Неточные совпадения
Мери сидела на своей постели, скрестив на коленях
руки; ее густые волосы были собраны под ночным чепчиком, обшитым кружевами;
большой пунцовый платок покрывал ее
белые плечики, ее маленькие ножки прятались в пестрых персидских туфлях.
Хотя мне в эту минуту
больше хотелось спрятаться с головой под кресло бабушки, чем выходить из-за него, как было отказаться? — я встал, сказал «rose» [роза (фр.).] и робко взглянул на Сонечку. Не успел я опомниться, как чья-то
рука в
белой перчатке очутилась в моей, и княжна с приятнейшей улыбкой пустилась вперед, нисколько не подозревая того, что я решительно не знал, что делать с своими ногами.
Среди комнаты стояла Лизавета, с
большим узлом в
руках, и смотрела в оцепенении на убитую сестру, вся
белая как полотно и как бы не в силах крикнуть.
Было утро; у моей кроватки стояла бабушка, в ее
большим белом чепце с рюшевыми мармотками, и держала в
руке новенький серебряный рубль, составлявший обыкновенный рождественский подарок, который она мне дарила.
Няня не обманула: ночь пролетела как краткое мгновение, которого я и не заметил, и бабушка уже стояла над моею кроваткою в своем
большом чепце с рюшевыми мармотками и держала в своих
белых руках новенькую, чистую серебряную монету, отбитую в самом полном и превосходном калибре.
Точно уколотый или внезапно вспомнив нечто тревожное, Диомидов соскочил со стула и начал молча совать всем
руку свою. Клим нашел, что Лидия держала эту слишком
белую руку в своей на несколько секунд
больше, чем следует. Студент Маракуев тоже простился; он еще в комнате молодецки надел фуражку на затылок.
Судаков сел к столу против женщин, глаз у него был
большой, зеленоватый и недобрый, шея, оттененная черным воротом наглухо застегнутой тужурки, была как-то слишком
бела. Стакан чаю, подвинутый к нему Алиной, он взял левой
рукой.
А когда подняли ее тяжелое стекло, старый китаец не торопясь освободил из рукава
руку, рукав как будто сам, своею силой, взъехал к локтю, тонкие, когтистые пальцы старческой, железной
руки опустились в витрину, сковырнули с
белой пластинки мрамора
большой кристалл изумруда, гордость павильона, Ли Хунг-чанг поднял камень на уровень своего глаза, перенес его к другому и, чуть заметно кивнув головой, спрятал
руку с камнем в рукав.
Над крыльцом дугою изгибалась
большая, затейливая вывеска, — на
белом поле красной и синей краской были изображены: мужик в странной позе — он стоял на одной ноге, вытянув другую вместе с
рукой над хомутом, за хомутом — два цепа; за ними —
большой молоток; дальше — что-то непонятное и — девица с парнем; пожимая друг другу
руки, они целовались.
В кухне на полу, пред
большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую
руку ко груди, поддерживая ее правой. С мокрых волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень
белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой
руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее на лицо себе, на опухший глаз; вода потекла по груди, не смывая с нее темных пятен.
Горбоносый казацкий офицер, поставив коня своего боком к фронту и наклонясь, слушал
большого, толстого полицейского пристава; пристав поднимал к нему
руки в
белых перчатках, потом, обернувшись к толпе лицом, закричал и гневно и умоляюще...
Под полом, в том месте, где он сидел, что-то негромко щелкнуло, сумрак пошевелился, посветлел, и, раздвигая его, обнаруживая стены
большой продолговатой комнаты, стали входить люди — босые, с зажженными свечами в
руках, в
белых, длинных до щиколоток рубахах, подпоясанных чем-то неразличимым.
Кутузов, задернув драпировку, снова явился в зеркале,
большой,
белый, с лицом очень строгим и печальным. Провел обеими
руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая на пальцы ног, встал и тоже подошел к незавешенному окну. Горит фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня на грязной, сырой стене.
Одет он был в покойный фрак, отворявшийся широко и удобно, как ворота, почти от одного прикосновения.
Белье на нем так и блистало белизною, как будто под стать лысине. На указательном пальце правой
руки надет был
большой массивный перстень с каким-то темным камнем.
Да и в самом Верхлёве стоит, хотя
большую часть года пустой, запертой дом, но туда частенько забирается шаловливый мальчик, и там видит он длинные залы и галереи, темные портреты на стенах, не с грубой свежестью, не с жесткими
большими руками, — видит томные голубые глаза, волосы под пудрой,
белые, изнеженные лица, полные груди, нежные с синими жилками
руки в трепещущих манжетах, гордо положенные на эфес шпаги; видит ряд благородно-бесполезно в неге протекших поколений, в парче, бархате и кружевах.
Бабa’ обещал доставить нам
большое удобство: мытье
белья в голландской фактории. Наконец японцы уехали. Кто-то из них кликнул меня и схватил за
руку. «А, Баба’, adieu!» [«…прощайте!» — фр.] — «Adieu», — повторил и он.
Нехлюдов уже хотел пройти в первую дверь, когда из другой двери, согнувшись, с веником в
руке, которым она подвигала к печке
большую кучу сора и пыли, вышла Маслова. Она была в
белой кофте, подтыканной юбке и чулках. Голова ее по самые брови была от пыли повязана
белым платком. Увидав Нехлюдова, она разогнулась и, вся красная и оживленная, положила веник и, обтерев
руки об юбку, прямо остановилась перед ним.
Такие же были и небольшие широкие
руки и
белая полная шея, видневшаяся из-за
большого воротника халата.
Одна из этих женщин, отбывавшая наказание за воровство, была
большая, грузная, с обвисшим телом рыжая женщина, с желтовато-белыми, покрытыми веснушками лицом,
руками и толстой шеей, выставлявшейся из-за развязанного раскрытого ворота.
Тогда, получив разрешенье, она сняла замшевую перчатку с тремя пуговицами с пухлой
белой руки, достала из задних складок шелковой юбки модный бумажник и, выбрав из довольно
большого количества купонов, только что срезанных с билетов, заработанных ею в своем доме, один — в 2 рубля 50 коп. и, присоединив к нему два двугривенных и еще гривенник, передала их приставу.
Я благополучно спустился вниз, но не успел выпустить из
рук последнюю, ухваченную мною ветку, как вдруг две
большие,
белые, лохматые собаки со злобным лаем бросились на меня.
Дверь тихонько растворилась, и я увидал женщину лет двадцати, высокую и стройную, с цыганским смуглым лицом, изжелта-карими глазами и черною как смоль косою;
большие белые зубы так и сверкали из-под полных и красных губ. На ней было
белое платье; голубая шаль, заколотая у самого горла золотой булавкой, прикрывала до половины ее тонкие, породистые
руки. Она шагнула раза два с застенчивой неловкостью дикарки, остановилась и потупилась.
Внутри избы были 2 комнаты. В одной из них находились
большая русская печь и около нее разные полки с посудой, закрытые занавесками, и начищенный медный рукомойник. Вдоль стен стояли 2 длинные скамьи; в углу деревянный стол, покрытый
белой скатертью, а над столом божница со старинными образами, изображающими святых с
большими головами, темными лицами и тонкими длинными
руками.
И пальцы Веры Павловны забывают шить, и шитье опустилось из опустившихся
рук, и Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела
больше, огонь коснулся ее запылавших щек, — миг, и они
побелели, как снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: «Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
На сей раз он привел меня в
большой кабинет; там, за огромным столом, на
больших покойных креслах сидел толстый, высокий румяный господин — из тех, которым всегда бывает жарко, с
белыми, откормленными, но рыхлыми мясами, с толстыми, но тщательно выхоленными
руками, с шейным платком, сведенным на минимум, с бесцветными глазами, с жовиальным [Здесь: благодушным (от фр. jovial).] выражением, которое обыкновенно принадлежит людям, совершенно потонувшим в любви к своему благосостоянию и которые могут подняться холодно и без
больших усилий до чрезвычайных злодейств.
Трактирщица, добродушная старушка,
большая патриотка, рассуждает так: «Он в пыли, стало, пришел издалека, он спросил курицы, стало, у него есть деньги,
руки у него
белые, стало, он аристократ».
Я подбежал к лежавшему, нащупал лицо. Борода и усы бритые…
Большой стройный человек. Ботинки, брюки, жилет, а
белое пятно оказалось крахмальной рубахой. Я взял его
руку — он шевельнул пальцами. Жив!
— Да со мной поклажи всего один маленький узелок с
бельем, и
больше ничего; я его в
руке обыкновенно несу. Я номер успею и вечером занять.
Лиза пошла в другую комнату за альбомом, а Паншин, оставшись один, достал из кармана батистовый платок, потер себе ногти и посмотрел, как-то скосясь, на свои
руки. Они у него были очень красивы и
белы; на
большом пальце левой
руки носил он винтообразное золотое кольцо. Лиза вернулась; Паншин уселся к окну, развернул альбом.
Марья Дмитриевна появилась в сопровождении Гедеоновского; потом пришла Марфа Тимофеевна с Лизой, за ними пришли остальные домочадцы; потом приехала и любительница музыки, Беленицына, маленькая, худенькая дама, с почти ребяческим, усталым и красивым личиком, в шумящем черном платье, с пестрым веером и толстыми золотыми браслетами; приехал и муж ее, краснощекий, пухлый человек, с
большими ногами и
руками, с
белыми ресницами и неподвижной улыбкой на толстых губах; в гостях жена никогда с ним не говорила, а дома, в минуты нежности, называла его своим поросеночком...
Федор Иваныч дрогнул: фельетон был отмечен карандашом. Варвара Павловна еще с
большим уничижением посмотрела на него. Она была очень хороша в это мгновенье. Серое парижское платье стройно охватывало ее гибкий, почти семнадцатилетний стан, ее тонкая, нежная шея, окруженная
белым воротничком, ровно дышавшая грудь,
руки без браслетов и колец — вся ее фигура, от лоснистых волос до кончика едва выставленной ботинки, была так изящна.
Старухи хохлушки в
больших сапогах и выставлявшихся из-под жупанов длинных
белых рубахах, с длинными черемуховыми палками в
руках, переходили площадь разбитою, усталою походкой, не обращая внимания ни на кого.
Генерал Стрепетов сидел на кресле по самой середине стола и, положив на
руки большую белую голову, читал толстую латинскую книжку. Он был одет в серый тулупчик на лисьем меху, синие суконные шаровары со сборками на животе и без галстука. Ноги мощного старика, обутые в узорчатые азиатские сапоги, покоились на раскинутой под столом медвежьей шкуре.
Тамара с голыми
белыми руками и обнаженной шеей, обвитой ниткой искусственного жемчуга, толстая Катька с мясистым четырехугольным лицом и низким лбом — она тоже декольтирована, но кожа у нее красная и в пупырышках; новенькая Нина, курносая и неуклюжая, в платье цвета зеленого попугая; другая Манька — Манька
Большая или Манька Крокодил, как ее называют, и — последней — Сонька Руль, еврейка, с некрасивым темным лицом и чрезвычайно
большим носом, за который она и получила свою кличку, но с такими прекрасными
большими глазами, одновременно кроткими и печальными, горящими и влажными, какие среди женщин всего земного шара бывают только у евреек.
В маленьком домике Клеопатры Петровны окна были выставлены и горели
большие местные свечи. Войдя в зальцо, Вихров увидел, что на
большом столе лежала Клеопатра Петровна; она была в
белом кисейном платье и с цветами на голове. Сама с закрытыми глазами, бледная и сухая, как бы сделанная из кости. Вид этот показался ему ужасен. Пользуясь тем, что в зале никого не было, он подошел, взял ее за
руку, которая едва послушалась его.
— Я бы представила, — продолжала она, скрестив
руки на груди и устремив глаза в сторону, — целое общество молодых девушек, ночью, в
большой лодке — на тихой реке. Луна светит, а они все в
белом и в венках из
белых цветов, и поют, знаете, что-нибудь вроде гимна.
Мать кивнула головой. Доктор ушел быстрыми, мелкими шагами. Егор закинул голову, закрыл глаза и замер, только пальцы его
рук тихо шевелились. От
белых стен маленькой комнаты веяло сухим холодом, тусклой печалью. В
большое окно смотрели кудрявые вершины лип, в темной, пыльной листве ярко блестели желтые пятна — холодные прикосновения грядущей осени.
Когда он лег и уснул, мать осторожно встала со своей постели и тихо подошла к нему. Павел лежал кверху грудью, и на
белой подушке четко рисовалось его смуглое, упрямое и строгое лицо. Прижав
руки к груди, мать, босая и в одной рубашке, стояла у его постели, губы ее беззвучно двигались, а из глаз медленно и ровно одна за другой текли
большие мутные слезы.
Председатель положил обе
большие белые, полные
руки ладонями вверх на сукно стола и, разглядывая их поочередно, начал деревянным тоном...
Они не подали друг другу
рук, а только притронулись к козырькам. Но когда Ромашов глядел на удаляющийся в пыли
белый крепкий затылок Николаева, он вдруг почувствовал себя таким оставленным всем миром и таким внезапно одиноким, как будто от его жизни только что отрезали что-то самое
большое, самое главное.
Река, задержанная плотиной, была широка и неподвижна, как
большой пруд. По обеим ее сторонам берега уходили плоско и ровно вверх. На них трава была так ровна, ярка и сочна, что издали хотелось ее потрогать
рукой. Под берегами в воде зеленел камыш и среди густой, темной, круглой листвы
белели большие головки кувшинок.
Они стояли к нему боком. В отце он не открыл ничего особенного.
Белая блуза, нанковые панталоны и низенькая шляпа с
большими полями, подбитыми зеленым плюшем. Но зато дочь! как грациозно оперлась она на
руку старика! Ветер по временам отвевал то локон от ее лица, как будто нарочно, чтобы показать Александру прекрасный профиль и
белую шею, то приподнимал шелковую мантилью и выказывал стройную талию, то заигрывал с платьем и открывал маленькую ножку. Она задумчиво смотрела на воду.
Она ласковой, но сильной
рукой неожиданно дернула Александрова за край его
белой каламянковой рубахи. Юнкер, внезапно потеряв равновесие, невольно упал на девушку, схватив ее одной
рукой за грудь, а другой за твердую гладкую ляжку. Она громко засмеялась, оскалив
большие прекрасные зубы.
В
большой кремлевской палате, окруженный всем блеском царского величия, Иван Васильевич сидел на престоле в Мономаховой шапке, в золотой рясе, украшенной образами и дорогими каменьями. По правую его
руку стоял царевич Федор, по левую Борис Годунов. Вокруг престола и дверей размещены были рынды, в
белых атласных кафтанах, шитых серебром, с узорными топорами на плечах. Вся палата была наполнена князьями и боярами.
Казак с великим усилием поднимал брови, но они вяло снова опускались. Ему было жарко, он расстегнул мундир и рубаху, обнажив шею. Женщина, спустив платок с головы на плечи, положила на стол крепкие
белые руки, сцепив пальцы докрасна. Чем
больше я смотрел на них, тем более он казался мне провинившимся сыном доброй матери; она что-то говорила ему ласково и укоризненно, а он молчал смущенно, — нечем было ответить на заслуженные упреки.
И полицейский Джон, наклонившись к
руке судьи, для
большей живости оскалил свои
белые зубы, придав всему лицу выражение дикой свирепости.
Стали наши, в
белых свитках, в
больших сапогах, в высоких бараньих шапках и с
большими палками в
руках, — с палками, вырезанными из родной лозы, над родною речкою, — и стоят, как потерянные, и девушка со своим узелком жмется меж ними.
Он постоял несколько времени, потом подошел к Шамилю и поцеловал его
большую, с длинными пальцами
белую руку.
Войдя в
большую комнату с огромным столом и
большими окнами с зелеными жалюзи, Хаджи-Мурат приложил свои небольшие, загорелые
руки к тому месту груди, где перекрещивалась
белая черкеска, и неторопливо, внятно и почтительно, на кумыцком наречии, на котором он хорошо говорил, опустив глаза, сказал...
В дверях комнаты показался Элдар с чем-то
большим белым через плечо и с шашкой в
руке. Хаджи-Мурат поманил его, и Элдар подошел своими
большими шагами к Хаджи-Мурату и подал ему
белую бурку и шашку. Хаджи-Мурат встал, взял бурку и, перекинув ее через
руку, подал Марье Дмитриевне, что-то сказав переводчику. Переводчик сказал...