Неточные совпадения
Анна Андреевна, жена его, провинциальная кокетка, еще не совсем пожилых лет, воспитанная вполовину на романах и альбомах, вполовину на хлопотах
в своей кладовой и девичьей. Очень любопытна и при случае выказывает тщеславие.
Берет иногда власть над
мужем потому только, что тот не находится, что отвечать ей; но власть эта распространяется только на мелочи и состоит
в выговорах и насмешках. Она четыре раза переодевается
в разные платья
в продолжение пьесы.
— А ваша хозяйка все плачет по
муже, — говорил кухарке лавочник на рынке, у которого
брали в дом провизию.
— Предки наши были умные, ловкие люди, — продолжал он, — где нельзя было
брать силой и волей, они создали систему, она обратилась
в предание — и вы гибнете систематически, по преданию, как индианка, сожигающаяся с трупом
мужа…
Супруги едут
в город и делают первые закупки.
Муж берет на себя, что нужно для приема гостей; жена занимается исключительно нарядами. Объезжают городских знакомых,
в особенности полковых, и всем напоминают о наступлении зимы. Арсений Потапыч справляется о ценах у настоящих торговцев и убеждается, что хоть он и продешевил на первой продаже, но немного. Наконец вороха всякой всячины укладываются
в возок, и супруги, веселые и довольные, возвращаются восвояси. Слава Богу! теперь хоть кого не стыдно принять.
— Нет, не сошел и имею документ, что вы знали все и знали, какие деньги
брали от Натальи Осиповны, чтобы сделать закупку дешевого сибирского хлеба. Ведь знали… У меня есть ваше письмо к Наталье Осиповне. И теперь, представьте себе, являюсь я, например, к прокурору, и все как на ладони. Вместе и
в остроге будем сидеть, а Харитина будет по два калачика приносить, — один
мужу, другой любовнику.
«Устава о ссыльных», мужья-евреи не могут следовать
в ссылку за своими осужденными женами, и последним предоставляется
брать с собой лишь грудных детей, и то не иначе, как с согласия
мужей.]
Но Катерина Ивановна не
брала этого
в расчет, всячески заискивала расположения Меревой сама и возила к ней на поклон своего
мужа.
— Я уже этого не знаю — я баба; а говорю, что
в народе толкуют. Изволь-ка вот ты написать, — прибавила она Вихрову, — что
в предписании
мужу сказано насчет моленной; да и мужиков всех опроси, что никогда не было, чтобы
брали с них!
— Вот кабы векселя… это так! Тогда, по крайней мере,
в узде ее держать можно. Обмундштучил, знаете… пляши! Вот у меня соседка, Кучерявина, есть, так она все
мужа водкой поила да векселя с, него
брала. Набрала, сколько ей нужно было, да и выгнала из имения!
По своей аккуратности и бережливости, протопопица все время своего пребывания при
муже в его ссылке обходилась без прислуги и
брала на себя труды, вовсе ей непривычные и непосильные.
— Что ж, — перебила меня она, — тем и лучше, что у тебя простая жена; а где и на
муже и на жене на обоих штаны надеты, там не бывать проку. Наилучшее дело, если баба
в своей женской исподничке ходит, и ты вот ей за то на исподницы от меня это и отвези. Бабы любят подарки, а я дарить люблю.
Бери же и поезжай с богом.
Ребята!
бери ее, сажай ко мне
в повозку…» Женщину схватили, посадили
в повозку, привезли прямо
в приходское село, и хотя она объявила, что у ней есть
муж и двое детей, обвенчали с Петрушкой, и никаких просьб не было не только при жизни Куролесова, но даже при жизни Прасковьи Ивановны.
Юлинька. Да что проку
в его работе-то? Вот мой
муж и немного работает, а посмотри, как мы живем. Надобно правду сказать, Онисим Панфилыч для дому отличный человек, настоящий хозяин: чего, чего у нас нет, кабы ты посмотрела. И
в какое короткое время! Откуда он только
берет! А твой! Что это? Ведь срам смотреть, как вы живете.
Юлинька
в глаза всегда
брала сторону
мужа и просила его не обращать внимания на эти грубые выходки грубой женщины.
Госпожа Жиглинская хлопотала было сыскать себе нового покровителя и, говорят, имела их несколько, следовавших один за другим; но увы! — все это были люди недостаточные, и таким образом, проживая небольшое состояние свое, скопленное ею от
мужа и от первого покровителя своего, она принуждена была дочь свою отдать
в одно из благотворительных учебных заведений и
брала ее к себе только по праздникам.
Лидия
берет их и решительным шагом идет
в кабинет
мужа. Навстречу ей выходит Васильков.
Токарное производство
мужа после его смерти у Софьи Карловны не прекратилось и шло точно так же, как и при покойнике, а на другом окне магазина,
в pendant [Т. е.
в пару (франц.).] к вывеске о зонтиках, выступила другая, объявлявшая, что здесь чистят и переделывают соломенные шляпы, а также
берут в починку резиновые калоши и клеят разбитое стекло.
На двадцать первом году («куколке» тогда не было еще трех лет) Ольгу Сергеевну постигло горе: у ней скончался
муж.
В первые минуты она была как безумная. Просиживала по нескольку минут лицом к стене, потом подходила к рояли и рассеянно
брала несколько аккордов, потом подбегала к гробу и утомленно-капризным голосом вскрикивала...
Это бывает, она и гуртом
берёт: у нас
в селе целое семейство —
муж, жена и две девоньки —
в бане от угара померли!
Над ним смеялись, бросали ему газету. Он
брал ее и читал
в ней о том, что
в одной деревне градом побило хлеб,
в другой сгорело тридцать дворов, а
в третьей баба отравила
мужа, — всё, что принято писать о деревне и что рисует ее несчастной, глупой и злой. Тяпа читал и мычал, выражая этим звуком, быть может, сострадание, быть может, удовольствие.
Мужа нашла она
в кабинете. Он сидел у стола и о чем-то думал. Лицо его было строго, задумчиво и виновато. Это уж был не тот Петр Дмитрич, который спорил за обедом и которого знают гости, а другой — утомленный, виноватый и недовольный собой, которого знает одна только жена.
В кабинет пришел он, должно быть, для того, чтобы взять папирос. Перед ним лежал открытый портсигар, набитый папиросами, и одна рука была опущена
в ящик стола. Как
брал папиросы, так и застыл.
Отец Степана Касатского, отставной полковник гвардии, умер, когда сыну было двенадцать лет. Как ни жаль было матери отдавать сына из дома, она не решилась не исполнить воли покойного
мужа, который
в случае своей смерти завещал не держать сына дома, а отдать
в корпус, и отдала его
в корпус. Сама же вдова с дочерью Варварой переехала
в Петербург, чтобы жить там же, где сын, и
брать его на праздники.
Анисья (подходит к нему и
берет за руку). Ну,
муж приехал. Иди
в избу-то.
Страховиха ответила с нежной улыбкой, что она, к сожалению, не может по два раза
в год выписывать себе новые платья из Новгорода, что они с
мужем — люди хотя бедные, но честные, и что им неоткудова
брать взяток.
Платонов (зажигает спичку). Черт вас носит! (Читает.) «Я делаю первый шаг. Иди, сделаем его вместе. Я воскресаю. Иди и
бери. Твоя». Черт знает… Телеграмма какая-то! «Жду до четырех часов
в беседке около четырех столбов. Пьяный
муж уехал с молодым Глагольевым на охоту. Вся твоя С.». Этого еще недоставало! Боже мой! Этого еще недоставало! (Кате.) Что смотришь?
— Хитры молодые жены старых
мужей. Я чую, что здесь был кто-то: не чертом пахнет здесь, а молодым кавалером
в бархатном
берете и красном плаще. Крутя одной рукою черный ус и другою рукою опираясь
в бок около рукоятки своей острой шпаги, он стоял там, за розовым кустом, и говорил тебе слова, за которые твой
муж заплатит тебе ужо звонкою монетою.
Страдая, ты, казалось, не страдал,
Ты
брал удары и дары судьбы,
Благодаря за то и за другое,
И ты благословен!..
Дай
мужа мне, которого бы страсть
Не делала рабом, и я укрою
Его души моей
в святейших недрах,
Как я укрыл тебя.
Елена Андреевна. Я готова. (
Мужу.) Ну,
бери меня, статуя командора, и проваливайся со мной
в свои двадцать шесть унылых комнат! Туда мне и дорога!
Меня не смутило и то, что я отправляюсь на такой юг летом и рискую попасть на большие жары и оставаться
в Мадриде
в духоте городской жизни. Но молодость
брала свое. Не смущало меня и то, что я не имел никаких добавочных средств для этой поездки. И тут Наке явился «
мужем совета». Выхлопотывая себе даровой проезд, он и мне выправил безденежный билет до Мадрида. Сам он уехал раньше меня за несколько дней. А меня что-то тогда задержало.
Марья Степановна слыла всемогущею по своему прежнему положению и совмещала теперь это с выгодами нового положения: она стояла выше того, чтобы ее подозревать
в искательности: она говорила словами Белинского «о человеке нравственно-развитом», следила за Хомяковым, беседовала с Иннокентием и…
брала самые отчаянные взятки даже по таким ведомствам, которые были чужды непосредственному влиянию ее
мужа. Все думали, что
в ее лице заключается всеобщее надежное «совместительство».
Коромыслов. Ну,
муж разрешил, а я пока не разрешаю: власть искусства сильнее власти закона… Ментиков, дарю вам этот афоризм, взамен двух этюдов. Да и на что,
в самом деле: танцевала, танцевала, барынька, и вдруг весь заряд даром. Руку, дорогая… (
Берет ее за руку и ведет к возвышению.)
Виталина (про себя). Что мне делать? Акт о крещении явно обнаружит, что она дочь жида, а я выдавала ее за дочь чиновника. Это запутает меня
в дело, может быть, уголовное. Теряю голову. Надо хоть время выиграть… (Вслух.) Вот видите, мой
муж был военный, законов хорошо не знал; я женщина, я подавно… когда мы
брали на воспитание от чиновника Гориславского дочь его, мы не подумали взять акта о крещении… взяли одно свидетельство, что она дочь его.
Лидия стояла
в дверях, блистая своими плечами, и смотрела на
мужа, как смотрят на детей, которых не следует
брать туда, куда ездят большие.
По странной иронии судьбы, она именно графа мысленно наметила
в свои
мужья, но теперь, конечно, он не женится на бывшей «дворовой девке», на убийце. Так пусть же
берет ее так, но… молчит. А будет ли он молчать?
— Нечего скважины затыкать. Вот хоть мою старую хламиду как ни чини, а все развалится скоро. Вы с
мужем люди молодые, вам и житье надо новое. Отодвинь-ка еще ящик… Впереди не тронь. Не смотри, что смазливы цветом, все ребятишки, дрянь, хе, хе, хе!.. Запусти-ка ручку подальше,
в темный уголок… там все сотенные бояре!.. Даром что старички, можно около них погреться… Возьми стопочки две. Да, знаешь, чтобы не дразнить дорогой недоброго человека, зашей под поясом.
Бери же, дурочка.
— Я стара, но я сказала тебе, мой старый
муж томится
в каменоломнях, я ем хлеб, который зарабатываю себе моими руками, и мои сыновья и сыновья моих дочерей тоже трудятся — из них есть ткачи и канатчики, и кожевенники, и все они едва питались своими трудами, а христиане теперь завели у себя мастерские
в особых огражденных местах, где они молятся, а другие их за это кормят, и они на даровом хлебе
берут работу дешевле нашего…