Неточные совпадения
Уподобив себя
вечным должникам, находящимся во власти
вечных кредиторов, они рассудили, что на свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение не получает ничего. Рассудив таким
образом, глуповцы стали ждать, не сделаются ли все кредиторы разумными? И ждут до сего дня.
Но как же она думала: чем должно разрешиться это поклонение? Не может же оно всегда выражаться в этой
вечной борьбе пытливости Штольца с ее упорным молчанием. По крайней мере, предчувствовала ли она, что вся эта борьба его не напрасна, что он выиграет дело, в которое положил столько воли и характера? Даром ли он тратит это пламя, блеск? Потонет ли в лучах этого блеска
образ Обломова и той любви?..
Новый человек, действительно новый человек, есть реализация
вечного человека, несущего в себе
образ и подобие Божие.
Церковь Нового завета есть лишь символический
образ вечной Церкви.
Вл. Соловьев — романтик, и, в качестве романтика, у него происходило неуловимое сближение и отожествление влюбленности в красоту
вечной женственности Премудрости Божией с влюбленностью в красоту конкретного женского
образа, которого он так никогда и не мог найти.
Но они служили своему нелепому, неведомому Богу — мы служим лепому и точнейшим
образом ведомому; их Бог не дал им ничего, кроме
вечных, мучительных исканий; их Бог не выдумал ничего умнее, как неизвестно почему принести себя в жертву — мы же приносим жертву нашему Богу, Единому Государству, — спокойную, обдуманную, разумную жертву.
Каким
образом могла прожить такая семья на такие ничтожные средства, тем более, что были привычки дорогие, как чай? Ответ самый простой: все было свое. Огород давал все необходимые в хозяйстве овощи, корова — молоко, куры — яйца, а дрова и сено Николай Матвеич заготовлял сам. Немалую статью в этом хозяйственном обиходе представляли охота и рыбная ловля. Больным местом являлась одежда, а сапоги служили
вечным неразрешимым вопросом.
Но, не видя
образа, сквозь тленные его черты прозревал он великое и таинственное, что есть настоящая бессмертная Женя, ее любовь и
вечная красота, в мире бестелесном обручался с нею, как с невестою, — и сама вечность в ее заколдованном круге была тяжким кольцом обручения.
В душе моей, с начала мира,
Твой
образ был напечатлëн,
Передо мной носился он
В пустынях
вечного эфира.
Если каторжный труд и
вечное существование впроголодь развращающим
образом действуют на старателей, то, с другой стороны, шальные деньги, которые получаются золотопромышленниками без всякого труда и риска, развращают эту сытую, одуревшую от жира среду до мозга костей.
Но писать всегда нельзя. Вечером, когда сумерки прервут работу, вернешься в жизнь и снова слышишь
вечный вопрос: «зачем?», не дающий уснуть, заставляющий ворочаться на постели в жару, смотреть в темноту, как будто бы где-нибудь в ней написан ответ. И засыпаешь под утро мертвым сном, чтобы, проснувшись, снова опуститься в другой мир сна, в котором живут только выходящие из тебя самого
образы, складывающиеся и проясняющиеся перед тобою на полотне.
Изредка мешал ему, однако же, порывистый ветер, который, выхватившись вдруг Бог знает откуда и нивесть от какой причины, так и резал в лицо, подбрасывая ему туда клочки снега, хлобуча, как парус, шинельный воротник или вдруг с неестественною силою набрасывая ему его на голову и доставляя, таким
образом,
вечные хлопоты из него выкарабкиваться.
Капля за каплей в него внедрялось убеждение, что эти проклятые сорванцы действительно его
вечные, беспощадные враги, что их необходимо выслеживать, ловить, обыскивать, стращать, наказывать как можно чаще и кормить как можно реже. Таким
образом, собственный мир торжествовал над формалистикой педагогического совета, и какой-нибудь Грузов с его устрашающим давлением на малышей, сам того не зная, становился поперек всей стройной воспитательной системы.
Тартюф, конечно, —
вечный тип, Фальстаф —
вечный характер, — но и тот и другой, и многие еще знаменитые подобные им первообразы страстей, пороков и прочее, исчезая сами в тумане старины, почти утратили живой
образ и обратились в идею, в условное понятие, в нарицательное имя порока, и для нас служат уже не живым уроком, а портретом исторической галереи.
И те, которые, скрываясь во мраке отдаления — под тению снежного Кавказа или за
вечными льдами пустынной Сибири, — никогда не зрели
образа Бессмертной, и те чувствовали спасительное действие Ее правления; и для тех была Она Божеством невидимым, но благотворным.
Узнал, узнал он
образ позабытый
Среди душевных бурь и бурь войны,
Поцеловал он нежные ланиты —
И краски жизни им возвращены.
Она чело на грудь ему склонила,
Смущают Зару ласки Измаила,
Но сердцу как ума не соблазнить?
И как любви стыда не победить?
Их речи — пламень!
вечная пустыня
Восторгом и блаженством их полна.
Любовь для неба и земли святыня,
И только для людей порок она!
Во всей природе дышит сладострастье;
И только люди покупают счастье!
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных формах и
образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его
вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
Образы пройденного пути: и солнце, и камень, и трава, и Христос, возлежащий в шатре, тихо плыли в голове, навевая мягкую задумчивость, рождая смутные, но сладкие грезы о каком-то
вечном движении под солнцем.
Между тем пропели
вечную память. Священник удалился в алтарь разоблачаться, а к соседке Хвалынцева, самым галантным
образом, вдруг подлетел прелестный Анатоль де-Воляй и развязно раскланялся.
«Ибо все вещи произошли от
вечного духа, как
образ вечного; невидимая сущность, которая есть Бог и вечность, в своем собственном вожделении ввела себя в видимую сущность и открылась чрез (mit) время таким
образом, что она есть во времени как жизнь, а время в ней как бы немо».
В действительности мы знаем, что эта философская дедукция земли и неба совершается посредством фактических позаимствований у эмпирического бытия, которое отнюдь не соглашается быть только понятием [Совершенно справедливо замечает А. Древе в своих примечаниях к гегелевской философии религии: «Гегель отожествляет сознательное бытие не с сознательной стороной бытия (Bewusst-Sein) или идеальным бытием, но непосредственно с реальным и приходит, таким
образом, к чудовищному утверждению, что можно посредством конечного, дискурсивного, сознательного бытия продумать процесс абсолютного,
вечного, досознательного и сверхсознательного мышления непосредственно как таковой.
Разумеется, и творческое «да будет» Fiat, которое так часто встречается у Беме, получает соответствующее истолкование не в смысле повеления (Fürsatz), но в смысле — силы Божества, его природной мощи, потенции бытия и в таком смысле в разных выражениях определяется оно во многих местах: «вожделение (Begierde) из
вечной воли безосновности есть первый
образ (Gestalt) и есть Fiat или Schuf [Создание, творение (нем.).].
Geist erblicket die Bildniss der Engel, sowohl die Bildniss des Menschen, welche das Verbum Fiat geschaffen hat» [Мудрость Божия есть
вечная Дева, не женщина, а стремление и чистота беспорочная, и существует она как
образ Божий и подобие Троицы; она не рождает, но в ней заложены величайшие чудеса, которые усматривает Св.
Отличие учения Плотина от платоновского, в соответствии его общей метафизической системе, состоит в том, что рядом с материей этого мира он постулирует еще и умопостигаемую материю, вневременную и
вечную, идеальный субстрат, приемлющий
образы ума (νους) и имеющий, в отличие от низшей материи, и подлинность и существенность (Enn., II, lib.
Подобным
образом, говорят, можно увидеть и всю жизнь, протяженную во времени, как слитный, вневременной, единый акт, или синтез времени [Этим дается ответ на одно из возражений Аристотеля Платону, когда он указывает, что неизбежно признать идею «
вечного Сократа», т. е. идею индивидуального, между тем как она по существу есть общее.
«Таким
образом, следует думать о Боге, что он вводит свою волю в знание (Scienz) к природе, дабы его сила открывалась в свете и могуществе и становилась царством радости: ибо, если бы в
вечном Едином не возникала природа, все было бы тихо: но природа вводит себя в мучительность, чувствительность и ощутительность, дабы подвиглась
вечная тишина, и силы прозвучали в слове…
Таким
образом, вес вещи возникли из божественного вожделения и созданы в сущность, так как в начале не было сущности, но лишь mysterium
вечного рождения.
«Духи ангелов не от века были телесны, но от века всегда были в дереве
вечной жизни эссенции, и от века их
образ усматривался в Деве мудрости…
Отношение между единым и многим, вселенной и ее феноменами определяется так, что последние «суть как бы различные способы проявления одной и той же субстанции, колеблющееся, подвижное, преходящее явление недвижной, пребывающей и
вечной сущности, в которой есть все формы,
образы и члены, но в неразличенном и как бы завитом состоянии, как в семени рука не отличается еще от кисти, хвост — от головы, жилы — от костей.
Понятие Jungfrau Sophia резко отличается внеполовым, точнее, полувраждебным характером: вообще вся система Беме отмечена отсутствием эротизма и типической для германства безженностью (которая дошла до апогея в гроссмейстере германской философии Канте). «Die Bildniss ist in Gott eine ewige Jungfrau in der Weisheit Gottes gewesen, nicht eine Frau, auch kein Mann, aber sie ist beides gewesen; wie auch Adam beides war vor seiner Herren, welche bedeitet den irdischen Menschen, darzu tierisch» [
Образы Божий, которые принимает
вечная Дева в качестве мудрости Бога, не есть ни мужчина, ни женщина, но и то и другое; как и Адам был и тем и другим перед своим Господом, чем отличался смертный человек от животного (нем.).] [Ib., Cap.
В
вечной же основе тварности самого различия между свободой и необходимостью, имеющего полную реальность для твари, вовсе нет, она трансцендентна свободе-необходимости [Таким
образом, получается соотношение, обратное тому, что мы имеем у Канта: у него свобода существует только для ноумена и ее в мире опыта нет, а всецело царит необходимость; по нашему же пониманию, свобода существует только там, где есть необходимость, т. е. в тварном самосознании, ее нельзя приписать вечности, как нельзя ей приписать и необходимости.].
Однако в этом единении с миром для человека таится и опасность, которая может угрожать ему даже и смертью, хотя «Бог и не сотворил смерти», но «создал человека для нетления и соделал его
образом вечного бытия Своего» (Прем.
«Нет больше на земле освящения, нет больше и спасения, — думал он, — в нынешние последние времена одно осталось ради спасения души от
вечной гибели — стань с умиленьем перед Спасовым
образом да молись ему со слезами: «Несть правых путей на земле — сам ты, Спасе, спаси мя, ими же веси путями».
Таким
образом, все высшие карательные меры не дают преступнику
вечного успокоения в могиле, именно того, что могло бы мирить мое чувство со смертною казнью, а с другой стороны, пожизненность, сознание, что надежда на лучшее невозможна, что во мне гражданин умер навеки и что никакие мои личные усилия не воскресят его во мне, позволяют думать, что смертная казнь в Европе и у нас не отменена, а только облечена в другую, менее отвратительную для человеческого чувства форму.
Атеист Раскольников вдруг объявляет Порфирию, что он верует в бога, даже буквально верует в воскресение Лазаря. Нигилист Ипполит говорит, что
вечную жизнь он допускает. Иван Карамазов «не бога не принимает, а только билет ему почтительнейше возвращает». Безбожник Кириллов постоянно зажигает лампадку перед
образом, Петр Верховенский говорит про него: «Он в бога верует пуще, чем поп».
Таким
образом, Дионис, точно так же, как Аполлон, убеждает нас в
вечной радостности бытия; только эту радостность нам надлежит искать не в явлении, а позади явлений.
Вечная жизнь мистерий никоим
образом не понималась в смысле
вечного продолжения жизни на земле.
Не знаю, что говорила Мария. Но — клянусь
вечным спасением! — ее взор и весь ее необыкновенный
образ был воплощением такого всеобъемлющего смысла, что всякое мудрое слово становилось бессмыслицей. Мудрость слов нужна только нищим духом, богатые же — безмолвны, заметь это, поэтик, мудрец и
вечный болтун на всех перекрестках! Довольно с тебя, что Я унизился до слова.
Брак вечен и нерасторжим, но только как брак, который имеет
вечную, а не социальную сущность, в которой достигается осуществление андрогинного
образа человека, в котором суженый находит свою суженую, т. е. вечность и нерасторжимость брака есть истина онтологическая, а не социальная.
Образ вечного преображения материнства дан в Божьей Матери.
Вечным и непревзойдённым является лишь иудео-христианское учение о человеке как о существе, сотворенном Богом и носящем
образ и подобие Творца, но и оно не раскрыло полностью и до конца учение о человеке и не сделало всех выводов из учения христологического, осталось более ветхозаветным, чем новозаветным.
Чистая трагедия возникает, когда люди совершенно свободны и когда происходит столкновение ценностей — ценности любви с ценностью свободы, или творческого призвания, или высшей ценности любви к Богу и божественному совершенству, когда приходится бороться за
вечный богоподобный
образ человека, с которым любовь связана, но с которым она может и вступить в конфликт.
Человек и человеческое, человеческая идея и человеческий
образ имеют два истока в древнем мире,
вечных истока — исток библейский и исток греческий.
Тогда я с ним встречался в интеллигентных кружках Москвы. Скажу откровенно: он мне казался таким же неуравновешенным в своей психике; на кого-то и на что-то он сильнейшим
образом нападал, — в этот раз уже не на Герцена, но с такими же приемами разноса и обличения. Говорили мне в Ницце, что виновницей его возвращения на родину была жена, русская барыня, которая стала нестерпимо тосковать по России, где ее муж и нашел себе дело по душе, но где он оставался все таким же
вечным протестантом и обличителем.
Под эти слова стали «тризну» [На похоронных обедах сливают вместе виноградное вино, ром, пиво, мед и пьют в конце стола. Это называется «тризной».] пить. Архидьякон Заборского монастыря «Во блаженном успении» возгласил, певчие «
Вечную память» запели. Все встали из-за стола и зачали во свят угол креститься. Князь Алексей Юрьич снопом повалился перед
образами и так зарыдал, что, глядя на него, все заплакали. Насилу архимандриты поднять его с полу могли.
Творческой мировой эпохе присущ будет не культ
вечной женственности, а культ андрогина, девы-юноши, Человека —
образа и подобия Божьего.
От маковки головы до конца век левого глаза врезался глубокий шрам, опустивший таким
образом над этим глазом
вечную занавеску; зато другой глаз вправлен был в свое место, как драгоценный камень чудной воды, потому что блистал огнем необыкновенным и, казалось, смотрел за себя и своего бедного собрата.
Поэтому любовь приносит мужчине такое жгучее разочарование, так ранит несоответствием
образа женщины с красотой
вечной женственности.
Николай Герасимович бросился в этот водоворот римской жизни с давно неизведанным им наслаждением.
Образ Гранпа, преследовавший его неотступно до самых ворот
вечного города, несколько стушевался среди праздничной ликующей толпы.
Вечное трусливое дрожание за свою душу уничтожает
образ Божий в человеке.