, увидал на столике развернутую книгу из библиотеки для чтения, французский роман «Madame Bovary»,
заметил, загнул страницу, на которой была развернута книга, попросил позволения
взять ее
с собой, и тут же, не выслушав возражения, что книга из библиотеки, положил ее
себе в карман.
А вот как: Михайла Максимыч Куролесов, через год после своей женитьбы на двоюродной сестре моего дедушки,
заметил у него во дворне круглого сироту Пантюшку, который показался ему необыкновенно сметливым и умным; он предложил
взять его к
себе для обучения грамоте и для образования из него делового человека, которого мог бы мой дедушка употреблять, как поверенного, во всех соприкосновениях
с земскими и уездными судами: дедушка согласился.
— Божья воля — само
собой. А главная причина — строгие времена пришли. Всякому чужого хочется, а между прочим, никому никого не жаль.
Возьмем хоть Григорья Александрыча. Ну, подумал ли он, как уставную-то грамоту писал, что мужика обездоливает? подумал ли, что мужику либо землю пахать, либо за курами смотреть? Нет, он ни крошки об этом не думал, а, напротив того, еще надеялся:"То-то,
мол, я штрафов
с мужиков наберу!"
«Это,
мол, верно: они без денег ничего не могут». Ну, а Агашимола, он из дальней орды был, где-то над самым Каспием его косяки ходили, он очень лечиться любил и позвал меня свою ханшу попользовать и много голов скота за то Емгурчею обещал. Емгурчей меня к нему и отпустил: набрал я
с собою сабуру и калганного корня и поехал
с ним. А Агашимола как
взял меня, да и гайда в сторону со всем кочем, восемь дней в сторону скакали.
После этого мы пили вдвоем
с ним очень много рому, до того, что он раскраснелся и говорит, как умел: «Ну, теперь,
мол, открывай, что ты
с конем делал?» А я отвечаю: «Вот что…» — да глянул на него как можно пострашнее и зубами заскрипел, а как горшка
с тестом на ту пору при
себе не имел, то
взял да для примеру стаканом на него размахнул, а он вдруг, это видя, как нырнет — и спустился под стол, да потом как шаркнет к двери, да и был таков, и негде его стало и искать.
Взяв два билета рядом, они вошли в залу. Ближайшим их соседом оказался молоденький студент
с славными, густыми волосами, закинутыми назад, и вообще очень красивый
собой, но
с таким глубокомысленным и мрачным выражением на все смотревший, что невольно заставлял
себя заметить.
— Тетя, тетя?
Возьмите и меня
с собой к вам! — раздался голос Лизаветы Николаевны.
Замечу, что Лизавета Николаевна прибыла к обедне вместе
с губернаторшей, а Прасковья Ивановна, по предписанию доктора, поехала тем временем покататься в карете, а для развлечения увезла
с собой и Маврикия Николаевича. Лиза вдруг оставила губернаторшу и подскочила к Варваре Петровне.
Никогда не видавший подобных дел, имевший о них понятие только по рассказам дяди Ерошки, Оленин хотел не отставать от казаков и всё видеть. Он любовался на казаков, приглядывался ко всему, прислушивался и делал свои наблюдения. Хотя он и
взял с собой шашку и заряженное ружье, но,
заметив, как казаки чуждались его, он решился не принимать никакого участия в деле, тем более, что, по его мнению, храбрость его была уже доказана в отряде, а главное потому, что теперь он был очень счастлив.
Другие были до такой степени черны и гадки, что, когда хозяин привел Бельтова в ту, которую назначил, и
заметил: «Кабы эта была не проходная, я бы
с нашим удовольствием», — тогда Бельтов стал
с жаром убеждать, чтоб он уступил ему ее; содержатель, тронутый его красноречием, согласился и цену
взял не обидную
себе.
Через неделю Платошка написал паспорт,
заметил в нем, что у ней лицо обыкновенное, нос обыкновенный, рост средний, рот умеренный и что особых примет не оказалось, кроме по-французски говорит; а через месяц Софи упросила жену управляющего соседним имением, ехавшую в Петербург положить в ломбард деньги и отдать в гимназию сына,
взять ее
с собою; кибитку нагрузили грибами, вареньем, медом, мочеными и сушеными ягодами, назначенными в подарки; жена управляющего оставила только место для
себя...
Алена Евстратьевна навезла из Верхотурья всякого припасу: муки, рыбы, меду, соленых грибов и сушеных ягод. Все это она сейчас же передала матери и скромно
заметила, что «ваше теперь сиротское дело, где уж вам взять-то, а я всего и захватила
с собой на всякий случай…».
Когда кузнеца увели в острог, никто не позаботился о его сыне, кроме сапожника. Он тотчас же
взял Пашку к
себе, Пашка сучил дратву,
мёл комнату, бегал за водой и в лавочку — за хлебом, квасом, луком. Все видели сапожника пьяным в праздники, но никто не слыхал, как на другой день, трезвый, он разговаривал
с женой...
Галчиха. Думаю, куда его деть?.. Держать у
себя — так еще будут ли платить… сумлевалась. Уж запамятовала фамилию-то… муж
с женой, только детей бог не дал. Вот сама-то и говорит: достань мне сиротку, я его вместо сына любить буду. Я и отдала; много я
с нее денег
взяла… За воспитанье, говорю, мне за два года не плочено, так заплати! Заплатила. Потом Григорью… как его… да, вспомнила, Григорью Львовичу и сказываю: так и так,
мол, отдала. И хорошо, говорит, и без хлопот. Еще мне же зелененькую пожаловал.
— Не люблю я этого умника, — говаривал он, — выражается он неестественно, ни дать ни
взять, лицо из русской повести; скажет: «Я», и
с умилением остановится… «Я,
мол, я…» Слова употребляет все такие длинные. Ты чихнешь, он тебе сейчас станет доказывать, почему ты именно чихнул, а не кашлянул… Хвалит он тебя, точно в чин производит… Начнет самого
себя бранить,
с грязью
себя смешает — ну, думаешь, теперь на свет божий глядеть не станет. Какое! повеселеет даже, словно горькой водкой
себя попотчевал.
В доме был простор, и Сила Иванович мог бы дать Насте совсем отдельное помещение, но он не
поместил ее внизу,
с больными, а
взял к
себе наверх.
Черткова,
с которой он был очень дружен, не
взяла его сестры к
себе, хотя очень могла это сделать; у других знакомых
поместить было невозможно.
Потом велит
себя к остальным товарищам вести.
Взяло нас тут маленько раздумье, да что станешь делать? Пешком по морю не пойдешь! Привели. Возроптали на нас товарищи: «Это вы,
мол, зачем гиляка сюда-то притащили? Казать ему нас, что ли?..» — «Молчите, говорим, мы
с ним дело делаем». А гиляк ничего, ходит меж нас, ничего не опасается; знай
себе халаты пощупывает.
—
Возьми там у жены новый… Идут дела? — спросил Тихон Павлович у работника и тотчас же
заметил за
собой, что никогда он раньше не говорил
с работником так ласково, как сегодня.
— У вас глаза красны, —
заметила она мне по-французски, — и от вас избою пахнет. Не буду входить в разбирательство ваших чувств и ваших занятий — я не желала бы быть вынужденной наказать вас, но надеюсь, что вы оставите все ваши глупости и будете снова вести
себя, как прилично благородному мальчику. Впрочем, мы теперь скоро вернемся в Москву, и я
возьму для вас гувернера — так как я вижу, чтобы справиться
с вами, нужна мужская рука. Ступайте.
На следующий день, в назначенный час, учитель
взял в руки книжку, из которой задан был урок Алеше, подозвал его к
себе и велел проговорить заданное. Все дети
с любопытством обратили на Алешу внимание, и сам учитель не знал, что подумать, когда Алеша, несмотря на то что вовсе накануне не твердил урока,
смело встал со скамейки и подошел к нему. Алеша нимало не сомневался в том, что и этот раз ему удастся показать свою необыкновенную способность; он раскрыл рот… и не мог выговорить ни слова!
Затем, безостановочно следуют самые бесцеремонные расспросы о вашей службе, летах, состоянии, и проч. Вы едете в вагоне железной дороги; сосед спрашивает у вас огня; вы извиняетесь, говорите, что не
взяли с собою спичек. При этом, в стороне раздается хриплый смех, высовывается лицо
с нагло мигающими глазами и самодовольный голос произносит: «Как же вы, такой молодой человек, и у вас нет огня!..»
Смело бейтесь об заклад, что это наглец первого разбора!
— Очень понимаю-с, и позвольте вам
заметить, Семен Иванович, что я отнюдь не соглашусь отстать от вас в глубине понимания вещей, — язвительно и чересчур резко
заметил Иван Ильич, — но, однако ж, все-таки
возьму на
себя смелость
заметить и вам, Степан Никифорович, что вы тоже меня вовсе не поняли…
О далекой родине он пел; о ее глухих страданиях, о слезах осиротевших матерей и жен; он
молил ее, далекую родину,
взять его, маленького Райко, и схоронить у
себя и дать ему счастье поцеловать перед смертью ту землю, на которой он родился; о жестокой
мести врагам он пел; о любви и сострадании к побежденным братьям, о сербе Боиовиче, у которого на горле широкая черная рана, о том, как болит сердце у него, маленького Райко, разлученного
с матерью-родиной, несчастной, страдающей родиной.
Не
смел Алексей сесть на диван, крытый бархатом, но
с приветливой улыбкой
взял Колышкин его за руку и, подтащив к дивану, чуть не силком посадил его промеж
себя и англичанина.
— Мы можем в Англии
взять с собой в плавание учителя-англичанина, конечно, на наш общий счет, пропорционально получаемому содержанию, — деликатно
заметил капитан, которому, как знающему, учиться, однако, не предстояло. — Вероятно, все офицеры согласятся на это… Хотите?
Чуть мужики
с своим главарем скрылись за селом, бабы поскидывали
с себя в избах понявы, распустили по плечам косы, подмазали лица — кто тертым кирпичом, кто
мелом, кто сажей,
взяли в руки что кому вздумалось из печной утвари и стали таковы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
—
Возьми, государь,
с нас такую дань, какую мы будем в силах заплатить тебе, только не требуй новгородцев к
себе на службу и не поручай им оберегать северо-западные пределы России.
Молим тебя об этом униженно.
Мамаев (тихо Резинкиной). Смотри у меня, язык на привязи. (Громко.) А, красноперый уж здесь! Вон, вон; да кстати,
возьми с собой и дочь мою… Неугомонная! видно,
с нею не сладишь. Груня, поцелуйся
с ним… я тебе приказываю, поцелуй жениха своего. (Груня и Резинкин колеблются.) Ну, сватья, прикажи уж и сыну своему… вишь, как его напугала, не
смеет без твоего капитанского приказа.
— Это-то все-таки… А вот вы говорите выбрать
себе девушку по душе… Где выбрать-то? Из кого?.. Девушки-то нынче пошли какие-то, и как назвать, не придумаешь… Ежели образованная, так в министры
метит. Какая уж она жена? Если немножко лоску понабралась, шелк да бархат подавай, экипажи, развлечения, а совсем уж необразованную, простую, как бы только для кухни, тоже
взять зазорно… Словом
с ней не перекинешься… Никому не покажешь ее… Вот тут и задача…
— Отчего мне не говорить! Я могу говорить и
смело скажу, что редкая та жена, которая
с таким мужем, как вы, не
взяла бы
себе любовников (des amants), а я этого не сделала, — сказала она. Пьер хотел что-то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что-то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что́ он хотел сделать, было слишком страшно.
И все бы видели, как наивен был Мошкин, который составлял свою «скаску» в 1643 году только
с тем, чтобы действовать непосредственно на жалобливость царя Михаила, и как дальше
метил и шире захватывал уже Баранщиков, живший столетием позже; дрянной человек задумал
взять себе в помогу печать и, издав книгу, обмануть ею все русское общество и особенно властных людей, которые находили удовольствие помочь ему идти «наперекор положения закона гражданского».
— Не извольте беспокоиться. Пошлите, ваша милость, суседскому королю
с почтовым голубем эстафет: в энтот,
мол, вторник в семь часов утречком пусть со всем войском к границе изволят прибыть. Оружия ни холодного, ни горячего чтоб только
с собой не брали, — наши,
мол, тоже не
возьмут… И королевскую большую печать для правильности слова приложите, только всего и расходов.