Неточные совпадения
Ей казалось всё это гораздо проще: что надо только, как объясняла Матрена Филимоновна, давать Пеструхе и Белопахой
больше корму и пойла, и чтобы повар не уносил помои из
кухни для прачкиной коровы.
Грэй не был еще так высок, чтобы взглянуть в самую
большую кастрюлю, бурлившую подобно Везувию, но чувствовал к ней особенное почтение; он с трепетом смотрел, как ее ворочают две служанки; на плиту выплескивалась тогда дымная пена, и пар, поднимаясь с зашумевшей плиты, волнами наполнял
кухню.
Тут, за перегородкой, две хозяйские служанки хлопотали около двух
больших самоваров, около бутылок, тарелок и блюд с пирогом и закусками, принесенных с хозяйской
кухни.
Ему показалось, что в доме было необычно шумно, как во дни уборки пред
большими праздниками: хлопали двери, в
кухне гремели кастрюли, бегала горничная, звеня посудой сильнее, чем всегда; тяжело, как лошадь, топала Анфимьевна.
В
кухне — кисленький запах газа, на плите, в
большом чайнике, шумно кипит вода, на белых кафельных стенах солидно сияет медь кастрюль, в углу, среди засушенных цветов, прячется ярко раскрашенная статуэтка мадонны с младенцем. Макаров сел за стол и, облокотясь, сжал голову свою ладонями, Иноков, наливая в стаканы вино, вполголоса говорит...
В
кухне на полу, пред
большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую руку ко груди, поддерживая ее правой. С мокрых волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее на лицо себе, на опухший глаз; вода потекла по груди, не смывая с нее темных пятен.
Его обслуживала горничная Настя, худенькая девушка с
большими глазами; глаза были серые, с золотой искрой в зрачках, а смотрели так, как будто Настя всегда прислушивалась к чему-то, что слышит только она. Еще более, чем Анфимьевна, она заботилась о том, чтобы напоить чаем и накормить защитников баррикады. Она окончательно превратила
кухню в трактир.
Сидели в
большой полутемной комнате, против ее трех окон возвышалась серая стена, тоже изрезанная окнами. По грязным стеклам, по балконам и железной лестнице, которая изломанной линией поднималась на крышу, ясно было, что это окна
кухонь. В одном углу комнаты рояль, над ним черная картина с двумя желтыми пятнами, одно изображало щеку и солидный, толстый нос, другое — открытую ладонь. Другой угол занят был тяжелым, черным буфетом с инкрустацией перламутром, буфет похож на соединение пяти гробов.
Веселая ‹девица›, приготовив утром кофе, — исчезла. Он целый день питался сардинами и сыром, съел все, что нашел в
кухне, был голоден и обозлен. Непривычная темнота в комнате усиливала впечатление оброшенности, темнота вздрагивала, точно пытаясь погасить огонь свечи, а ее и без того хватит не
больше, как на четверть часа. «Черт вас возьми…»
Он быстро выпил стакан чаю, закурил папиросу и прошел в гостиную, — неуютно, не прибрано было в ней. Зеркало мельком показало ему довольно статную фигуру человека за тридцать лет, с бледным лицом, полуседыми висками и негустой острой бородкой. Довольно интересное и даже как будто новое лицо. Самгин оделся, вышел в
кухню, — там сидел товарищ Яков, рассматривая синий ноготь на
большом пальце голой ноги.
— Все вы — злые! — воскликнула Люба Сомова. — А мне эти люди нравятся; они — точно повара на
кухне перед
большим праздником — пасхой или рождеством.
Обломов обедал с семьей в три часа, только братец обедали особо, после,
больше в
кухне, потому что очень поздно приходили из должности.
Кухня, чуланы, буфет — все было установлено поставцами с посудой,
большими и небольшими, круглыми и овальными блюдами, соусниками, чашками, грудами тарелок, горшками чугунными, медными и глиняными.
С другой стороны дома, обращенной к дворам, ей было видно все, что делается на
большом дворе, в людской, в
кухне, на сеновале, в конюшне, в погребах. Все это было у ней перед глазами как на ладони.
В
большой светлой
кухне работали французский шеф с двумя белыми помощниками.
В их
большом каменном доме было просторно и летом прохладно, половина окон выходила в старый тенистый сад, где весной пели соловьи; когда в доме сидели гости, то в
кухне стучали ножами, во дворе пахло жареным луком — и это всякий раз предвещало обильный и вкусный ужин.
И с этими словами вдруг вышел из
кухни. А Феня выхода этого испугалась чуть не
больше еще, чем когда он давеча вбежал и бросился на нее.
У него на
кухне готовилось всегда на двенадцать человек; если гостей было меньше половины, он огорчался; если не
больше двух человек, он был несчастен; если же никого не было, он уходил обедать, близкий к отчаянию, в комнаты Дульцинеи.
На площадь, конечно, нас не пустили, но лакей Гандыло, который убежал туда за толпой, рассказывал потом в
кухне с
большим увлечением, как на эшафоте палач уложил «смертоубийцу» на «кобылу», как расправлял кнут и при этом будто бы приговаривал...
На
кухне вместо сказок о привидениях по вечерам повторяются рассказы о «золотых грамотах», о том, что мужики не хотят
больше быть панскими, что Кармелюк вернулся из Сибири, вырежет всех панов по селам и пойдет с мужиками на город.
Так все
больше в
кухне пребывает.
Господский дом на Низах был построен еще в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки:
кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще
больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже лет двенадцать и давно был своим человеком.
Входя во двор, против самого входа вы видите особое строение, где находится
кухня с
большой комнатой для обеда и с разными кладовыми для запасов.
Затем шел
большой зал, занимавший средину домика, а потом комната матери Манефы и столовая, из которой шла узенькая лестница вниз в
кухню.
Вид в снегах быстро бегущей реки, летняя
кухня на острову, высокие к ней переходы, другой остров с
большими и стройными деревьями, опушенными инеем, а вдали выпуклоутесистая Челяевская гора — вся эта картина произвела на меня приятное, успокоительное впечатление.
Ромашов вышел на крыльцо. Ночь стала точно еще гуще, еще чернее и теплее. Подпоручик ощупью шел вдоль плетня, держась за него руками, и дожидался, пока его глаза привыкнут к мраку. В это время дверь, ведущая в
кухню Николаевых, вдруг открылась, выбросив на мгновение в темноту
большую полосу туманного желтого света. Кто-то зашлепал по грязи, и Ромашов услышал сердитый голос денщика Николаевых, Степана...
По этой самой причине родитель наш меня с собой и не держал, а соблюдал
больше на
кухне с рабочими людьми.
— И ежели вы теперича, — продолжал старик еще с
большим одушевлением, — в настоящем звании преемник его чинов, крестов и правил, вы прямо скажете: «Гришка! Поди ты, братец, возьми в своей
кухне самое скверное помело и выгони ты этого самого князя вон из моего дома!» А я исполнить то должен, и
больше ничего!
В уме его вдруг промелькнуло одно темное воспоминание: ему припомнилось, что вчера, когда он сбежал в
кухню, чтоб наброситься на Федьку, то в углу, на полке, он как будто заметил мельком
большую красную коробку спичек.
В той, куда мы вошли, мебель была сборная, разнокалиберная и совершенный брак: два ломберных стола, комод ольхового дерева,
большой тесовый стол из какой-нибудь избы или
кухни, стулья и диван с решетчатыми спинками и с твердыми кожаными подушками.
Люди помоложе и посмирнее только радовались, на них глядя, и просовывали головы послушать; толпа собралась на
кухне большая; разумеется, унтер-офицеров тут не было.
— Да как же, праздник… — пробормотал он и, сам догадавшись, что не о чем
больше говорить, бросил меня и поспешно отправился в
кухню.
Никогда еще я не был до сих пор так оскорблен в остроге, и в этот раз мне было очень тяжело. Но я попал в такую минуту. В сенях в
кухне мне встретился Т-вский, из дворян, твердый и великодушный молодой человек, без
большого образования и любивший ужасно Б. Его из всех других различали каторжные и даже отчасти любили. Он был храбр, мужествен и силен, и это как-то выказывалось в каждом жесте его.
Дрожащей рукой она зажигала свечу. Ее круглое носатое лицо напряженно надувалось, серые глаза, тревожно мигая, присматривались к вещам, измененным сумраком.
Кухня —
большая, но загромождена шкафами, сундуками; ночью она кажется маленькой. В ней тихонько живут лунные лучи, дрожит огонек неугасимой лампады пред образами, на стене сверкают ножи, как ледяные сосульки, на полках — черные сковородки, чьи-то безглазые рожи.
Моя обязанности в мастерской были несложны: утром, когда еще все спят, я должен был приготовить мастерам самовар, а пока они пили чай в
кухне, мы с Павлом прибирали мастерскую, отделяли для красок желтки от белков, затем я отправлялся в лавку. Вечером меня заставляли растирать краски и «присматриваться» к мастерству. Сначала я «присматривался» с
большим интересом, но скоро понял, что почти все, занятые этим раздробленным на куски мастерством, не любят его и страдают мучительней скукой.
Я знал этих людей во второй период жизни у чертежника; каждое воскресенье они, бывало, являлись в
кухню, степенные, важные, с приятною речью, с новыми для меня, вкусными словами. Все эти солидные мужики тогда казались мне насквозь хорошими; каждый был по-своему интересен, все выгодно отличались от злых, вороватых и пьяных мещан слободы Кунавина.
Больше всех мне нравился тогда штукатур Шишлин, я даже просился в артель к нему, но он, почесывая золотую бровь белым пальцем, мягко отказал мне...
Рядом с полкой —
большое окно, две рамы, разъединенные стойкой; бездонная синяя пустота смотрит в окно, кажется, что дом,
кухня, я — все висит на самом краю этой пустоты и, если сделать резкое движение, все сорвется в синюю, холодную дыру и полетит куда-то мимо звезд, в мертвой тишине, без шума, как тонет камень, брошенный в воду. Долго я лежал неподвижно, боясь перевернуться с боку на бок, ожидая страшного конца жизни.
Оскорбленная в своих правах супруга кинулась назад по коридору и, вбежав в
кухню, бросилась к столу. Долго она шарила впотьмах руками по
большому ящику, в котором кишел рой прусаков, и, наконец, нашла именно то, что ей здесь было нужно.
И в
кухне вдруг почему-то вспомнил, что в окно чердака видно каланчу — она торчит между крыш города, точно
большой серый кукиш.
Матвей пошёл в
кухню — там Власьевна, промывая водой
большие царапины на плече и левой груди Палаги, говорила...
Матвею нравилось сидеть в
кухне за
большим, чисто выскобленным столом; на одном конце стола Ключарев с татарином играли в шашки, — от них веяло чем-то интересным и серьёзным, на другом солдат раскладывал свою книгу, новые
большие счёты, подводя итоги работе недели; тут же сидела Наталья с шитьём в руках, она стала менее вертлявой, и в зелёных глазах её появилась добрая забота о чём-то.
На «Нырке» питались однообразно, как питаются вообще на небольших парусниках, которым за десять-двадцать дней плавания негде достать свежей провизии и негде хранить ее. Консервы, солонина, макароны, компот и кофе —
больше есть было нечего, но все поглощалось огромными порциями. В знак душевного мира, а может быть, и различных надежд, какие чаще бывают мухами, чем пчелами, Проктор налил всем по стакану рома. Солнце давно село. Нам светила керосиновая лампа, поставленная на крыше
кухни.
Старик Пятов иногда сменял Зотушку, когда тот уходил в
кухню «додернуть» часик на горячей печке, а
большею частью ходил из угла в угол в соседней комнате; он как-то совсем потерялся и плохо понимал, что происходило кругом.
Когда он приходил и, усевшись на
кухне, начинал требовать водки, всем становилось очень тесно, и доктор из жалости брал к себе плачущих детей, укладывал их у себя на полу, и это доставляло ему
большое удовольствие.
В левом углу —
большая русская печь; в левой, каменной, стене — дверь в
кухню, где живут Квашня, Барон, Настя.
Однажды, придя домой из магазина, где столяры устраивали полки, Илья с удивлением увидал в
кухне Матицу. Она сидела у стола, положив на него свои
большие руки, и разговаривала с хозяйкой, стоявшей у печки.
Илья тоже привык к этим отношениям, да и все на дворе как-то не замечали их. Порой Илья и сам, по поручению товарища, крал что-нибудь из
кухни или буфета и тащил в подвал к сапожнику. Ему нравилась смуглая и тонкая девочка, такая же сирота, как сам он, а особенно нравилось, что она умеет жить одна и всё делает, как
большая. Он любил видеть, как она смеётся, и постоянно старался смешить Машу. А когда это не удавалось ему — Илья сердился и дразнил девочку...
Жили мы попросту:
большой стол в сенях,
кухня рядом.
Когда она прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся за нею, подошёл к двери в
кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса: поставив свечу на стол, женщина держала в руке
большой кухонный нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув голову, она дотронулась руками до своей полной шеи около уха, поискала на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила нож на стол, и руки её опустились вдоль тела…
Тотчас за мастерской у Анны Михайловны шел небольшой коридор, в одном конце которого была
кухня и черный ход на двор, а в другом две
большие, светлые комнаты, которые Анна Михайловна хотела кому-нибудь отдать, чтобы облегчить себе плату за весьма дорогую квартиру.