Неточные совпадения
Самгин
взял книгу и, не глядя на Марину, перелистывая
страницы, пробормотал...
Она
взяла со стола книгу и посмотрела на развернутую
страницу:
страница запылилась.
Но Смердяков не прочел и десяти
страниц из Смарагдова, показалось скучно. Так и закрылся опять шкаф с книгами. Вскорости Марфа и Григорий доложили Федору Павловичу, что в Смердякове мало-помалу проявилась вдруг ужасная какая-то брезгливость: сидит за супом,
возьмет ложку и ищет-ищет в супе, нагибается, высматривает, почерпнет ложку и подымет на свет.
Все эти дамы рассказывали потом, что князь осматривал в комнатах каждую вещь, увидал на столике развернутую книгу из библиотеки для чтения, французский роман «Madame Bovary», заметил, загнул
страницу, на которой была развернута книга, попросил позволения
взять ее с собой, и тут же, не выслушав возражения, что книга из библиотеки, положил ее себе в карман.
На столе лежали книги; он
взял одну, продолжая говорить, заглянул в развернутую
страницу, тотчас же опять сложил и положил на стол, схватил другую книгу, которую уже не развертывал, а продержал всё остальное время в правой руке, беспрерывно махая ею по воздуху.
— Вот место замечательное, — начал он, положив перед Лизою книжку, и, указывая костяным ножом на открытую
страницу, заслонив ладонью рот, читал через Лизино плечо: «В каждой цивилизованной стране число людей, занятых убыточными производствами или ничем не занятых, составляет, конечно, пропорцию более чем в двадцать процентов сравнительно с числом хлебопашцев». Четыреста двадцать четвертая
страница, — закончил он, закрывая книгу, которую Лиза тотчас же
взяла у него и стала молча перелистывать.
Отбирая бумаги, которые намеревался
взять с собою, Розанов вынул из стола свою диссертацию, посмотрел на нее, прочел несколько
страниц и, вздохнув, положил ее на прежнее место. На эту диссертацию легла лаконическая печатная программа диспута Лобачевского; потом должен был лечь какой-то литографированный листок, но доктор, пробежав его, поморщился, разорвал бумажку в клочки и с негодованием бросил эти кусочки в печку.
Скорее — за стол. Развернул свои записи,
взял перо — чтобы они нашли меня за этой работой на пользу Единого Государства. И вдруг — каждый волос на голове живой, отдельный и шевелится: «А что, если
возьмут и прочтут хотя бы одну
страницу — из этих, из последних?»
Ощутил лесной зверь, что у него на лбу будто зубы прорезываются.
Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет,
возьмет да на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот так, а я села вот этак, а потом ты
взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять, ну, а ты»… и пошла, и пошла! да
страницы четыре мелко-намелко испишет, и все не то чтоб дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.
Дядя
взял сверток и начал читать первую
страницу.
Он
взял одно письмо, распечатал и окинул взглядом
страницу. Точно крупная славянская грамота: букву в заменяли две перечеркнутые сверху и снизу палочки, а букву кпросто две палочки; писано без знаков препинания.
— Покажь. — Он
взял тетрадки и взвесил их на руке, потом перелистал несколько
страниц и ответил: — Товар не по нас. Под Фенимора-с. Купера-с. Полтора рубля хотите-с?
Арина Петровна сидит в своем кресле и вслушивается. И сдается ей, что она все ту же знакомую повесть слышит, которая давно, и не запомнит она когда, началась. Закрылась было совсем эта повесть, да вот и опять, нет-нет,
возьмет да и раскроется на той же
странице. Тем не менее она понимает, что подобная встреча между отцом и сыном не обещает ничего хорошего, и потому считает долгом вмешаться в распрю и сказать примирительное слово.
Этим оканчивались старые туберозовские записи, дочитав которые старик
взял перо и, написав новую дату, начал спокойно и строго выводить на чистой
странице: «Было внесено мной своевременно, как однажды просвирнин сын, учитель Варнава Препотенский, над трупом смущал неповинных детей о душе человеческой, говоря, что никакой души нет, потому что нет ей в теле видимого гнездилища.
Намедни прихожу — лежит книга;
взял, из любопытства, развернул да три
страницы разом и отмахал.
Между Сашей и дядей давно уже установилось молчаливое соглашение: они сменяли друг друга. Теперь Саша закрыла свою хрестоматию и, не сказав ни слова, тихо вышла из комнаты; Лаптев
взял с комода исторический роман и, отыскав
страницу, какую нужно, сел и стал читать вслух.
— Детский страх!.. Мечта, послышалось мне, иль просто ветер дунул, — говорил себе Долинский, стараясь
взять над собою силу, а панический, суеверный страх сам предупреждал его, а он брал его за плечи, двигал на голове его волосы и через мгновение донес до его слуха столь же спокойный и столь же отчетливый звук от оборота второй
страницы.
Теперь сестра тихо прочла только одну
страницу и не могла больше: не хватало голоса. Редька
взял ее за руку и, пошевелив высохшими губами, сказал едва слышно, сиплым голосом...
Мы не станем вдаваться в подробности того, как голутвенные, [Голутвенные — здесь: в смысле «бедные», «обнищавшие».] и обнищалые людишки грудью
взяли и то, что лежало перед Камнем, и самый Камень, и перевалили за Камень, — эти кровавые
страницы русской истории касаются нашей темы только с той стороны, поскольку они служили к образованию того оригинального населения, какое осело в бассейне Чусовой и послужило родоначальником нынешнего.
Рудин
взял тоненькую книжонку в руки, перевернул в ней несколько
страниц и, положив ее обратно на стол, отвечал, что собственно этого сочинения г. Токвиля он не читал, но часто размышлял о затронутом им вопросе. Разговор завязался. Рудин сперва как будто колебался, не решался высказаться, не находил слов, но наконец разгорелся и заговорил. Через четверть часа один его голос раздавался в комнате. Все столпились в кружок около него.
Взял и прочел все четыре
страницы.
Тригорин(ищет в книжке).
Страница 121… строки 11 и 12… Вот… (Читает.) «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и
возьми ее».
Минуты ученья были для него минутами наслаждения:
взяв французскую книгу, Леон садился подле маменьки, так близко, что чувствовал биение сердца ее; она клала ему на плечо свою голову, чтобы следовать за ним глазами по
страницам.
Я
взял Лермонтова, стал быстро переворачивать
страницы; но мне, как нарочно, все попадались стихотворения, которые могли опять взволновать Пасынкова. Наконец я прочел ему «Дары Терека».
Он с радостью думал о том, как будут все удивляться, когда он безошибочно проговорит двадцать
страниц, и мысль, что он опять
возьмет верх над товарищами, которые не хотели с ним говорить, ласкала его самолюбие.
Страницы этой газеты так и пестрят заметками редакции в таком роде: «Опять непозволительные опыты!», «Мы решительно не понимаем, как врачи могут позволять себе подобные опыты!», «Не ждать же, в самом деле, чтобы прокуроры
взяли на себя труд разъяснить, где кончаются опыты позволительные и начинаются уже преступные!», «Не пора ли врачам сообща восстать против подобных опытов, как бы поучительны сами по себе они ни были?»
Она села на кафедру и,
взяв книгу, опустила глаза в
страницу, желая, очевидно, скрыть от нас следы недавних слез. Мы тихонько подвинулись к кафедре и окружили ее.
Безрукавкин быстро подошел к письменному столу и
взял книгу журнала. Она была развернута. Он надел было очки и собрался прочитать Анне Серафимовне целую
страницу.
Как только
возьмешь в руки газеты, сейчас натолкнешься на описание какого-нибудь съезда. Вчера на ночь читал описание съезда лесничих и думал: отчего это ростовщики не устроят съезда? С этою мыслью загасил свечу, уснул и видел довольно странный сон, который заношу на
страницы моего дневника.
Но Даша старалась не замечать этих маневров своих воспитанниц. Она, как ни в чем ни бывало,
взяла лежащую на одном из столиков русскую хрестоматию и, переворачивая
страницы, проговорила...
Как бы гладко и ловко ни оправдывал он себя, она потеряла любимого человека. ЕеГаярин больше не существовал. Она гадливо бросила сложенный в несколько раз лист газеты на стол, присела к нему,
взяла тетрадь дневника и раскрыла его на последней исписанной
странице, где толстая черта виднелась посредине. И с минуту сидела, опустив голову в обе ладони.
Лампа освещает крошечную комнатку, стол,
страницу стихов и крупную, склоненную над ней Дашину голову… Учиться трудно, запоминается туго. А тут еще так и тянет
взять листик почтовой бумаги, обмакнуть перо в чернильницу и унестись теплыми прочувственными строками в далекое милое сердцу Крошино, к близким!..
Нет, лучше
взять книгу, там больше сочувствий; но и старая детская книга, старая хрестоматия, и та развертывается ей на
странице, где первая строка говорит ей: «Дрянь тот, кто с дрянью связывается».