И вот по родственным обедам
Развозят Таню каждый день
Представить бабушкам и дедам
Ее рассеянную лень.
Родне, прибывшей издалеча,
Повсюду ласковая встреча,
И восклицанья, и хлеб-соль.
«Как Таня выросла! Давно ль
Я, кажется, тебя крестила?
А я так на руки брала!
А я так за уши драла!
А я так пряником кормила!»
И хором
бабушки твердят:
«Как наши годы-то летят...
Неточные совпадения
—
Бабушки нет у вас больше… —
твердила она рассеянно, стоя там, где встала с кресла, и глядя вниз. Поди, поди! — почти гневно крикнула она, видя, что он медлит, — не ходи ко мне… не пускай никого, распоряжайся всем… А меня оставьте все… все!
— Ветошь, хлам! Тысяч на десять серебра, белья, хрусталя — ветошь! —
твердила бабушка.
— Все не по-людски! — ворчала про себя
бабушка, — своенравная: в мать! Дались им какие-то нервы! И доктор тоже все о нервах
твердит. «Не трогайте, не перечьте, берегите»! А они от нерв и куролесят!
Ночью, лежа с
бабушкой на полатях, я надоедно
твердил ей всё, что помнил из книг, и всё, что сочинял сам; иногда она хохотала, но чаще журила меня...
Один раз, поздно вечером, он, в черном фраке и белом жилете, вошел в гостиную с тем, чтобы взять с собой на бал Володю, который в это время одевался в своей комнате.
Бабушка в спальне дожидалась, чтобы Володя пришел показаться ей (она имела привычку перед каждым балом призывать его к себе, благословлять, осматривать и давать наставления). В зале, освещенной только одной лампой, Мими с Катенькой ходила взад и вперед, а Любочка сидела за роялем и
твердила второй концерт Фильда, любимую пьесу maman.
— Нет, так… Я уж ему ответила. Умнее матери хочет быть… Однако это еще
бабушка надвое сказала… да! А впрочем, и я хороша; тебя прошу не говорить об нем, а сама
твержу:"Коронат да Коронат!"Будем-ка лучше об себе говорить. Вот я сперва закуску велю подать, а потом и поговорим; да и наши, того гляди, подъедут. И преприятно денек вместе проведем!
Иногда мне казалось, что церковь погружена глубоко в воду озера, спряталась от земли, чтобы жить особенною, ни на что не похожею жизнью. Вероятно, это ощущение было вызвано у меня рассказом
бабушки о граде Китеже, и часто я, дремотно покачиваясь вместе со всем окружающим, убаюканный пением хора, шорохом молитв, вздохами людей,
твердил про себя певучий, грустный рассказ...
Я давно
твержу: «Пора, пора, что вы ее переращиваете, куда бережете?» Так бабушка-то у нас совсем состарилась, девичье-то положение понимать перестала.
И он воображает себя чистокровным аристократом, постоянно
твердит о превосходительстве отца и не забывает того, что
бабушка его — урожденная княжна Токмач-Пересветова.