Неточные совпадения
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю к ней;
Брожу над
морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью
моряКогда ж начну я вольный
бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
Вот, некогда, на берегу морском,
При стаде он своём
В день ясный сидя
И видя,
Что на
Море едва колышется вода
(Так
Море присмирело),
И плавно с пристани
бегут по ней суда:
«Мой друг!» сказал: «опять ты денег захотело,
Но ежели моих — пустое дело!
— Я была где-то на берегу, — продолжала Вера, — у
моря, передо мной какой-то мост, в
море. Я
побежала по мосту — добежала до половины; смотрю, другой половины нет, ее унесла буря…
Шлюпки не пристают здесь, а выскакивают с бурунами на берег, в кучу мелкого щебня. Гребцы, засучив панталоны, идут в воду и тащат шлюпку до сухого места, а потом вынимают и пассажиров. Мы почти
бегом бросились на берег
по площади, к ряду домов и к бульвару, который упирается в
море.
Первый раз в жизни я видел такой страшный лесной пожар. Огромные кедры, охваченные пламенем, пылали, точно факелы. Внизу, около земли, было
море огня. Тут все горело: сухая трава, опавшая листва и валежник; слышно было, как лопались от жара и стонали живые деревья. Желтый дым большими клубами быстро вздымался кверху.
По земле
бежали огненные волны; языки пламени вились вокруг пней и облизывали накалившиеся камни.
Тройка катит селом, стучит
по мосту, ушла за пригорок, тут одна дорога и есть — к нам. Пока мы
бежим навстречу, тройка у подъезда; Михаил Семенович, как лавина, уже скатился с нее, смеется, целуется и
морит со смеха, в то время как Белинский, проклиная даль Покровского, устройство русских телег, русских дорог, еще слезает, расправляя поясницу. А Кетчер уже бранит их...
На острове, отделяемом от материка бурным
морем, казалось, не трудно было создать большую морскую тюрьму
по плану: «кругом вода, а в середке беда», и осуществить римскую ссылку на остров, где о
побеге можно было бы только мечтать.
Порой казалось что вот-вот сейчас все это кончится, и откроется даль, с шоссейной дорогой, которая
бежит по полям, с одним рядом телеграфных столбов, с одинокой почтовой тележкой и с
морем спелых хлебов
по сторонам, до самого горизонта.
Волны все
бежали и плескались, а на их верхушках, закругленных и зыбких, играли то белая пена, то переливы глубокого синего неба, то серебристые отблески месяца, то, наконец, красные огни фонарей, которые какой-то человек, сновавший
по воде в легкой лодке, зажигал зачем-то в разных местах, над
морем…
А
по праздникам, рано, когда солнце едва поднималось из-за гор над Сорренто, а небо было розовое, точно соткано из цветов абрикоса, — Туба, лохматый, как овчарка, катился под гору, с удочками на плече, прыгая с камня на камень, точно ком упругих мускулов совсем без костей, —
бежал к
морю, улыбаясь ему широким, рыжим от веснушек лицом, а встречу, в свежем воздухе утра, заглушая сладкое дыхание проснувшихся цветов, плыл острый аромат, тихий говор волн, — они цеплялись о камни там, внизу, и манили к себе, точно девушки, — волны…
Справа
по обрыву стоял лес, слева блестело утреннее красивое
море, а ветер дул на счастье в затылок. Я был рад, что иду берегом. На гравии
бежали, шумя, полосы зеленой воды, отливаясь затем назад шепчущей о тишине пеной. Обогнув мыс, мы увидели вдали, на изгибе лиловых холмов берега, синюю крышу с узким дымком флага, и только тут я вспомнил, что Эстамп ждет известий. То же самое, должно быть, думал Дюрок, так как сказал...
Анне Акимовне вдруг стало стыдно, что у нее горят щеки и что на нее все смотрят, она смешала на столе карты и
побежала из комнаты, и когда
бежала по лестнице и потом пришла наверх и села в гостиной у рояля, из нижнего этажа доносился гул, будто
море шумело; вероятно, говорили про нее и про Пименова и, быть может, пользуясь ее отсутствием, Жужелица обижала Варварушку и уж, конечно, не стеснялась в выражениях.
Шли мы больше горами; оно хоть труднее, да зато безопаснее: на горах-то только тайга шумит да ручьи
бегут,
по камню играют. Житель, гиляк, в долинах живет, у рек да у
моря, потому что питается рыбой, которая рыба в реки ихние с
моря заходит, кытá называемая. И столь этой рыбы много, так это даже удивлению подобно. Кто не видал, поверить трудно: сами мы эту рыбу руками добывали.
Та же декорация. Вечереет. Свинцовые тучи
бегут по небу. Издали доносится усиленный стук топоров. Через сцену, не переставая, идут люди к
морю, огибая дворец. Жесты оживленные, глаза блестят; волнение достигло крайней степени. На всех лицах тревога и жадная надежда. Один из толпы останавливается и опирается на перила набережной. К нему присоединяется второй.
Талантливые натуры, заметив, что все около них движется, — и волны
бегут, и суда плывут мимо, — рвутся и сами куда-нибудь; но снять корабль с мели и повернуть по-своему они не в силах, уплыть одни далеко от своих — боятся:
море неведомое, а пловцы они плохие.
Где светлый ключ, спускаясь вниз,
По серым камням точит слёзы,
Ползут на чёрный кипарис
Гроздами пурпурные розы.
Сюда когда-то, в жгучий зной,
Под тёмнолиственные лавры,
Бежали львы на водопой
И буро-пегие кентавры;
С козлом бодался здесь сатир;
Вакханки с криками и смехом
Свершали виноградный пир,
И хор тимпанов, флейт и лир
Сливался шумно с дальним эхом.
На той скале Дианы храм
Хранила девственная жрица,
А здесь над
морем по ночам
Плыла богини колесница…
Море черно. Черно и кругом на горизонте. Черно и на небе, покрытом облаками. А корвет, покачиваясь и поклевывая носом,
бежит себе, рассекая эту непроглядную тьму, подгоняемый ровным свежим ветром, узлов
по восьми. На корвете тишина. Только слышатся свист и подвывание ветра в снастях да тихий гул
моря и всплески его о борта корвета.
Ног не вязали, знали собаки, что
по морю нам не
бежать…
Представим себе недавнее прошлое Италии. Гарибальди со своею удалою тысячью высадился в Сицилии. Как будто ураганом ударило
по народному
морю, — оно взволновалось и закипело, ринулось на твердыни насильнической власти, опрокинуло их и смыло. И юг Италии свободен,
бежит из Неаполя трусливый и жестокий Франческо Второй, и народный вождь вступает в столицу.
Долго в эту ночь я не приходил домой. Зашел куда-то далеко
по набережной Невы, за Горный институт.
По Неве
бежали в темноте белогривые волны, с
моря порывами дул влажный ветер и выл в воздухе. Рыданья подступали к горлу. И в голове пелось из «Фауста...
Ему же приписывают современники мысль, до конца жизни не покидавшую голову подозрительного царя,
бежать в крайности за
море, для чего,
по советам того же Бомелия, царь так ревниво, во все продолжение своего царствования, сохранял дружбу с английской королевой Елизаветой, обещавшей ему безопасное убежище от козней крамольников-бояр.
Чума с быстротой переносилась из одного дома в другой, и в описываемое нами время
мор был в самом разгаре. Жители столицы впали в совершенное уныние и заперлись в своих домах, сам главнокомандующий граф Салтыков, знакомый наш
по Семилетней войне,
бежал из Москвы в свою деревню. На опустелых, как бы покинутых жителями улицах там и сям валялись не убранные еще «мортусами» — как назывались эти странные люди в смоляных одеждах — трупы.