Неточные совпадения
Барин тут же велел Петрушке выдвинуть из-под
кровати чемодан, покрывшийся уже порядочно пылью, и принялся укладывать вместе с ним, без
большого разбора, чулки, рубашки, белье мытое и немытое, сапожные колодки, календарь…
Налево от двери стояли ширмы, за ширмами —
кровать, столик, шкафчик, уставленный лекарствами, и
большое кресло, на котором дремал доктор; подле
кровати стояла молодая, очень белокурая, замечательной красоты девушка, в белом утреннем капоте, и, немного засучив рукава, прикладывала лед к голове maman, которую не было видно в эту минуту.
Ни словечка при этом не вымолвила, хоть бы взглянула, а взяла только наш
большой драдедамовый [Драдедам — тонкое (дамское) сукно.] зеленый платок (общий такой у нас платок есть, драдедамовый), накрыла им совсем голову и лицо и легла на
кровать лицом к стенке, только плечики да тело все вздрагивают…
Я лежал на
кровати, в незнакомой горнице, и чувствовал
большую слабость.
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная
кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери, в темноватом углу, —
большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Простая
кровать с
большим занавесом, тонкое бумажное одеяло и одна подушка. Потом диван, ковер на полу, круглый стол перед диваном, другой маленький письменный у окна, покрытый клеенкой, на котором, однако же, не было признаков письма, небольшое старинное зеркало и простой шкаф с платьями.
Везде почерневшие, массивные, дубовые и из черного дерева кресла, столы, с бронзовой отделкой и деревянной мозаикой;
большие китайские вазы; часы — Вакх, едущий на бочке;
большие овальные, в золоченых, в виде веток, рамах, зеркала; громадная
кровать в спальне стояла, как пышный гроб, покрытый глазетом.
На станциях
большею частью опрятно, сухо и просторно: столы, лавки и
кровати — все выстругано из чистого белого дерева.
Хатка старухи Матрены была шести аршин, так что на
кровати, которая была за печью, нельзя было вытянуться
большому человеку.
Вернувшись в палату, где стояло восемь детских кроваток, Маслова стала по приказанию сестры перестилать постель и, слишком далеко перегнувшись с простыней, поскользнулась и чуть не упала. Выздоравливающий, обвязанный по шее, смотревший на нее мальчик засмеялся, и Маслова не могла уже
больше удерживаться и, присев на
кровать, закатилась громким и таким заразительным смехом, что несколько детей тоже расхохотались, а сестра сердито крикнула на нее...
В комнате, в которой лежал Федор Павлович, никакого особенного беспорядка не заметили, но за ширмами, у
кровати его, подняли на полу
большой, из толстой бумаги, канцелярских размеров конверт с надписью: «Гостинчик в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти», а внизу было приписано, вероятно уже потом, самим Федором Павловичем: «и цыпленочку».
В моей комнате стояла
кровать без тюфяка, маленький столик, на нем кружка с водой, возле стул, в
большом медном шандале горела тонкая сальная свеча. Сырость и холод проникали до костей; офицер велел затопить печь, потом все ушли. Солдат обещал принесть сена; пока, подложив шинель под голову, я лег на голую
кровать и закурил трубку.
Комната тетенек, так называемая боковушка, об одно окно, узкая и длинная, как коридор. Даже летом в ней царствует постоянный полумрак. По обеим сторонам окна поставлены киоты с образами и висящими перед ними лампадами. Несколько поодаль, у стены, стоят две
кровати, друг к другу изголовьями; еще поодаль —
большая изразцовая печка; за печкой, на пространстве полутора аршин, у самой двери, ютится Аннушка с своим сундуком, войлоком для спанья и затрапезной, плоской, как блин, и отливающей глянцем подушкой.
Это столкновение сразу стало гимназическим событием. Матери я ничего не говорил, чтобы не огорчать ее, но чувствовал, что дело может стать серьезным. Вечером ко мне пришел один из товарищей, старший годами, с которым мы были очень близки. Это был превосходный малый, туговатый на ученье, но с
большим житейским смыслом. Он сел на
кровати и, печально помотав головой, сказал...
Поэтому мы все
больше и
больше попадали во власть «того света», который казался нам наполненным враждебной и чуткой силой… Однажды старший брат страшно закричал ночью и рассказал, что к нему из соседней темной комнаты вышел чорт и, подойдя к его
кровати, очень изящно и насмешливо поклонился.
Михей Зотыч лежал у себя в горнице на старой деревянной
кровати, покрытой войлоком. Он сильно похудел, изменился, а главное — точно весь выцвел. В лице не было ни кровинки. Даже нос заострился, и глаза казались
больше.
Крошечная детская с одним окном и двумя
кроватями привела мисс Дудль еще раз в ужас, а потом она уже перестала удивляться. Гости произвели в детской что-то вроде обыска. Мисс Дудль держала себя, как опытный сыщик: осмотрела игрушки, книги, детскую
кровать, заглянула под
кровать, отодвинула все комоды и даже пересчитала белье и платья. Стабровский с
большим вниманием следил за ней и тоже рассматривал детские лифчики, рубашки и кофточки.
Приходила бабушка; всё чаще и крепче слова ее пахли водкой, потом она стала приносить с собою
большой белый чайник, прятала его под
кровать ко мне и говорила, подмигивая...
Видно было, что он оживлялся порывами, из настоящего почти бреда выходил вдруг, на несколько мгновений, с полным сознанием вдруг припоминал и говорил,
большею частью отрывками, давно уже, может быть, надуманными и заученными, в долгие, скучные часы болезни, на
кровати, в уединении, в бессонницу.
Груздев отнесся к постигшему Самосадку позору с
большим азартом, хотя у самого уже начинался жар. Этот сильный человек вдруг ослабел, и только стоило ему закрыть глаза, как сейчас же начинался бред. Петр Елисеич сидел около его
кровати до полночи. Убедившись, что Груздев забылся, он хотел выйти.
Ужин прошел очень скучно. Петр Елисеич
больше молчал и старался не смотреть на гостью. Она осталась ночевать и расположилась в комнате Нюрочки. Катря и Домнушка принесли ей
кровать из бывшей комнаты Сидора Карпыча. Перед тем как ложиться спать, Анфиса Егоровна подробно осмотрела все комоды и даже пересчитала Нюрочкино белье.
Таисья спала прямо на голом полу у самой
кровати, свернувшись клубочком, а на
кровати под байковым одеялом лежал совсем
большой мужчина.
Тут была маленькая проходная комната вроде передней, где стоял
большой платяной шкаф, умывальный столик с
большим медным тазом и медным же рукомойником с подъемным стержнем; небольшой столик с привинченной к нему швейной подушечкой и
кровать рыжей келейницы, закрытая ватным кашемировым одеялом.
А на Малой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще народ серый и где берут за время пятьдесят копеек и меньше, совсем уж грязно и скудно: пол в зале кривой, облупленный и занозистый, окна завешены красными кумачовыми кусками; спальни, точно стойла, разделены тонкими перегородками, не достающими до потолка, а на
кроватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как, рваные, темные от времени, пятнистые простыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный, с примесью алкогольных паров и запаха человеческих извержений; женщины, одетые в цветное ситцевое тряпье или в матросские костюмы, по
большей части хриплы или гнусавы, с полупровалившимися носами, с лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при помощи послюненной красной коробочки от папирос.
Впрочем, быть с нею наедине в это время нам мало удавалось, даже менее, чем поутру: Александра Ивановна или Миницкие, если не были заняты, приходили к нам в кабинет; дамы ложились на
большую двуспальную
кровать, Миницкий садился на диван — и начинались одушевленные и откровенные разговоры, так что нас с сестрицей нередко усылали в столовую или детскую.
Двоюродные наши сестрицы, которые прежде были в
большой милости, сидели теперь у печки на стульях, а мы у дедушки на
кровати; видя, что он не обращает на них никакого вниманья, а занимается нами, генеральские дочки (как их называли), соскучась молчать и не принимая участия в наших разговорах, уходили потихоньку из комнаты в девичью, где было им гораздо веселее.
Мать захотела жить в кабинете, и сейчас из спальной перенесли
большую двойную
кровать, также красного дерева с бронзою и также великолепную; вместо кроватки для меня назначили диван, сестрицу же с Парашей и братца с кормилицей поместили в спальной, откуда была дверь прямо в девичью, что мать нашла очень удобным.
Зато я купил старые занавески к
кровати — вещь необходимую и которая могла принесть Елене
большое удовольствие.
Мы прошли через комнату, где стояли маленькие, детские
кровати (дети в ту эпоху были тоже частной собственностью). И снова комнаты, мерцание зеркал, угрюмые шкафы, нестерпимо пестрые диваны, громадный «камин»,
большая, красного дерева
кровать. Наше теперешнее — прекрасное, прозрачное, вечное — стекло было только в виде жалких, хрупких квадратиков-окон.
Придя к себе, Ромашов, как был, в пальто, не сняв даже шашки, лег на
кровать и долго лежал, не двигаясь, тупо и пристально глядя в потолок. У него болела голова и ломило спину, а в душе была такая пустота, точно там никогда не рождалось ни мыслей, ни вспоминаний, ни чувств; не ощущалось даже ни раздражения, ни скуки, а просто лежало что-то
большое, темное и равнодушное.
Я
больше этой наглости уже не вытерпел: спустил руку под
кровать и схватил топор да как тресну его, слышу — замычал и так и бякнул на месте.
Две
кровати стояли по стенам, в углу висела
большая в золотой ризе икона Божьей Матери, и перед ней горела розовая лампадка.
Комната была очень низка, но очень широка и длинна, почти квадратной формы. Два круглых окна, совсем похожих на пароходные иллюминаторы, еле-еле ее освещали. Да и вся она была похожа на кают-компанию грузового парохода. Вдоль одной стены стояла узенькая
кровать, вдоль другой очень
большой и широкий диван, покрытый истрепанным прекрасным текинским ковром, посередине — стол, накрытый цветной малороссийской скатертью.
Комната Марьи Тимофеевны была вдвое более той, которую занимал капитан, и меблирована такою же топорною мебелью; но стол пред диваном был накрыт цветною нарядною скатертью; на нем горела лампа; по всему полу был разостлан прекрасный ковер;
кровать была отделена длинною, во всю комнату, зеленою занавесью, и, кроме того, у стола находилось одно
большое мягкое кресло, в которое, однако, Марья Тимофеевна не садилась.
В комнате его был довольно
большой письменный стол и несколько соломенных плетеных стульев,
кровать с весьма чистыми одеялом и подушками и очень крепкий, должно быть, сундук, окованный железом.
Больной помещался в самой
большой и теплой комнате. Когда к нему вошли, в сопровождении Углаковых, наши дамы, он, очень переменившийся и похудевший в лице, лежал покрытый по самое горло одеялом и приветливо поклонился им, приподняв немного голову с подушки. Те уселись: Муза Николаевна — совсем около
кровати его, а Сусанна Николаевна — в некотором отдалении.
В царской опочивальне стояли две
кровати: одна, из голых досок, на которой Иван Васильевич ложился для наказания плоти, в минуты душевных тревог и сердечного раскаянья; другая, более широкая, была покрыта мягкими овчинами, пуховиком и шелковыми подушками. На этой царь отдыхал, когда ничто не тревожило его мыслей. Правда, это случалось редко, и последняя
кровать большею частью оставалась нетронутою.
Комната была просторная. В ней было несколько
кроватей, очень широких, с белыми подушками. В одном только месте стоял небольшой столик у
кровати, и в разных местах — несколько стульев. На одной стене висела
большая картина, на которой фигура «Свободы» подымала свой факел, а рядом — литографии, на которых были изображены пятисвечники и еврейские скрижали. Такие картины Матвей видел у себя на Волыни и подумал, что это Борк привез в Америку с собою.
В первой комнате стоял стол, покрытый скатертью, в соседней виднелась
кровать, под пологом, в углу
большой знакомый образ Почаевской божией матери, которую в нашем Западном крае чтут одинаково католики и православные.
В головах
кровати, на высокой подставке, горит лампа, ровный свет тепло облил подушки за спиной старика, его жёлтое голое темя и
большие уши, не закрытые узеньким венчиком седых волос.
Когда старик поднимает голову — на страницы тетради ложится тёмное, круглое пятно, он гладит его пухлой ладонью отёкшей руки и, прислушиваясь к неровному биению усталого сердца, прищуренными глазами смотрит на белые изразцы печи в ногах
кровати и на
большой, во всю стену, шкаф, тесно набитый чёрными книгами.
«Полно, варварка, проказничать со мной; я старый воробей, меня не обманешь, — сказал он, смеясь, — вставай-ка, я новые карточки привез, — и подойдя к постели и подсунув карты под подушку, он прибавил: — вот на зубок новорожденному!» — «Друг мой, Андрей Михайлыч, — говорила Софья Николавна, — ей-богу, я родила: вот мой сын…» На
большой пуховой подушке, тоже в щегольской наволочке, под кисейным, на розовом атласе, одеяльцем в самом деле лежал новорожденный, крепкий мальчик; возле
кровати стояла бабушка-повитушка, Алена Максимовна.
Комната была
большая, но какого-то необыкновенно унылого вида, вероятно благодаря абсолютной пустоте, за исключением моей кушетки,
кровати, ломберного стола, одного стула и этажерки с книгами.
Думать мне ни о чем
больше не хотелось; переехал так переехал, или перевезли так перевезли, — делать уж нечего, благо тихо, покойно,
кровать готова и спать хочется.
Два овальные стола были покрыты коричневым сукном; бюро красного дерева с бронзовыми украшениями; дальше письменный стол и
кровать в алькове, задернутая
большим вязаным ковром; одним словом, такая комната, какой я никогда и не думал найти за мои скромные деньги.
«Черт знает, чего этот человек так нахально лезет ко мне в дружбу?» — подумал я и только что хотел привстать с
кровати, как вдруг двери моей комнаты распахнулись, и в них предстал сам капитан Постельников. Он нес
большой крендель, а на кренделе маленькую вербочку. Это было продолжение подарков на мое новоселье, и с этих пор для меня началась новая жизнь, и далеко не похвальная.
Засыпая в своей
кровати крепким молодым сном, Нюша каждый вечер наблюдала одну и ту же картину: в переднем углу, накрывшись
большим темным шелковым платком, пущенным на спину в два конца, как носят все кержанки, бабушка молится целые часы напролет, откладываются широкие кресты, а по лестовке отсчитываются
большие и малые поклоны.
Солдат поместили в казармах, а офицерам дали
большой номер с четырьмя
кроватями, куда пригласили и меня.
Три хорошо обставленные комнаты, кабинет с
кроватью, письменным столом и книжным шкафом, столовая с кожаной мебелью,
большая комната с буфетом и двумя турецкими диванами и обширная прихожая, где за загородкой помещался его слуга Федор, старик, бывший камердинер его дяди.
…В тесной и тёмной комнате пили чай, лысый хохотал и вскрикивал так, что на столе звенела посуда. Было душно, крепко пахло горячим хлебом. Евсею хотелось спать, и он всё поглядывал в угол, где за грязным пологом стояла широкая
кровать со множеством подушек. Летало много
больших, чёрных мух, они стукались в лоб, ползали по лицу, досадно щекотали вспотевшую кожу. Евсей стеснялся отгонять их.