Неточные совпадения
Между тем Амалия Штокфиш распоряжалась: назначила с мещан по алтыну с каждого двора, с купцов же по фунту чаю да по голове сахару по
большой. Потом поехала в
казармы и из собственных рук поднесла солдатам по чарке водки и по куску пирога. Возвращаясь домой, она встретила на дороге помощника градоначальника и стряпчего, которые гнали хворостиной гусей с луга.
Мы не верили глазам, глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего не было: пустой берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде
казарм. К берегам жмутся неуклюжие
большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому бы очень не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
Возвращаясь в город, мы, между деревень, наткнулись на
казармы и на плац.
Большие желтые здания, в которых поместится до тысячи человек, шли по обеим сторонам дороги. Полковник сидел в креслах на открытом воздухе, на
большой, расчищенной луговине, у гауптвахты; молодые офицеры учили солдат. Ученье делают здесь с десяти часов до двенадцати утра и с пяти до восьми вечера.
Ходить в караул считалось вообще трудной и рискованной обязанностью, но перед
большими праздниками солдаты просились, чтобы их назначали в караул. Для них, никогда не видевших куска белого хлеба, эти дни были праздниками. Когда подаяние
большое, они приносили хлеба даже в
казармы и делились с товарищами.
Они, пока живут в тюрьмах или
казармах, смотрят на колонию лишь с точки зрения потребностей; их визиты в колонию играют роль вредного внешнего влияния, понижающего рождаемость и повышающего болезненность, и притом случайного, которое может быть
больше или меньше, смотря по тому, на каком расстоянии от селения находится тюрьма или
казарма; это то же, что в жизни русской деревни золоторотцы, работающие по соседству на железной дороге.
Несчастные женщины свободного состояния, которых северные чиновники томят в Дуэ «в
казармах для семейных», пригодились бы здесь как нельзя кстати; во Владимировке одного рогатого скота
больше 100 голов, 40 лошадей, хорошие покосы, но нет хозяек и, значит, нет настоящих хозяйств.
С первым выпавшим снегом большинство работ в Кедровской даче прекратилось, за исключением пяти-шести
больших приисков, где промывка шла в теплых
казармах.
В зале стояли оба мальчика Захаревских в новеньких чистеньких курточках, в чистом белье и гладко причесанные; но, несмотря на то, они все-таки как бы
больше походили на кантонистов [Кантонисты — в XIX веке дети, отданные на воспитание в военные
казармы или военные поселения и обязанные служить в армии солдатами.], чем на дворянских детей.
— Какая она аристократка! — возразил с сердцем Еспер Иваныч. — Авантюристка — это так!.. Сначала по
казармам шлялась, а потом в генерал-адъютантши попала!.. Настоящий аристократизм, — продолжал он, как бы
больше рассуждая сам с собою, — при всей его тепличности и оранжерейности воспитания, при некоторой брезгливости к жизни, первей всего благороден, великодушен и возвышен в своих чувствованиях.
В
большой комнате
казармы было пропасть народа: морские, артиллерийские и пехотные офицеры. Одни спали, другие разговаривали, сидя на каком-то ящике и лафете крепостной пушки; третьи, составляя самую
большую и шумную группу за сводом, сидели на полу, на двух разостланных бурках, пили портер и играли в карты.
Когда нельзя было
больше оставаться в
казармах, мы стали прощаться с ним. Он подал всем нам руку, крепко пожал наши и, не вставая, чтоб проводить нас, сказал...
— Нет, господа! Я
больше не читаю, — продолжал Зухин тем же тоном, — я вам говорю, непостижимое событие! Семенов прислал мне с солдатом вот двадцать рублей, которые занял когда-то, и пишет, что ежели я его хочу видеть, то чтоб приходил в
казармы. Вы знаете, что это значит? — прибавил он, оглянув всех нас. Мы все молчали. — Я сейчас иду к нему, — продолжал Зухин, — пойдемте, кто хочет.
Дежурный унтер-офицер уже не хотел нас пускать в
казарму, но Зухин как-то уговорил его, и тот же самый солдат, который приходил с запиской, провел нас в
большую, почти темную, слабо освещенную несколькими ночниками комнату, в которой с обеих сторон на нарах, с бритыми лбами, сидели и лежали рекруты в серых шинелях.
Через четырнадцать лет, уже оставив военную службу, уже женившись, уже приобретая
большую известность как художник-портретист, он во дни тяжелой душевной тревоги приедет, сам не зная зачем, из Петербурга в Москву, и там неведомый, темный, но мощный инстинкт властно потянет его в Лефортово, в облупленную желтую николаевскую
казарму, к отцу Михаилу.
— Еще бы, Берлин —
казармы, и
больше ничего! — согласился с ней Егор Егорыч.
Всех
больше радовался и суетился из нашей
казармы Исай Фомич Бумштейн, каторжный из евреев, о котором уже я упоминал в четвертой главе моего рассказа.
Жила она
больше, из хлеба, за
казармами; если же увидит, бывало, кого-нибудь из наших, то тотчас же еще за несколько шагов, в знак смирения, перекувырнется на спину: «Делай, дескать, со мной что тебе угодно, а я, видишь, и не думаю сопротивляться».
За
казармами для этого нарочно была устроена
большая помойная яма.
Хворал все
больше и
больше, а все просил не отправлять в больницу. Я за него резал его кубики и с кем-нибудь из товарищей из других пар ссыпал и его и свои на рамы. Все мне охотно помогали, особенно Суслик, — старика любила и уважала вся
казарма.
По приходе на зимовник я первое время жил в общей
казарме, но скоро хозяева дали мне отдельную комнату; обедать я стал с ними, и никто из товарищей на это не обижался, тем более что я все-таки от них не отдалялся и
большую часть времени проводил в артели — в доме скучно мне было.
Солдат поместили в
казармах, а офицерам дали
большой номер с четырьмя кроватями, куда пригласили и меня.
— Не один он думал так, и это верно было: чем дальше — тем горячее в туннеле, тем
больше хворало и падало в землю людей. И всё сильнее текли горячие ключи, осыпалась порода, а двое наших, из Лугано, сошли с ума. Ночами в
казарме у нас многие бредили, стонали и вскакивали с постелей в некоем ужасе…
Было второе марта. Накануне роздали рабочим жалованье, и они, как и всегда, загуляли. После «получки» постоянно не работают два, а то и три дня. Получив жалованье, рабочие в тот же день отправляются в город закупать там себе белье, одежду, обувь и расходятся по трактирам и питейным, где пропивают все, попадают в часть и приводятся оттуда на другой день.
Большая же часть уже и не покупает ничего, зная, что это бесполезно, а пропивает деньги, не выходя из
казармы.
Его и детей точно вихрем крутило, с утра до вечера они мелькали у всех на глазах, быстро шагая по всем улицам, торопливо крестясь на церкви; отец был шумен и неистов, старший сын угрюм, молчалив и, видимо, робок или застенчив, красавец Олёшка — задорен с парнями и дерзко подмигивал девицам, а Никита с восходом солнца уносил острый горб свой за реку, на «Коровий язык», куда грачами слетелись плотники, каменщики, возводя там длинную кирпичную
казарму и в стороне от неё, под Окою, двухэтажный
большой дом из двенадцативершковых брёвен, — дом, похожий на тюрьму.
Меркулов продолжает ходить по
казарме. Он идет вдоль стены, машинально обдирая ногтем
большого пальца масляную краску. Солдаты лежат на нарах, покрытые сверху серыми шинелями, тесно прижавшись друг к другу. При тусклом, коптящем свете ночников очертания спящих фигур теряют резкость, сливаются, и кажется, будто это лежат не люди, а серые, однообразные и неподвижные вороха шинелей.
Меркулов не хочет поддаваться сну, но временами что-то мягкое и властное приятно сжимает его голову; тогда веки вдруг задрожат и сомкнутся с усталой резью, приторная истома сразу пропадает, и уже нет
больше ни
казармы, ни длинной ночи, и на несколько секунд Меркулову легко и покойно до блаженства.
— Да, да!.. дело вообще не дурно идет! — говорил он. — То, что пан ведет в салонах, Свитка проводит в коммунах! я — и там, и сям, а
больше в
казармах, то есть так себе, исподволь, в батарейной школе, потому тут
большая осторожность нужна.
— Bonsoir, maman! — эхом откликнулось множество голосов, едва мы переступили порог дортуара —
большой, длинной комнаты, похожей на
казарму, с двумя рядами кроватей, поставленных изголовьями одна к другой.
На плане значился громадный город — правда, в проекте — с внушительными зданиями, похожими на дворцы, с собором, с широкими улицами и площадями, носящими громкие названия, в числе которых чаще всего встречалось имя Наполеона, тогдашнего императора французов, с
казармами, театром и разными присутственными местами, — и вместо всего этого Ашанин увидел
большую, широко раскинувшуюся деревню с анамитскими домиками и хижинами, из которых многие были окружены широкой листвой тропических деревьев.
Но — странное дело! — отряд уже был близко, а из укреплений не стреляли. Авангард, с которым был и Ашанин, подошел к Го-Конгу,
большому форту, выстроенному на холме, окруженному рвами и командующему местностью и имеющему 300 метров по фасу и 85 амбразур и… там не было никого… Все пусто. Внутри форта было 40 блиндированных
казарм… Солдаты бросились осматривать их и скоро торжественно привели трех стариков.
В это самое время в
большой, круглой, темной и сырой
казарме второго этажа, из угла, встала легкая фигура и, сделав шаг вперед, остановилась и начала прислушиваться.
Было решено, что Елизавета Петровна, надев под свою одежду кирасу, отправится в
казармы, чтобы привлечь
большее число солдат, и сама поведет их к Зимнему дворцу. Обсудив во всех подробностях различные пункты, касающиеся осуществления переворота, Шетарди коснулся вопроса, интересовавшего его в особенности, как представителя Франции.
Ротный командир его говорил Василию Ивановичу, приезжавшему в Петербург, что он сам напрашивается на трудные служебные обязанности, никогда ни для каких служебных обязанностей не нанимает солдата, а исполняет сам; любит учить фронту, причем весьма требователен;
большую часть времени проводит в
казармах; солдаты его очень любят, но считают чудаком.
Подъехав к крыльцу
большого дома у конно-гвардейских
казарм, в котором жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.