Неточные совпадения
Он
не был ни технолог, ни инженер; но он
был твердой
души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить мир. Он ничего
не знал ни о процессе образования рек, ни о законах,
по которому они текут вниз, а
не вверх, но
был убежден, что стоит только указать: от сих мест до сих — и на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк, а затем по-прежнему, и направо и налево,
будет продолжать течь река.
— Смотрел я однажды у пруда на лягушек, — говорил он, — и
был смущен диаволом. И начал себя бездельным обычаем спрашивать, точно ли один человек обладает
душою, и нет ли таковой у гадов земных! И, взяв лягушку, исследовал. И
по исследовании нашел: точно;
душа есть и у лягушки, токмо малая видом и
не бессмертная.
Ибо закон, каков бы он ни
был (даже такой, как, например:"всякий да яст"или"всяка
душа да трепещет"), все-таки имеет ограничивающую силу, которая никогда честолюбцам
не по душе.
Лишь в позднейшие времена (почти на наших глазах) мысль о сочетании идеи прямолинейности с идеей всеобщего осчастливления
была возведена в довольно сложную и
не изъятую идеологических ухищрений административную теорию, но нивеляторы старого закала, подобные Угрюм-Бурчееву, действовали в простоте
души единственно
по инстинктивному отвращению от кривой линии и всяких зигзагов и извилин.
Агафья Михайловна с разгоряченным и огорченным лицом, спутанными волосами и обнаженными
по локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно смотрела на малину, от всей
души желая, чтоб она застыла и
не проварилась. Княгиня, чувствуя, что на нее, как на главную советницу
по варке малины, должен
быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась сделать вид, что она занята другим и
не интересуется малиной, говорила о постороннем, но искоса поглядывала на жаровню.
Получив письмо мужа, она знала уже в глубине
души, что всё останется по-старому, что она
не в силах
будет пренебречь своим положением, бросить сына и соединиться с любовником.
—
Не могу сказать, чтоб я
был вполне доволен им, — поднимая брови и открывая глаза, сказал Алексей Александрович. — И Ситников
не доволен им. (Ситников
был педагог, которому
было поручено светское воспитание Сережи.) Как я говорил вам,
есть в нем какая-то холодность к тем самым главным вопросам, которые должны трогать
душу всякого человека и всякого ребенка, — начал излагать свои мысли Алексей Александрович,
по единственному, кроме службы, интересовавшему его вопросу — воспитанию сына.
Она благодарна
была отцу за то, что он ничего
не сказал ей о встрече с Вронским; но она видела
по особенной нежности его после визита, во время обычной прогулки, что он
был доволен ею. Она сама
была довольна собою. Она никак
не ожидала, чтоб у нее нашлась эта сила задержать где-то в глубине
души все воспоминания прежнего чувства к Вронскому и
не только казаться, но и
быть к нему вполне равнодушною и спокойною.
Это новое
не могло
быть не страшно
по своей неизвестности; но страшно или
не страшно, — оно уже совершилось еще шесть недель тому назад в ее
душе; теперь же только освящалось то, что давно уже сделалось в ее
душе.
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова
не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все
не только сомнения его, но та невозможность
по разуму верить, которую он знал в себе, нисколько
не мешают ему обращаться к Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его
души. К кому же ему
было обращаться, как
не к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою
душу и свою любовь?
— Как я рада, что вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала и только что хотела
выпить чашку чаю, пока они приедут. А вы бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, — с Машей попробовали бы крокет-гроунд там, где подстригли. Мы с вами успеем
по душе поговорить за чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,]
не правда ли? — обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
И точно так же, как праздны и шатки
были бы заключения астрономов,
не основанные на наблюдениях видимого неба
по отношению к одному меридиану и одному горизонту, так праздны и шатки
были бы и мои заключения,
не основанные на том понимании добра, которое для всех всегда
было и
будет одинаково и которое открыто мне христианством и всегда в
душе моей может
быть поверено.
Окончив курсы в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни в гимназии, ни в университете, ни после на службе Алексей Александрович
не завязал ни с кем дружеских отношений. Брат
был самый близкий ему
по душе человек, но он служил
по министерству иностранных дел, жил всегда за границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
Левин видел, что она несчастлива, и постарался утешить ее, говоря, что это ничего дурного
не доказывает, что все дети дерутся; но, говоря это, в
душе своей Левин думал: «нет, я
не буду ломаться и говорить по-французски со своими детьми, но у меня
будут не такие дети; надо только
не портить,
не уродовать детей, и они
будут прелестны. Да, у меня
будут не такие дети».
— То
есть как тебе сказать?… Я
по душе ничего
не желаю, кроме того, чтобы вот ты
не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о себе и сравниваю себя с другими, особенно с братом, я чувствую, что я плох.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки
по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что
было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось
по всем моим жилам, и мне
было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское,
не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от
души, и она делается вновь такою, какой
была некогда и, верно,
будет когда-нибудь опять.
…что и для вас самих
будет очень выгодно перевесть, например, на мое имя всех умерших
душ, какие
по сказкам последней ревизии числятся в имениях ваших, так, чтобы я за них платил подати. А чтобы
не подать какого соблазна, то передачу эту вы совершите посредством купчей крепости, как бы эти
души были живые.
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: —
Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста
душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем,
по дряхлости,
не может, а мне
не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника
не знаю; может
быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный человек, пусть приобретет прежде сам собой триста
душ, тогда я ему отдам и свои триста
душ».
Решено
было еще сделать несколько расспросов тем, у которых
были куплены
души, чтобы,
по крайней мере, узнать, что за покупки, и что именно нужно разуметь под этими мертвыми
душами, и
не объяснил ли он кому, хоть, может
быть, невзначай, хоть вскользь как-нибудь настоящих своих намерений, и
не сказал ли он кому-нибудь о том, кто он такой.
— Да как вам сказать, Афанасий Васильевич? Я
не знаю, лучше ли мои обстоятельства. Мне досталось всего пя<тьдесят>
душ крестьян и тридцать тысяч денег, которыми я должен
был расплатиться с частью моих долгов, — и у меня вновь ровно ничего. А главное дело, что дело
по этому завещанью самое нечистое. Тут, Афанасий Васильевич, завелись такие мошенничества! Я вам сейчас расскажу, и вы подивитесь, что такое делается. Этот Чичиков…
— Семьдесят восемь, семьдесят восемь,
по тридцати копеек за
душу, это
будет… — здесь герой наш одну секунду,
не более, подумал и сказал вдруг: — это
будет двадцать четыре рубля девяносто шесть копеек! — он
был в арифметике силен.
Тогда только с соболезнованием узнали, что у покойника
была, точно,
душа, хотя он
по скромности своей никогда ее
не показывал.
Он спешил
не потому, что боялся опоздать, — опоздать он
не боялся, ибо председатель
был человек знакомый и мог продлить и укоротить
по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно
было прекратить брань любезных ему героев или дать им средство додраться, но он сам в себе чувствовал желание скорее как можно привести дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что
души не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее с плеч.
— Видите ли что? — сказал Хлобуев. — Запрашивать с вас дорого
не буду, да и
не люблю: это
было бы с моей стороны и бессовестно. Я от вас
не скрою также и того, что в деревне моей из ста
душ, числящихся
по ревизии, и пятидесяти нет налицо: прочие или померли от эпидемической болезни, или отлучились беспаспортно, так что вы почитайте их как бы умершими. Поэтому-то я и прошу с вас всего только тридцать тысяч.
2) Оных упомянутых ревижских
душ, пришлых, или прибылых, или, как они неправильно изволили выразиться, умерших, нет налицо таковых, которые бы
не были в залоге, ибо все в совокупности
не только заложены без изъятия, но и перезаложены, с прибавкой
по полутораста рублей на
душу, кроме небольшой деревни Гурмайловка, находящейся в спорном положении
по случаю тяжбы с помещиком Предищевым, и потому ни в продажу, ни в залог поступить
не может».
Читатель, может
быть, изумляется, что Чичиков доселе
не заикнулся
по части известных
душ.
Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши голову, и хоть бы что-нибудь похожее на выражение показалось на лице его. Казалось, в этом теле совсем
не было души, или она у него
была, но вовсе
не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее,
не производило решительно никакого потрясения на поверхности.
И между тем
душа в ней ныла,
И слез
был полон томный взор.
Вдруг топот!.. кровь ее застыла.
Вот ближе! скачут… и на двор
Евгений! «Ах!» — и легче тени
Татьяна прыг в другие сени,
С крыльца на двор, и прямо в сад,
Летит, летит; взглянуть назад
Не смеет; мигом обежала
Куртины, мостики, лужок,
Аллею к озеру, лесок,
Кусты сирен переломала,
По цветникам летя к ручью,
И, задыхаясь, на скамью...
Наталья же Савишна
была так глубоко поражена своим несчастием, что в
душе ее
не оставалось ни одного желания, и она жила только
по привычке.
Но старый Тарас готовил другую им деятельность. Ему
не по душе была такая праздная жизнь — настоящего дела хотел он. Он все придумывал, как бы поднять Сечь на отважное предприятие, где бы можно
было разгуляться как следует рыцарю. Наконец в один день пришел к кошевому и сказал ему прямо...
Сказав это, он вдруг смутился и побледнел: опять одно недавнее ужасное ощущение мертвым холодом прошло
по душе его; опять ему вдруг стало совершенно ясно и понятно, что он сказал сейчас ужасную ложь, что
не только никогда теперь
не придется ему успеть наговориться, но уже ни об чем больше, никогда и ни с кем, нельзя ему теперь говорить. Впечатление этой мучительной мысли
было так сильно, что он, на мгновение, почти совсем забылся, встал с места и,
не глядя ни на кого, пошел вон из комнаты.
Старуха же уже сделала свое завещание, что известно
было самой Лизавете, которой
по завещанию
не доставалось ни гроша, кроме движимости, стульев и прочего; деньги же все назначались в один монастырь в Н—й губернии, на вечный помин
души.
Узнал я только, что брак этот, совсем уж слаженный и
не состоявшийся лишь за смертию невесты,
был самой госпоже Зарницыной очень
не по душе…
—
Не люблю этого сочинителя. Всюду суется, все знает, а — невежда. Статейки пишет мертвым языком. Доверчив
был супруг мой,
по горячности
души знакомился со всяким… Ну, что же ты скажешь о «взыскующих града»?
— Я? Я — по-дурацки говорю. Потому что ничего
не держится в
душе… как в безвоздушном пространстве. Говорю все, что в голову придет, сам перед собой играю шута горохового, — раздраженно всхрапывал Безбедов; волосы его, высохнув, торчали дыбом, — он
выпил вино, забыв чокнуться с Климом, и, держа в руке пустой стакан, сказал, глядя в него: — И боюсь, что на меня, вот — сейчас, откуда-то какой-то страх зверем бросится.
— Надо вставать, а то
не поспеете к поезду, — предупредил он. — А то — может, поживете еще денечек с нами? Очень вы человек —
по душе нам! На ужин мы бы собрали кое-кого, человек пяток-десяток, для разговора, ась?
Вообще
не любя «разговоров
по душе», «о
душе», — Самгин находил их особенно неуместными с Варварой,
будучи почти уверен, что хотя связь с нею и приятна, но
не может
быть ни длительной, ни прочной.
В магазинах вспыхивали огни, а на улице сгущался мутный холод, сеялась какая-то сероватая пыль, пронзая кожу лица. Неприятно
было видеть людей, которые шли встречу друг другу так, как будто ничего печального
не случилось; неприятны голоса женщин и топот лошадиных копыт
по торцам, — странный звук, точно десятки молотков забивали гвозди в небо и в землю, заключая и город и
душу в холодную, скучную темноту.
— Если б
не этот случай — роженица, я все равно пришел бы к тебе. Надо поговорить
по душе,
есть такая потребность. Тебе, Клим, я — верю… И
не верю, так же как себе…
— Знаком я с нею лет семь. Встретился с мужем ее в Лондоне. Это
был тоже затейливых качеств мужичок.
Не без идеала. Торговал пенькой, а хотелось ему заняться каким-нибудь тонким делом для утешения
души. Он
был из таких, у которых
душа вроде опухоли и — чешется. Все с квакерами и вообще с английскими попами вожжался. Даже и меня в это вовлекли, но мне показалось, что попы английские, кроме портвейна, как раз ничего
не понимают, а о боге говорят —
по должности, приличия ради.
Он
был взяточник в
душе,
по теории, ухитрялся брать взятки, за неимением дел и просителей, с сослуживцев, с приятелей, Бог знает как и за что — заставлял, где и кого только мог, то хитростью, то назойливостью, угощать себя, требовал от всех незаслуженного уважения,
был придирчив. Его никогда
не смущал стыд за поношенное платье, но он
не чужд
был тревоги, если в перспективе дня
не было у него громадного обеда, с приличным количеством вина и водки.
Они мечтали и о шитом мундире для него, воображали его советником в палате, а мать даже и губернатором; но всего этого хотелось бы им достигнуть как-нибудь подешевле, с разными хитростями, обойти тайком разбросанные
по пути просвещения и честей камни и преграды,
не трудясь перескакивать через них, то
есть, например, учиться слегка,
не до изнурения
души и тела,
не до утраты благословенной, в детстве приобретенной полноты, а так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат, в котором бы сказано
было, что Илюша прошел все науки и искусства.
«В самом деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему я
не спал всю ночь, писал утром? Вот теперь, как стало на
душе опять покойно (он зевнул)… ужасно спать хочется. А если б письма
не было, и ничего б этого
не было: она бы
не плакала,
было бы все по-вчерашнему; тихо сидели бы мы тут же, в аллее, глядели друг на друга, говорили о счастье. И сегодня бы так же и завтра…» Он зевнул во весь рот.
Другие гости заходили нечасто, на минуту, как первые три гостя; с ними со всеми все более и более порывались живые связи. Обломов иногда интересовался какой-нибудь новостью, пятиминутным разговором, потом, удовлетворенный этим, молчал. Им надо
было платить взаимностью, принимать участие в том, что их интересовало. Они купались в людской толпе; всякий понимал жизнь по-своему, как
не хотел понимать ее Обломов, а они путали в нее и его: все это
не нравилось ему, отталкивало его,
было ему
не по душе.
С полгода
по смерти Обломова жила она с Анисьей и Захаром в дому, убиваясь горем. Она проторила тропинку к могиле мужа и выплакала все глаза, почти ничего
не ела,
не пила, питалась только чаем и часто
по ночам
не смыкала глаз и истомилась совсем. Она никогда никому
не жаловалась и, кажется, чем более отодвигалась от минуты разлуки, тем больше уходила в себя, в свою печаль, и замыкалась от всех, даже от Анисьи. Никто
не знал, каково у ней на
душе.
Можно
было пройти
по всему дому насквозь и
не встретить ни
души; легко
было обокрасть все кругом и свезти со двора на подводах: никто
не помешал бы, если б только водились воры в том краю.
Ольга чутко прислушивалась, пытала себя, но ничего
не выпытала,
не могла добиться, чего
по временам просит, чего ищет
душа, а только просит и ищет чего-то, даже будто — страшно сказать — тоскует, будто ей мало
было счастливой жизни, будто она уставала от нее и требовала еще новых, небывалых явлений, заглядывала дальше вперед…
Тит Никоныч
был джентльмен
по своей природе. У него
было тут же, в губернии,
душ двести пятьдесят или триста — он хорошенько
не знал, никогда в имение
не заглядывал и предоставлял крестьянам делать, что хотят, и платить ему оброку, сколько им заблагорассудится. Никогда он их
не поверял. Возьмет стыдливо привезенные деньги,
не считая, положит в бюро, а мужикам махнет рукой, чтоб ехали, куда хотят.
Привязанностей у ней, по-видимому,
не было никаких, хотя это
было и неестественно в девушке: но так казалось наружно, а проникать в
душу к себе она
не допускала. Она о бабушке и о Марфеньке говорила покойно, почти равнодушно.
По-настоящему, я совершенно
был убежден, что Версилов истребит письмо, мало того, хоть я говорил Крафту про то, что это
было бы неблагородно, и хоть и сам повторял это про себя в трактире, и что «я приехал к чистому человеку, а
не к этому», — но еще более про себя, то
есть в самом нутре
души, я считал, что иначе и поступить нельзя, как похерив документ совершенно.