Неточные совпадения
— Так вы нынче ждете Степана Аркадьича? — сказал Сергей Иванович, очевидно не желая продолжать разговор
о Вареньке. — Трудно найти двух свояков, менее похожих
друг на
друга, — сказал он с тонкою улыбкой. — Один подвижной, живущий только в обществе, как рыба в воде;
другой, наш Костя, живой, быстрый, чуткий на всё, но, как только в обществе, так или замрет или
бьется бестолково, как рыба на земле.
Другие, схваченные бурунами,
бились о рифы; утихающее волнение грозно шатало корпус; обезлюдевший корабль с порванными снастями переживал долгую агонию, пока новый шторм не разносил его в щепки.
Жилось ему сносно: здесь не было ни в ком претензии казаться чем-нибудь
другим, лучше, выше, умнее, нравственнее; а между тем на самом деле оно было выше, нравственнее, нежели казалось, и едва ли не умнее. Там, в куче людей с развитыми понятиями,
бьются из того, чтобы быть проще, и не умеют; здесь, не думая
о том, все просты, никто не лез из кожи подделаться под простоту.
Хотелось бы верно изобразить вам, где я, что вижу, но
о многом говорят чересчур много, а сказать нечего; с
другого, напротив, как ни
бейся, не снимешь и бледной копии, разве вы дадите взаймы вашего воображения и красок.
Вечером стрелки и казаки сидели у костра и пели песни. Откуда-то взялась у них гармоника. Глядя на их беззаботные лица, никто бы не поверил, что только 2 часа тому назад они
бились в болоте, измученные и усталые. Видно было, что они совершенно не думали
о завтрашнем дне и жили только настоящим. А в стороне, у
другого костра,
другая группа людей рассматривала карты и обсуждала дальнейшие маршруты.
— Ну, извините, — перебил генерал, — теперь ни минуты более не имею. Сейчас я скажу
о вас Лизавете Прокофьевне: если она пожелает принять вас теперь же (я уж в таком виде постараюсь вас отрекомендовать), то советую воспользоваться случаем и понравиться, потому Лизавета Прокофьевна очень может вам пригодиться; вы же однофамилец. Если не пожелает, то не взыщите, когда-нибудь в
другое время. А ты, Ганя, взгляни-ка покамест на эти счеты, мы давеча с Федосеевым
бились. Их надо бы не забыть включить…
Конечно, у нее еще был выход: отдать себя под покровительство волостного писаря, Дрозда или
другого влиятельного лица, но она с ужасом останавливалась перед этой перспективой и в безвыходном отчаянии металась по комнате, ломала себе руки и
билась о стену головой. Этим начинался ее день и этим кончался. Ночью она видела страшные сны.
— Трудится бездарный труженик; талант творит легко и свободно…» Но, вспомнив, что статьи его
о сельском хозяйстве, да и стихи тоже, были сначала так, ни то ни се, а потом постепенно совершенствовались и обратили на себя особенное внимание публики, он задумался, понял нелепость своего заключения и со вздохом отложил изящную прозу до
другого времени: когда сердце будет
биться ровнее, мысли придут в порядок, тогда он дал себе слово заняться как следует.
Домогательство Вяземского было противно правилам. Кто не хотел
биться сам, должен был объявить
о том заране. Вышедши раз на поединок, нельзя было поставить вместо себя
другого. Но царь имел в виду погибель Морозова и согласился.
Она не спешила под кровлю и, плача, сидела на том же крылечке, с которого недавно сошел ее муж. Она, рыдая,
бьется своею маленькою головкой
о перила, и нет с ней ни
друга, ни утешителя! Нет; это было не так.
Друг у нее есть, и
друг крепкий…
«
О мой брат, мой
друг, мой милый!..» — шептали ее губы, и она сама не знала, чье это сердце, его ли, ее ли, так сладостно
билось и таяло в ее груди.
Несмотря на резкое разногласие в этом единственном пункте, мы все сильнее и крепче привязывались
друг к
другу.
О любви между нами не было сказано еще ни слова, но быть вместе для нас уже сделалось потребностью, и часто в молчаливые минуты, когда наши взгляды нечаянно и одновременно встречались, я видел, как увлажнялись глаза Олеси и как
билась тоненькая голубая жилка у нее на виске…
Друг твоего отца отрыл старинную тяжбу
о землях и выиграл ее и отнял у него всё имение; я видал отца твоего перед кончиной; его седая голова неподвижная, сухая, подобная белому камню, остановила на мне пронзительный взор, где горела последняя искра жизни и ненависти… и мне она осталась в наследство; а его проклятие живо, живо и каждый год пускает новые отрасли, и каждый год всё более окружает своею тенью семейство злодея… я не знаю, каким образом всё это сделалось… но кто, ты думаешь, кто этот нежный
друг? — как, небо!.. в продолжении 17-ти лет ни один язык не шепнул ей: этот хлеб куплен ценою крови — твоей — его крови! и без меня, существа бедного, у которого вместо души есть одно только ненасытимое чувство мщения, без уродливого нищего, это невинное сердце
билось бы для него одною благодарностью.
Потемневшее от пыли голубое южное небо — мутно; жаркое солнце смотрит в зеленоватое море, точно сквозь тонкую серую вуаль. Оно почти не отражается в воде, рассекаемой ударами весел, пароходных винтов, острыми килями турецких фелюг и
других судов, бороздящих по всем направлениям тесную гавань. Закованные в гранит волны моря подавлены громадными тяжестями, скользящими по их хребтам,
бьются о борта судов,
о берега,
бьются и ропщут, вспененные, загрязненные разным хламом.
Анна Ник<олавна> (ласкает ее). Успокойся,
друг мой.
О чем ты плачешь? Разве не сама сказала, что он тебе нравится. Посмотри, как сердце
бьется. Это нездорово! Ты слишком встревожилась; я опрометчиво поступила; однако сама посуди: ведь он ждет! Не надо упускать жениха!.. Ведь я тебя не выдаю насильно, а только спрашиваю. Ты согласна? И я тотчас ему скажу! Нет? так нет! беда не велика…
Я опомнился, выпил стакан воды, перешел в
другую комнату; но сон не посетил меня. Сердце во мне
билось болезненно, хоть и нечасто. Я уже не мог предаваться мечтам
о счастии; я уже не смел верить ему.
Ноги не укладывались, всему телу было неудобно, и она повернулась на
другой бок. По спальне с жужжаньем летала большая муха и беспокойно
билась о потолок. Слышно было также, как в зале Григорий и Василий, осторожно ступая, убирали столы; Ольге Михайловне стало казаться, что она уснет и ей будет удобно только тогда, когда утихнут эти звуки. И она опять нетерпеливо повернулась на
другой бок.
Больной непрерывно икал, вздрагивая, голова его тряслась, переваливаясь с плеча на плечо, то стуча затылком
о стену, то падая на грудь, руки ползали по одеялу, щипали его дрожащими пальцами и поочередно, то одна, то
другая, хватались за расстёгнутый ворот рубахи,
бились о волосатую грудь.
Много раз мы с Яковом теряли
друг друга в густом, местами непроходимом кустарнике. Один раз сучок задел за собачку моего ружья, и оно нежданно выстрелило. От мгновенного испуга и от громкого выстрела у меня тотчас же разболелась голова и так и не переставала болеть целый день, до вечера. Сапоги промокли, в них хлюпала вода, и отяжелевшие, усталые ноги каждую секунду спотыкались
о кочки. Кровь тяжело
билась под черепом, который мне казался огромным, точно разбухшим, и я чувствовал больно каждый удар сердца.
Тут фигурировали и Славнобубенск, и Москва, и Петербург, и общие знакомые, и книги, и новые сочинения, и студенты, и кой-какие маленькие сплетни, к которым кто ж не питает маленькой слабости? — и театр, и вопросы
о жизни,
о политике,
о Лидиньке Затц, и музыка, и современные события, и те особенные полунамеки, полувзгляды, полуулыбки, которые очень хорошо и очень тонко бывают понятны людям, когда у них, при встрече, при взгляде одного на
другого сильней и порывистей начинает
биться сердце, и в этом сердце сказывается какое-то особенное радостно-щемящее, хорошее и светлое чувство.
Этот мыльный фартук своим прикосновением производил на меня такое отвратительное впечатление, что я
бился и визжал как сумасшедший и, наконец, однажды ущипнул бабушку так больно, что она, выхватив меня из своих колен, зажала в них снова по
другому образцу и отхлопала ладонью так больно, что я помню это
о сю пору почти так же живо, как сочный, рубенсовский колорит латышских дев, на которых я нехотя смотрел, удивляясь занимательности некоторых их форм.
Другие люди думают, что жизнь им дана затем, чтобы понять, как она сделана, и чтобы сделать ее лучше, чем та, которая дана им от бога. И они
бьются о том, чтобы сделать
другую, лучшую жизнь. Но они, улучшая эту жизнь, губят ее и этим сами лишают себя жизни.
А что Толстой переживал в душе за время своего сидения в Ясной Поляне, это мы имеем возможность узнать только теперь, когда нам, по крайней мере, в некоторой степени стали доступны его дневники и интимные строки из писем к
друзьям. Мучительно читать их. Это какой-то сплошной вопль отчаяния человека, который задыхается от отсутствия воздуха,
бьется о стены своей тюрьмы и не может вырваться на свежий воздух.
В домах богатых заказчиков ему часто приходится видеть красивых барышень, но они не обращают на него никакого внимания и только иногда смеются и шепчут
друг другу: «Какой у этого сапожника красный нос!» Правда, Марья хорошая, добрая, работящая баба, но ведь она необразованная, рука у нее тяжелая и
бьется больно, а когда приходится говорить при ней
о политике или
о чем-нибудь умном, то она вмешивается и несет ужасную чепуху.
—
О, конечно, дорогой
друг, конечно, и я в ней не сомневаюсь. Я знаю, какое сердце
бьется в твоей груди. Мое несчастье — вместе и твое, и я уверен, что ты ни на минуту не задумаешься принести в жертву все, чтобы спасти мою честь.
Не в отсутствии взаимности состояло это несчастье, но в лице папеньки «предмета», отставного секретаря сиротского суда, колежского советника Акиндина Михайловича Грабастова. Сердце его юной дочки Софьи Акиндиновны давно уже трепетно
билось о корсетик при виде Виктора Дмитриевича и, особенно, его цветных галстуков. Давно они уже передавали
друг другу цыдулки на бумажках с изображением Амура, несущего в руках сердце, пронзенное стрелой, но отец был непреклонен.
— Тогда язык мой прильнул бы к моей гортани! Разве я потерял разум! Верно, говорил я
о каком-нибудь
другом Антоне-немце, только не
о вашем будущем родственнике.
О, глаз мой далеко видит!.. Дело в том, что господин Антон
бьется на славу.
Последний дрожащими от волнения руками схватил перстень. Он узнал его, и ему припомнилось все давно минувшее. Князь Никита Воротынский,
о судьбе которого он, бывши в походах, почти не знал ничего, был действительно
друг и товарищ его детства и юности. Затем оба они поступили в ратную службу и бок
о бок
бились под Казанью с татарами и крымским ханом. Князь Никита Воротынский был дружкой на свадьбе князя Василия и покойной княгини Анастасии.
— Нет, мама, я лягу тут на полу, — сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стоны адъютанта послышались из открытого окна явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи и графиня видела, как тонкая шея ее тряслась от рыданий и
билась о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в
другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.