Неточные совпадения
«Ты бо изначала создал еси мужеский пол и женский, — читал священник вслед за переменой колец, — и от Тебе сочетавается мужу жена, в помощь и в восприятие рода человеча. Сам убо, Господи Боже наш, пославый истину на наследие Твое и обетование Твое, на рабы Твоя
отцы наша, в коемждо роде и роде, избранныя Твоя: призри на раба Твоего Константина и на рабу Твою Екатерину и утверди обручение их в
вере, и единомыслии, и истине, и любви»….
— Молитесь Богу и просите Его. Даже святые
отцы имели сомнения и просили Бога об утверждении своей
веры. Дьявол имеет большую силу, и мы не должны поддаваться ему. Молитесь Богу, просите Его. Молитесь Богу, — повторил он поспешно.
Пусть видят все, весь Петербург, как милостыни просят дети благородного
отца, который всю жизнь служил
верою и правдой и, можно сказать, умер на службе.
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что родился в год, когда
отец его воевал с турками, попал в плен, принял турецкую
веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из дома мать и бабушку и что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка не пустила ее.
— И все вообще, такой ужас! Ты не знаешь:
отец, зимою, увлекался водевильной актрисой; толстенькая, красная, пошлая, как торговка. Я не очень хороша с
Верой Петровной, мы не любим друг друга, но — господи! Как ей было тяжело! У нее глаза обезумели. Видел, как она поседела? До чего все это грубо и страшно. Люди топчут друг друга. Я хочу жить, Клим, но я не знаю — как?
Ею вдруг овладевали припадки нежности к
отцу, к
Вере Петровне и припадки какой-то институтской влюбленности в Елизавету Спивак.
— Да,
Вера, — сказал
отец, — но все-таки обрати внимание…
Все так же бережно и внимательно ухаживали за Борисом сестра и Туробоев, ласкала
Вера Петровна, смешил
отец, все терпеливо переносили его капризы и внезапные вспышки гнева. Клим измучился, пытаясь разгадать тайну, выспрашивая всех, но Люба Сомова сказала очень докторально...
Она была настроена несвойственно ей оживленно, подшучивая над своим нездоровьем, приласкалась к
отцу, очень охотно рассказала
Вере Петровне, что халатик прислан ей Алиной из Парижа.
— Да ты с ума сошла,
Вера! — ужаснулась Мария Романовна и быстро исчезла, громко топая широкими, точно копыта лошади, каблуками башмаков. Клим не помнил, чтобы мать когда-либо конфузилась, как это часто бывало с
отцом. Только однажды она сконфузилась совершенно непонятно; она подрубала носовые платки, а Клим спросил ее...
Штольц был немец только вполовину, по
отцу: мать его была русская;
веру он исповедовал православную; природная речь его была русская: он учился ей у матери и из книг, в университетской аудитории и в играх с деревенскими мальчишками, в толках с их
отцами и на московских базарах. Немецкий же язык он наследовал от
отца да из книг.
— Да, за этим! Чтоб вы не шутили вперед с страстью, а научили бы, что мне делать теперь, — вы, учитель!.. А вы подожгли дом, да и бежать! «Страсть прекрасна, люби,
Вера, не стыдись!» Чья это проповедь:
отца Василья?
Кроме того,
отцом Вениаминовым переложено на алеутский язык Евангелие, им же изданы алеутский и алеутско-кадьякский буквари, с присовокуплением на том и на другом языках заповедей, Символа
веры, молитвы Господней, вседневных молитв, потом счета и цифр.
— Марья Степановна, вы, вероятно, слыхали, как в этом доме жил мой
отец, сколько там было пролито напрасно человеческой крови, сколько сделано подлостей. В этом же доме убили мою мать, которую не спасла и старая
вера.
— Поган есмь, а не свят. В кресла не сяду и не восхощу себе аки идолу поклонения! — загремел
отец Ферапонт. — Ныне людие
веру святую губят. Покойник, святой-то ваш, — обернулся он к толпе, указывая перстом на гроб, — чертей отвергал. Пурганцу от чертей давал. Вот они и развелись у вас, как пауки по углам. А днесь и сам провонял. В сем указание Господне великое видим.
Отцы и учители, берегите
веру народа, и не мечта сие: поражало меня всю жизнь в великом народе нашем его достоинство благолепное и истинное, сам видел, сам свидетельствовать могу, видел и удивлялся, видел, несмотря даже на смрад грехов и нищий вид народа нашего.
Я в тебя только крохотное семечко
веры брошу, а из него вырастет дуб — да еще такой дуб, что ты, сидя на дубе-то, в «
отцы пустынники и в жены непорочны» пожелаешь вступить; ибо тебе оченно, оченно того втайне хочется, акриды кушать будешь, спасаться в пустыню потащишься!
Когда страшный и премудрый дух поставил тебя на вершине храма и сказал тебе: «Если хочешь узнать, Сын ли ты Божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его, и не упадет и не расшибется, и узнаешь тогда, Сын ли ты Божий, и докажешь тогда, какова
вера твоя в
Отца твоего», но ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз.
Вот что спрошу: справедливо ли,
отец великий, то, что в Четьи-Минеи повествуется где-то о каком-то святом чудотворце, которого мучили за
веру, и когда отрубили ему под конец голову, то он встал, поднял свою голову и «любезно ее лобызаше», и долго шел, неся ее в руках, и «любезно ее лобызаше».
Полозова говорила в письме к подруге, что много обязана была мужу
Веры Павловны. Чтобы объяснить это, надобно сказать, что за человек был ее
отец.
Лопуховы бывают в гостях не так часто, почти только у Мерцаловых, да у матери и
отца Мерцаловой; у этих добрых простых стариков есть множество сыновей, занимающих порядочные должности по всевозможным ведомствам, и потому в доме стариков, живущих с некоторым изобилием,
Вера Павловна видит многоразличное и разнокалиберное общество.
— А что, Дмитрий Сергеич, я хочу у вас спросить: прошлого французского короля
отец, того короля, на место которого нынешний Наполеон сел, велел в папскую
веру креститься?
Тут, как уж и прежде слышала
Вера Павловна,
отец мужа актрисы стал привязываться к горничной; добродетель Крюковой, положим, и не подвергалась искушению, но началась домашняя ссора: бывшая актриса стала стыдить старика, старик стал сердиться.
Бедный, худой, высокий и плешивый диакон был один из тех восторженных мечтателей, которых не лечат ни лета, ни бедствия, напротив, бедствия их поддерживают в мистическом созерцании. Его
вера, доходившая до фанатизма, была искренна и не лишена поэтического оттенка. Между им —
отцом голодной семьи — и сиротой, кормимой чужим хлебом, тотчас образовалось взаимное пониманье.
В нужде, в работе, лишенные теплой одежды, а иногда насущного хлеба, они умели выходить, вскормить целую семью львенков;
отец передал им неукротимый и гордый дух свой,
веру в себя, тайну великих несчастий, он воспитал их примером, мать — самоотвержением и горькими слезами.
Моя мать и наша прислуга, мой
отец и
Вера Артамоновна беспрестанно возвращались к грозному времени, поразившему их так недавно, так близко и так круто.
Беглые замечания, неосторожно сказанные слова стали обращать мое внимание. Старушка Прово и вся дворня любили без памяти мою мать, боялись и вовсе не любили моего
отца. Домашние сцены, возникавшие иногда между ними, служили часто темой разговоров m-me Прово с
Верой Артамоновной, бравших всегда сторону моей матери.
Лет до десяти я не замечал ничего странного, особенного в моем положении; мне казалось естественно и просто, что я живу в доме моего
отца, что у него на половине я держу себя чинно, что у моей матери другая половина, где я кричу и шалю сколько душе угодно. Сенатор баловал меня и дарил игрушки, Кало носил на руках,
Вера Артамоновна одевала меня, клала спать и мыла в корыте, m-me Прово водила гулять и говорила со мной по-немецки; все шло своим порядком, а между тем я начал призадумываться.
Но, кроме того, ежели верить в новоявленные фантазии, то придется
веру в Святое писание оставить. А в Писании именно сказано: рабы! господам повинуйтесь! И у Авраама, и у прочих патриархов были рабы, а они сумели же угодить Богу. Неужто, в самом деле, ради пустой похвальбы дозволительно и
веру нарушить, и заветы
отцов на поруганье отдать? Для чего? для того, чтоб стремглав кинуться в зияющую пучину, в которой все темно, все неизвестно?
Широко и весело зажила
Вера Ивановна на Пречистенке, в лучшем из своих барских особняков, перешедших к ней по наследству от
отца. У нее стали бывать и золотая молодежь, и модные бонвиваны — львы столицы, и дельные люди, вплоть до крупных судейских чинов и адвокатов. Большие коммерческие дела после
отца Вера Ивановна вела почти что лично.
Впоследствии она все время и держалась таким образом: она не примкнула к суетне экзальтированных патриоток и «девоток», но в костел ходила, как прежде, не считаясь с тем, попадет ли она на замечание, или нет.
Отец нервничал и тревожился и за нее, и за свое положение, но как истинно религиозный человек признавал право чужой
веры…
Это было что-то вроде обета. Я обозревал весь известный мне мирок. Он был невелик, и мне было не трудно распределить в нем истину и заблуждение.
Вера — это разумное, спокойное настроение
отца. Неверие или смешно, как у капитана, или сухо и неприятно, как у молодого медика. О сомнении, которое остановить труднее, чем было Иисусу Навину остановить движение миров, — я не имел тогда ни малейшего понятия. В моем мирке оно не занимало никакого места.
Эта
вера в «книгу и науку» была вообще заметной и трогательной чертой в характере
отца, хотя иной раз вела к неожиданным результатам.
Объяснение
отца относительно молитвы загорелось во мне неожиданной надеждой. Если это верно, то ведь дело устраивается просто: стоит только с
верой, с настоящей
верой попросить у бога пару крыльев… Не таких жалких какие брат состряпал из бумаги и дранок. А настоящих с перьями, какие бывают у птиц и ангелов. И я полечу!
Наши товарищи католики, признававшие, что дух исходит от
отца и сына, и крестившиеся всей ладонью; лютеранин,
отец Кроля, не признававший икон и святых и не крестившийся вовсе; миллионы людей, никогда и не знавших о существовании символа
веры…
Я действительно в сны не верил. Спокойная ирония
отца вытравила во мне ходячие предрассудки. Но этот сон был особенный. В него незачем было верить или не верить: я его чувствовал в себе… В воображении все виднелась серая фигурка на белом снегу, сердце все еще замирало, а в груди при воспоминании переливалась горячая волна. Дело было не в
вере или неверии, а в том, что я не мог и не хотел примириться с мыслью, что этой девочки совсем нет на свете.
— В евангелии говорится: о чем ни попросите у
отца небесного с
верой, все дастся вам. И если скажете, чтобы гора сдвинулась с места, — гора сдвинется…
А так как ты совсем необразованный человек, то и стал бы деньги копить и сел бы, как
отец, в этом доме с своими скопцами; пожалуй бы, и сам в их
веру под конец перешел, и уж так бы „ты свои деньги полюбил, что и не два миллиона, а, пожалуй бы, и десять скопил, да на мешках своих с голоду бы и помер, потому у тебя во всем страсть, всё ты до страсти доводишь“.
— Да что это? Да что тут такое? Что будут читать? — мрачно бормотали некоторые; другие молчали. Но все уселись и смотрели с любопытством. Может быть, действительно ждали чего-то необыкновенного.
Вера уцепилась за стул
отца и от испуга чуть не плакала; почти в таком же испуге был и Коля. Уже усевшийся Лебедев вдруг приподнялся, схватился за свечки и приблизил их ближе к Ипполиту, чтобы светлее было читать.
Вера Лебедева, впрочем, ограничилась одними слезами наедине, да еще тем, что больше сидела у себя дома и меньше заглядывала к князю, чем прежде, Коля в это время хоронил своего
отца; старик умер от второго удара, дней восемь спустя после первого.
— Что же вы про тех-то не скажете? — нетерпеливо обратилась
Вера к
отцу. — Ведь они, коли так, сами войдут: шуметь начали. Лев Николаевич, — обратилась она к князю, который взял уже свою шляпу, — там к вам давно уже какие-то пришли, четыре человека, ждут у нас и бранятся, да папаша к вам не допускает.
Вера испуганно посмотрела на монетку, на Ипполита, потом на
отца и как-то неловко, закинув кверху голову, как бы в том убеждении, что уж ей самой не надо смотреть на монетку, бросила ее на стол. Выпал орел.
— Нет, это пустое,
отец, — решила баушка Лукерья. — Сам-то Акинфий Назарыч, пожалуй бы, и ничего, да старуха Маремьяна не дозволит… Настоящая медведица и крепко своей старой
веры держится. Ничего из этого не выйдет, а Феню надо воротить… Главное дело, она из своего православного закону вышла, а наши роды испокон века православные. Жиденький еще умок у Фени, вот она и вверилась…
В одном дому у них по две
веры живет:
отец так молится, а сын инако.
Тут все имело только свое значение. Было много
веры друг в друга, много простоты и снисходительности, которых не было у
отцов, занимавших соответственные социальные амплуа, и нет у детей, занимающих амплуа даже гораздо выгоднейшие для водворения простоты и правды житейских отношений.
И возговорит
отцу дочь меньшая, любимая: «Не плачь, не тоскуй, государь мой батюшка родимый; житье мое будет богатое, привольное: зверя лесного, чуда морского я не испугаюся, буду служить ему
верой и правдою, исполнять его волю господскую, а может, он надо мною и сжалится.
Наконец генерал надумался и обратился к «батюшке».
Отец Алексей был человек молодой, очень приличного вида и страстно любимый своею попадьей. Он щеголял шелковою рясой и возвышенным образом мыслей и пленил генерала, сказав однажды, что"
вера — главное, а разум — все равно что слуга на запятках: есть надобность за чем-нибудь его послать — хорошо, а нет надобности — и так простоит на запятках!"
Законоучитель Введенский был вдовец, академик и человек очень самолюбивый. Еще в прошлом году он встретился в одном обществе с
отцом Смоковникова и, столкнувшись о ним в разговоре о
вере, в котором Смоковников разбил его по всем пунктам и поднял на смех, решил обратить особенное внимание на сына и, найдя в нем такое же равнодушие к Закону Божию, как и в неверующем
отце, стал преследовать его и даже провалил его на экзамене.
Отец же Введенский, видя проявления утвердившегося нигилизма и атеизма не только в молодом, но старом поколении, всё больше и больше убеждался в необходимости борьбы с ним. Чем больше он осуждал неверие Смоковникова и ему подобных, тем больше он убеждался в твердости и незыблемости своей
веры и тем меньше чувствовал потребности проверять ее или согласовать ее с своей жизнью. Его
вера, признаваемая всем окружающим его миром, была для него главным орудием борьбы против ее отрицателей.
— Да что, святой
отец, — вступился тут Мартемьян, — словно ты к допросу его взял! Если ты об
вере радеешь, так не спрашивай, от какой причины в твое стадо овца бежит, потому как тебе до эвтого дела касательства нет.