Неточные совпадения
Но помощь Лидии Ивановны всё-таки была
в высшей степени действительна: она дала нравственную опору Алексею Александровичу
в сознании ее любви и уважения к нему и
в особенности
в том, что, как ей утешительно было думать, она почти обратила его
в христианство, то есть из равнодушно и лениво верующего обратила его
в горячего и твердого сторонника того нового объяснения
христианского учения, которое распространилось
в последнее
время в Петербурге.
Он и был твердо уверен
в своей правоте, как не может не быть уверен
в правоте здравого смысла всякий образованный человек нашего
времени, который знает немного историю, знает происхождение религии вообще и о происхождении и распадении церковно-христианской религии.
В христианской истории нет одного избранного народа Божьего, но разные народы
в разное
время избираются для великой миссии, для откровений духа.
— Насчет подлеца повремените-с, Григорий Васильевич, — спокойно и сдержанно отразил Смердяков, — а лучше рассудите сами, что раз я попал к мучителям рода
христианского в плен и требуют они от меня имя Божие проклясть и от святого крещения своего отказаться, то я вполне уполномочен
в том собственным рассудком, ибо никакого тут и греха не будет.
Философия нового
времени, начиная с Декарта, была
в известном смысле более
христианской, чем средневековая схоластическая философия.
Но воспользовались этой идеей
в то
время, когда
христианская Европа
в нее верила, очень плохо, использовали
в угоду инстинктов и интересов «первых», господствующих.
Христианская эсхатология была приспособлена к категориям этого мира, ко
времени этого мира и истории, она не вышла
в иной эон.
Я все
время боролся против реакционных религиозных и политических настроений, боролся
в журнале «Путь», боролся
в Религиозно-философской академии, боролся
в христианском движении молодежи.
Этот трагизм
христианской истории
в том коренился, что
христианская религия все еще не была полным откровением, что не наступили еще
времена для раскрытия положительной религиозной антропологии, монистической правды о земной судьбе человечества.
Папоцезаризм и цезарепапизм были двумя формами «
христианского государства», двумя ложными попытками власти этого мира выдать себя за
христианскую,
в то
время как никогда не было сказано и предсказано, что религия Христа будет властвовать над миром, будет преследовать и насиловать (а не сама преследоваться и насиловаться).
В христианской истории,
в «историческом христианстве»
времена этого откровения еще не наступили, и человечество соблазнялось, жило
в своей коллективной истории по-язычески.
С Трубецкими я разлучился
в грустную для них минуту: накануне отъезда из Иркутска похоронили их малютку Володю. Бедная Катерина Ивановна
в первый раз испытала горе потерять ребенка: с
христианским благоразумием покорилась неотвратимой судьбе. Верно, они вам уже писали из Оёка, где прозимуют без сомнения, хотя, может быть, и выйдет им новое назначение
в здешние края. Сестра мне пишет, что Потемкиной обещано поместить их
в Тобольск. Не понимаю, почему это не вышло
в одно
время с моим назначением.
Но тем-то и отличается
христианское исповедание от языческого, что оно требует от человека не известных внешних отрицательных действий, а ставит его
в иное, чем прежде, отношение к людям, из которого могут вытекать самые разнообразные, не могущие быть вперед определенными поступки, и потому христианин не может обещаться не только исполнять чью-либо другую волю, не зная,
в чем будут состоять требования этой воли, не может повиноваться изменяющимся законам человеческим, но не может и обещаться что-либо определенное делать
в известное
время или от чего-либо
в известное
время воздержаться, потому что он не может знать, чего и
в какое
время потребует от него тот
христианский закон любви, подчинение которому составляет смысл его жизни.
Не говоря о всех других противоречиях жизни и сознания, которые наполняют жизнь человека нашего
времени, достаточно одного этого последнего военного положения,
в котором находится Европа, и его
христианского исповедания для того, чтобы человеку прийти
в отчаяние, усомниться
в разумности человеческой природы и прекратить жизнь
в этом безумном и зверском мире.
Но приходит
время, когда, с одной стороны, смутное сознание
в душе своей высшего закона любви к богу и ближнему, с другой — страдания, вытекающие из противоречий жизни, заставляют человека отречься от жизнепонимания общественного и усвоить новое, предлагаемое ему, разрешающее все противоречия и устраняющее страдания его жизни, — жизнепонимание
христианское. И
время это пришло теперь.
Среди русского народа,
в котором, особенно со
времени Петра I, никогда не прекращался протест христианства против государства, среди русского народа,
в котором устройство жизни таково, что люди общинами уходят
в Турцию,
в Китай,
в необитаемые земли и не только не нуждаются
в правительстве, но смотрят на него всегда как на ненужную тяжесть и только переносят его как бедствие, будь оно турецкое, русское или китайское, — среди русского народа
в последнее
время стали всё чаще и чаще появляться случаи
христианского сознательного освобождения отдельных лиц от подчинения себя правительству.
Не может этого быть: не может быть того, чтобы мы, люди нашего
времени, с нашим вошедшим уже
в нашу плоть и кровь
христианским сознанием достоинства человека, равенства людей, с нашей потребностью мирного общения и единения народов, действительно жили бы так, чтобы всякая наша радость, всякое удобство оплачивалось бы страданиями, жизнями наших братий и чтобы мы при этом еще всякую минуту были бы на волоске от того, чтобы, как дикие звери, броситься друг на друга, народ на народ, безжалостно истребляя труды и жизни людей только потому, что какой-нибудь заблудший дипломат или правитель скажет или напишет какую-нибудь глупость другому такому же, как он, заблудшему дипломату или правителю.
То же происходит и теперь
в нашем человечестве при переходе, переживаемом нами, от языческого жизнепонимания к
христианскому. Общественный человек нашего
времени приводится самою жизнью к необходимости отречься от языческого понимания жизни, не свойственного теперешнему возрасту человечества, и подчиниться требованиям
христианского учения, истины которого, как бы они ни были извращены и перетолкованы, все-таки известны ему и одни представляют разрешение тех противоречий,
в которых он путается.
Если человеку общественного жизнепонимания кажутся странными и даже опасными требования
христианского учения, то точно столь же странными, непонятными и опасными представлялись
в давнишние
времена дикарю требования учения общественного, когда еще он не вполне понимал их и не мог предвидеть их последствий.
Такие явления, как то, что наместники Христа благословляют
в порядке стоящих убийц, держащих заряженное на своих братьев ружье, на молитву; что священники, пастыри всяких
христианских исповеданий всегда так же неизбежно, как и палачи, участвуют
в казнях, своим присутствием признавая убийство совместимым с христианством (на опыте
в Америке во
время убийства электричеством присутствовал пастор), — все такие явления никого уже не удивляют.
Ведь только оттого, что это состояние всеобщего вооружения и воинской повинности наступило шаг за шагом, незаметно и что для поддержания его правительствами употребляются все находящиеся
в их власти средства устрашения, подкупа, одурения и насилия, мы не видим вопиющего противоречия этого состояния с теми
христианскими чувствами и мыслями, которыми действительно проникнуты все люди нашего
времени.
Противоречия эти выражаются и
в экономических и государственных отношениях, но резче всего это противоречие
в сознании людьми
христианского закона братства людей и необходимости,
в которую ставит всех людей общая воинская повинность, каждому быть готовым к вражде, к убийству, — каждому быть
в одно и то же
время христианином и гладиатором.
Служители церквей всех исповеданий,
в особенности
в последнее
время, стараются выставить себя сторонниками движения
в христианстве: они делают уступки, желают исправить вкравшиеся
в церкви злоупотребления и говорят, что из-за злоупотреблений нельзя отрицать самого принципа
христианской церкви, которая одна только может соединить всех воедино и быть посредницей между людьми и богом.
И
в таком состоянии находятся по отношению к
христианским истинам не только люди этого поезда, но и большинство людей нашего
времени.
Так или иначе, но все люди нашего
времени в сознании своем не только отрицают существующий отживший языческий строй жизни, но и признают, часто сами не зная этого и считая себя врагами христианства, то, что спасение наше только
в приложении к жизни
христианского учения или части его
в его истинном значении.
Во Франции, на юге ее, возникла
в последнее
время община людей, носящих название гинчистов, Hinschist (сведения эти взяты из «Peace Herold», 1891 г., июль), члены которой отказываются на основании
христианского исповедания от исполнения воинской повинности и сначала зачислялись
в госпитали, но теперь, по мере увеличения их, подвергаются наказаниям за неповиновение, но все-таки не берут
в руки оружия.
Послушаешь и почитаешь статьи и проповеди,
в которых церковные писатели нового
времени всех исповеданий говорят о
христианских истинах и добродетелях, послушаешь и почитаешь эти веками выработанные искусные рассуждения, увещания, исповедания, иногда как будто похожие на искренние, и готов усомниться
в том, чтобы церкви могли быть враждебны христианству: «не может же быть того, чтобы эти люди, выставившие таких людей, как Златоусты, Фенелоны, Ботлеры, и других проповедников христианства, были враждебны ему».
Большинство, если не все образованные люди нашего
времени бессознательно стараются удержать прежнее общественное жизнепонимание, оправдывающее их положение, и скрыть от себя и людей несостоятельность его и, главное, необходимость усвоения того
христианского жизнепонимания, которое разрушает весь строй существующей жизни. Они стремятся поддержать порядки, основанные на общественном жизнепонимании, но сами не верят
в него, потому что оно отжито и
в него нельзя уже верить.
И потому, казалось бы, на усиление
в себе и других ясности требований
христианской истины и должна бы была быть направлена деятельность всех людей нашего
времени, утверждающих, что они желают содействовать благу человечества.
А между тем то, что освобождение всех людей произойдет именно через освобождение отдельных лиц, становится
в последнее
время всё более и более очевидным. Освобождение отдельных лиц во имя
христианского жизнепонимания от государственного порабощения, бывшее прежде исключительным и незаметным явлением, получило
в последнее
время угрожающее для государственной власти значение.
Положение народов
христианских в наше
время осталось столь же жестоким, каким оно было во
времена язычества. Во многих отношениях,
в особенности
в порабощении людей, оно стало даже более жестоким, чем было во
времена язычества.
Каждый человек нашего
времени с невольно усвоенным им
христианским сознанием находится
в положении, совершенно подобном положению спящего человека, который видит во сне, что он должен делать то, чего, как он знает это и во сне, он не должен делать.
— Нет, не разочаровался нисколько ни
в чем, но меня смутило, что православия нельзя переменить. Сознание этой несвободности меня лишает спокойствия совести. Самостоятельность моя этим подавлена и возмущается. Я подал просьбу, чтоб мне позволили выйти, а если не позволят, то думаю уйти
в Турцию, где
христианские исповедания не имеют протекции и оттого
в известном отношении свободнее и ближе к духу Христова учения. Жду с нетерпением ответа, а теперь прощайте и извините меня, что я отнял у вас много
времени.
Но, впрочем, я и
в этом случае способен не противоречить: учредите закрытую баллотировку, и тогда я не утаюсь, тогда я выскажусь, и ясно выскажусь; я буду знать тогда, куда положить мой шар, но… иначе высказываться и притом еще высказываться теперь именно, когда начала всех, так сказать, направлений бродят и имеют более или менее сильных адептов
в самых влиятельных сферах, и кто восторжествует — неизвестно, — нет-с, je vous fais mon compliment, [Благодарю вас — Франц.] я даром и себе, и семье своей головы свернуть не хочу, и… и, наконец, — губернатор вздохнул и договорил: — и, наконец, я
в настоящую минуту убежден, что
в наше
время возможно одно направление —
христианское, но не поповско-христианское с запахом конопляного масла и ладана, а высокохристианское, как я его понимаю…
Стояло великопостное
время; я был тогда, как говорю вам, юноша теплый и умиленный, а притом же потеря матушки была еще насвеже, и я очень часто ходил
в одну домовую церковь и молился там и пресладко, и преискренно. Начинаю говеть и уж отгавливаюсь — совсем собираюсь подходить к исповеди, как вдруг, словно из театрального люка, выростает предо мною
в темном угле церкви господин Постельников и просит у меня
христианского прощения, если он чем-нибудь меня обидел.
— Помилуй! каждый день у меня, grace a vous [благодаря вам (франц.)], баталии
в доме происходят. Andre и Pierre говорят ему: не читай! у этого человека
христианских правил нет! А он им
в ответ: свиньи! да возьмет — ты знаешь, какой он у меня упорный! — запрется на ключ и читает. А
в последнее
время очень часто даже не ночует дома.
Он с глубокою задушевностью говорил о своих мистических верованиях, состоял
в непосредственных отношениях с замогильным миром, и
в то же
время негласно основал
в Париже «Союз
христианского братства».
— Эта самая непорочность больше всего и влекла меня к ней… Очень мне последнее
время надоели разные Марии Магдалины [Мария Магдалина — по
христианской легенде, последовательница Иисуса Христа, грешница, исцеленная им от тяжелого недуга — «семи бесов».]!.. Но кто, однако, вам сказал, что мы с княгиней больше не встречаемся? — спросил
в заключение Миклаков.
Из различных путей, которыми русские образованные люди подобного настроения
в то
время стремились к достижению
христианского идеала, наибольшим вниманием и предпочтением пользовались библейский пиетизм и тяготение к католичеству, но Брянчанинов и Чихачев не пошли вослед ни за одним из этих направлений, а избрали третье, которое тогда только обозначалось и потом довольно долго держалось
в обществе: это было православие
в духе митрополита Михаила.
Вопрос этот так общ, что и
в прежнее
время нельзя было не говорить о нем, и действительно, даже
в самое глухое
время нашей литературы нередко появлялись у нас книжки и статейки: «О задачах педагогики как науки», «О воспитании детей
в духе
христианского благочестия», «Об обязанности детей почитать родителей» и т. п.
Ломаю конверт и достаю грязноватый листок, на котором начинается сначала долгое титулование моего благородия, потом извинения о беспокойстве и просьбы о прощении, а затем такое изложение: «осмеливаюсь я вам доложить, что как после телесного меня наказания за дамскую никсу (т. е. книксен), лежал я все
время в обложной болезни с нутренностями
в киевском вошпитале и там дают нашему брату только одну булычку и несчастной суп, то очень желамши черного
христианского хлеба, задолжал я фершалу три гривенника и оставил там ему
в заклад сапоги, которые получил с богомольцами из своей стороны, из Кром, заместо родительского благословения.
Особенно никого не удовлетворило окончание, развязка повести; происшествия слишком спутаны, натянуты, рассказаны торопливо, как-то сокращенно, и смерть героя и героини повести, которые во
время бури бросаются
в Днепр с высокого утеса, от преследования варяжской дружины, несогласна с духом
христианской веры, которою они были озарены и глубоко проникнуты.
Интерес же жизни состоял не только во всё большем и большем покорении своей воли, во всё большем и большем смирении, но и
в достижении всех
христианских добродетелей, которые
в первое
время казались ему легко достижимыми.
Было поздно; сильный ветер дул с взморья; черные тучи, окровавленные снизу лучами солнца, роняли огромные капли теплой воды на растрескавшуюся землю. Феодор, взволнованный встречею и боясь грозы, не хотел ехать далее и свернул
в монастырь Энат, лежащий возле Александрии. Служитель божий, гражданин всего мира
христианского,
в те
времена везде находил отворенную дверь, и всюду приход его считался счастием, тем паче
в монастыре, куда приходили все бедные и труждающиеся дети церкви.
Монастырский чин и устройство
христианского духовенства явило дивный пример согласования двух идей, по-видимому враждующих, — иерархии и равенства, —
в то
время как политическая история человечества показывает одно беспрерывное стремление к этому согласованию, стремление несчастное, ибо способы употребляемые бедны и мелки; имея такой пример пред глазами, люди не умели понять его…
— Что это еще за прохаживание!
В проходку ходить — это господское, а не
христианское дело, а степенный человек за делом ходит и дела смотрит — дела пытает, а не от дела лытает. Неужели же ты
в таких твоих годах даром
время провождаешь?
Со
временем в иных заговорах появились обращения к
христианским святым и к византийским бесам, о которых понятия не имели старорусские поклонники Грома Гремучего и Матери-Сырой Земли.
Служители церквей всех исповеданий,
в особенности
в последнее
время, стараются выставить себя сторонниками движения
в христианстве: они делают уступки, желают исправить вкравшиеся
в церковь злоупотребления, и говорят, что из-за злоупотреблений нельзя отрицать самого принципа
христианской церкви, которая одна только может соединить всех воедино и быть посредницей между людьми и богом.
Исторически «гуманность» возникает
в процессе секуляризации
христианской этики, но, конечно, оторванная от своей основы, она получает характер двусмысленный и даже извращенный, почему и дела ее не могут почитаться безусловным благом (как одно
время допускал, по-видимому, Вл. Соловьев [
В очерке «Об упадке средневекового мировоззрения»; напротив,
в «Трех разговорах» он освобождается от этой точки зрения, ибо героем гуманизма является у него здесь антихрист.]).
Те самые эллины, которые проявляли благочестие к «неведомому Богу» — οίγνώστφ θεώ, сродному плотиновскому трансцендентному «Εν, «услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя
в другое
время» (Деян. ап. 17:32), и лишь Дионисий, имени коего приписываются величественные «Ареопагитики», сделался слушателем Павла и тем стал родоначальником нового,
христианского эллинизма.