Неточные совпадения
— Одеть всех до одного в России, как ходят в Германии. Ничего больше, как только это, и я вам ручаюсь, что все пойдет как по маслу:
науки возвысятся, торговля подымется, золотой
век настанет в России.
Всего, что знал еще Евгений,
Пересказать мне недосуг;
Но в чем он истинный был гений,
Что знал он тверже всех
наук,
Что было для него измлада
И труд, и мука, и отрада,
Что занимало целый день
Его тоскующую лень, —
Была
наука страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой
век блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.
Все сижу и уж так рад походить минут пять… геморрой-с… все гимнастикой собираюсь лечиться; там, говорят, статские, действительные статские и даже тайные советники охотно через веревочку прыгают-с; вон оно как, наука-то, в нашем веке-с… так-с…
Русские социологи 70-х годов XIX
века, критиковавшие натурализм в социальных
науках, утверждали субъективный метод в социологии и этим вызывали насмешки марксистов, которые считали себя объективистами, хотя и ошибочно [Н. Михайловский и П. Лавров.].
В этом поклонении
науке они принадлежат XIX, а не XX
веку.
Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут
века и человечество провозгласит устами своей премудрости и
науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
— То есть в двух словах, — упирая на каждое слово, проговорил опять отец Паисий, — по иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый
век, церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив
науке, духу времени и цивилизации.
О, пройдут еще
века бесчинства свободного ума, их
науки и антропофагии, потому что, начав возводить свою Вавилонскую башню без нас, они кончат антропофагией.
— Помни, юный, неустанно, — так прямо и безо всякого предисловия начал отец Паисий, — что мирская
наука, соединившись в великую силу, разобрала, в последний
век особенно, все, что завещано в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего.
Что такое был теоретический интерес и страсть истины и религии во времена таких мучеников разума и
науки, как Бруно, Галилей и пр., мы знаем. Знаем и то, что была Франция энциклопедистов во второй половине XVIII
века, — а далее? а далее — sta, viator! [стой, путник! (лат.)]
Если аристократы прошлого
века, систематически пренебрегавшие всем русским, оставались в самом деле невероятно больше русскими, чем дворовые оставались мужиками, то тем больше русского характера не могло утратиться у молодых людей оттого, что они занимались
науками по французским и немецким книгам. Часть московских славян с Гегелем в руках взошли в ультраславянизм.
— Да уж такое… Все
науки произошел, а тут и догадаться не можешь?.. Приехал ты к нам, Иван Петрович, незнаемо откуда и, может, совсем хороший человек, — тебе же лучше. А вот напрасно разговорами-то своими девушку смущаешь. Девичье дело, как невитое сено… Ты вот поговоришь-поговоришь, сел в повозку, да и был таков, поминай как звали, а нам-то здесь
век вековать. Незавидно живем, а не плачем, пока бог грехам терпит…
Это был великолепный памятник, воздвигнутый благодарными наследниками «фундатору» заводов, старику Устюжанинову. Центр занимала высокая бронзовая фигура в костюме восемнадцатого
века. Ее окружали аллегорические бронзовые женщины, изображавшие промышленность, искусство, торговлю и
науки. По углам сидели бронзовые музы. Памятник был сделан в Италии еще в прошлом столетии.
— Или вы работаете исключительно над гуманными
науками? — продолжала Бертольди. — Гуманные
науки сами по себе одни ничего не значат. Всему корень материя. В наш
век нельзя быть узким специалистом. Я недавно работала над Прудоном, а теперь занимаюсь органической химией, переводами и акушерством.
Нет, ужасны будничные, привычные мелочи, эти деловые, дневные, коммерческие расчеты, эта тысячелетняя
наука любовного обхождения, этот прозаический обиход, устоявшийся
веками.
Разум и
наука в жизни народов всегда, теперь и с начала
веков, исполняли лишь должность второстепенную и служебную; так и будут исполнять до конца
веков.
Я люблю математику вообще, как единственную чистую
науку, которая по самой природе не допускает лени, а затем наш
век —
век по преимуществу техники.
Быть в меру строгой и в меру милостивой, уметь болеть чужими напастями и не выдавать своих, выдерживать характер даже в микроскопических пустяках, вообще задавать твердый и решительный тон не только своему дому, но и другим — это великая
наука, которая вырабатывалась в раскольничьих семьях
веками.
«Ты, — говорит отец, — весь
век учиться будешь, когда же мы тебя дождемся?» Слыша такие слова, я бросил
науки и поступил на место.
В наличности ничего нет, и Русь в целые десять
веков ничего своего не выработала, ни в управлении, ни в суде, ни в
науке, ни в искусстве, ни даже в ремесле…
—
Наука, слава богу, отжила свой
век, — говорит Михаил Федорович с расстановкой.
Но если понятия древних и старинных мыслителей не могут при настоящем развитии
науки иметь влияния на современный образ мыслей, то нельзя не видеть, что во многих случаях современные понятия оказываются сходны с понятиями предшествующих
веков.
Историческая
наука недаром отделила последние четыре столетия и существенным признаком этого отграничения признала великие изобретения и открытия XV
века. Здесь проявления усилий человеческой мысли дали жизни человечества совсем иное содержание и раз навсегда доказали, что общественные и политические формы имеют только кажущуюся самостоятельность, что они делаются шире и растяжимее по мере того, как пополняется и усложняется материал, составляющий их содержание.
Мухоедов, кажется, сильно отстал от
века, может быть, забросил свою любимую
науку, не читал новых книжек и все глубже и глубже уходил в свою скорлупу, но никакие силы не в состоянии были сдвинуть его с заветной точки, тут он оказал страшный отпор и остался Мухоедовым, который плюнул на все, что его смущало; мне жаль было разбивать его старые надежды и розовые упования, которыми он еще продолжал жить в Пеньковке, но которые за пределами этой Пеньковки заменены были уже более новыми идеями, стремлениями и упованиями.
Врагов собственно
наука в Европе не имеет, разве за исключением каких-нибудь каст, доживающих в бессмыслии свой
век, да и те так нелепы, что с ними никто не говорит.
Они поняли ужасный холод безучастья и стоят теперь с словами черного проклятья
веку на устах — печальные и бледные, видят, как рушатся замки, где обитало их милое воззрение, видят, как новое поколение попирает мимоходом эти развалины, как не обращает внимания на них, проливающих слезы; слышат с содроганием веселую песню жизни современной, которая стала не их песнью, и с скрежетом зубов смотрят на
век суетный, занимающийся материальными улучшениями, общественными вопросами,
наукой, и страшно подчас становится встретить среди кипящей, благоухающей жизни — этих мертвецов, укоряющих, озлобленных и не ведающих, что они умерли!
Франция именно стоит в главе популяризации
науки; как ловко она умела,
век тому назад, свое воззрение (каково бы оно ни было) облечь в современно-народную, всем доступную, проникнутую жизнию форму!
Все они чувствуют потребность пофилософствовать, но пофилософствовать между прочим, легко и приятно, в известных границах; сюда принадлежат нежные мечтательные души, оскорбленные положительностью нашего
века; они, жаждавшие везде осуществления своих милых, но несбыточных фантазий, не находят их и в
науке, отворачиваются от нее и, сосредоточенные в тесных сферах личных упований и надежд, бесплодно выдыхаются в какую-то туманную даль.
Едва прошло десять лет после смерти Гёте и Гегеля, величайших представителей искусства и
науки, как самый Шеллинг, увлеченный новым направлением, стал делать совершенно иные требования, нежели с которыми явился проповедовать
науку в начале XIX
века.
Китай считается многими очень благоденствующим патриархальным царством; это может быть; ученых там бездна; преимущества ученых в службе у них спокон
века — но
науки следа нет…
Истина, будто из какого-то чувства целомудренности и стыда, задернулась мантией схоластики и держалась в одной отвлеченной сфере
науки; но мантия эта, изношенная и протертая еще в средние
века, не может нынче прикрывать — истина лучезарна: ей достаточно одной щели, чтоб осветить целое поле.
В XVIII
веке они были веселы, шумели и назывались esprit fort [вольнодумцами (франц.).]; в XIX
веке дилетант имеет грустную и неразгаданную думу; он любит
науку, но знает ее коварность; он немного мистик и читает Шведенборга, но также немного скептик и заглядывает в Байрона; он часто говорит с Гамлетом: «Нет, друг Горацио, есть много вещей, которых не понимают ученые» — а про себя думает, что понимает все на свете.
На Западе война против современной
науки представляет известные элементы духа народного, развившиеся
веками и окрепнувшие в упрямой самобытности; им вспять идти не позволяют воспоминания: таковы, например, пиетисты в Германии, порожденные односторонностию протестантизма.
Вот что, например, говорит о «Собеседнике» какой-то г. А. Г. в письме своем, напечатанном в 14-й книжке (ст. VI): «Книга ваша есть зеркало, где порочные видят свои пороки, а добродетельные находят утешение, усматривая, что хотя на словах получают возмездие за свои дела; книга ваша есть прут, которым развращение наказывается и очищаются нравы; книга ваша есть изображение благоденствия нынешнего
века и процветания
наук.
Если в наше время можно еще перечитывать журналы прошедшего
века, то, конечно, только для того, чтобы видеть, как отразилась в них общественная и домашняя жизнь того времени, чтобы проследить в них тогдашние понятия о важнейших вопросах жизни,
науки и литературы.
Плюй на
науки, и останешься разумным и с здоровым желудком на весь
век.
Например, дети богатых родителей — зачем им беспокоиться, изнурять здоровье свое, главнейшее — истощать желудок свой, мучиться вытверживанием тех
наук, которые не потребуются от них через весь их
век?
Законодательство, администрация, литература,
науки, искусства, торговля и промышленность — все оказало безмерные успехи в последнюю четверть
века.
Иван Михайлович. Ну вот, век-то! Разве я мальчишкой имел понятие об этом, а нынче вон, мальчишка, а уж естественные
науки… и все. Нет, этот студент удался славный. Спасибо Анатолию Дмитричу, рекомендовал. Славный студент, этакой спок… мил… славный, славный. Эй, Сашка! Трубку! (К Катерине Матвеевне.)По привычке мы! Ну, Александр Василич.
Романтики начала XIX
века предпочитали практической деятельности свободную игру фантазии, созерцание — исследованию, религию —
науке, веру — разуму.
«Да помилуйте, мы уже восемь
веков назад были далеко впереди от Европы, — возражают другие, — мы всегда были не то, что прочие люди; мы давно уже без
науки все
науки прошли, потому что гениальная натура
науки не требует: это уж у нас у всех русское, врожденное».
С тех пор прошло более двух
веков; медицина сделала вперед гигантский шаг, во многом она стала
наукой; и все-таки какая еще громадная область остается в ней, где и в настоящее время самыми лучшими учителями являются Сервантес, Шекспир и Толстой, никакого отношения к медицине не имеющие!
Наука эта была для меня тяжелою и неприятною повинностью, которую для чего-то необходимо было отбыть, но которая сама по себе не представляла для меня решительно никакого интереса; что мне было до того, в каком
веке написано «Слово Даниила Заточника», чей сын был Оттон Великий и как будет страдательный залог от «persuadeo tibi» [Уверяю тебя (лат.).
Мы живем в
век философии,
наук и разума.
В наш «научный»
век особое развитие и значение получила
наука о религии, заметно вытесняющая даже религиозную философию или же ее заменяющая.
Если посмотреть с этой точки зрения на пышное развитие
науки о религии за последний
век, то первоначально может получиться впечатление полной нерелигиозности
науки, даже бесплодности ее для религии.
Только в конце XIX и начале XX
века мысль,
наука и литература пошли на большие разоблачения тайны пола и половой жизни.
Оно гораздо более устойчиво, чем результаты естественных
наук XIX и XX
веков, более вечно, ибо более о вечном.
Но можно ли сказать, что учение Платона об идеях устарело от успехов естественных
наук XIX и XX
веков?
Это делается все яснее для современной
науки и философии и совершенно опровергает старые теории эволюции и прогресса, господствовавшие в XIX
веке.