Неточные совпадения
Прежде бывало, — говорил Голенищев, не замечая или не желая заметить, что и Анне и Вронскому хотелось говорить, — прежде бывало вольнодумец был человек, который воспитался в понятиях
религии, закона, нравственности и сам борьбой и трудом доходил до вольнодумства; но теперь является новый тип самородных вольнодумцев, которые вырастают и не слыхав даже, что были законы нравственности,
религии, что были
авторитеты, а которые прямо вырастают в понятиях отрицания всего, т. е. дикими.
Но перед лицом западных христианских течений эпохи я все же чувствовал себя очень «левым», «модернистом», ставящим перед христианским сознанием новые проблемы, исповедующим христианство как
религию свободы и творчества, а не
авторитета и традиции.
В действительности «Легенда о Великом Инквизиторе» наносит страшные удары всякому
авторитету и всякой власти, она бьет по царству кесаря не только в католичестве, но и в православии и во всякой
религии, так же как в коммунизме и социализме.
Такого понимания христианства, как
религии свободы, такого радикального отрицания
авторитета в религиозной жизни никто еще, кажется, не выражал.
В «Легенде» Достоевский имел, конечно, в виду не только католичество, не только всякую
религию авторитета, но и
религию коммунизма, отвергающую бессмертие и свободу духа.
— Без
религии, без
авторитетов, без истинного знания куда же можно прийти, кроме… Но я не произношу этого страшного слова; я просто зажмуриваю глаза, и говорю: Dieu, qui mene toutes choses a bien, ne laissera pas perir notre chere et sainte Russie… [Бог, который направляет все к благу, не допустит гибели нашей дорогой святой Руси…] нашу святую, православную Русь, messieurs!
Так. Но принять в соображенье надо,
Что он испанский гранд, богат связями,
Что явной на него улики нет
И что от слов он может отказаться.
Когда его мы прямо обвиним,
Наделает процесс наш много шума,
А преступленье так невероятно,
Что ропот всех подымется на нас.
Пожалуй, сам король за дон Жуана
Заступится, и этим пошатнется
Религии святой
авторитет.
Вышепомянутый нигилист Полояров ведет деятельную пропаганду идей и действий, вредящих началам доброй нравственности и Святой
Религии, подрывающих священный
авторитет Закона и Высшей Власти, стремящихся к ниспровержению существующего порядка и наносящих ущерб целости Государства.
Он особенно поставлял на вид, как были истощены все возможные меры кротости, как надлежащие власти христианским словом и вразумлением стремились вселить благоразумие в непокорных, — но ни голос совести, ни
авторитет власти, ни кроткое слово св.
религии не возымели силы над зачерствелыми сердцами анархистов-мятежников, из коих весьма многие были вооружены в толпе топорами, кольями и вилами.
«Сим имею честь, по долгу верноподданнической присяги и по внушению гражданского моего чувства, почтительнейше известить, что вольнопроживающий в городе Санкт-Петербурге нигилист Моисей Исааков Фрумкин распространяет пропаганду зловредных идей, вредящих началам доброй нравственности и Святой
Религии, подрывающих
авторитет Высшей Власти и Закона, стремящихся к ниспровержению существующего порядка и наносящих ущерб целости Государства. А посему…»
Полковник поражен, полковник озадачен, но все это длится не более минуты: вдохновение свыше осенило его голову — и с сияющим лицом он почтительнейше докладывает его превосходительству, что сколь ни трудно было ему, Пшецыньскому, при усердном содействии местной власти водворить порядок, тишину и спокойствие, но, наконец, меры кротости совокупно с увещанием св.
религии воздействовали — и
авторитет власти, стараниями их, восстановлен вполне.
Здесь, как и во многих случаях в религиозной жизни, мы наталкиваемся на антиномию: голый историзм, внешняя авторитарность в
религии есть окостенение церковности, своевольный же мистицизм есть ее разложение; не нужно ни того, ни другого, а вместе с тем нужно и то, и другое: как церковный
авторитет, так и личная мистика.
И
религия и наука могут внутренне оплодотворять философское познание, но они не должны делаться внешним
авторитетом для него.
И то, что открывалось Достоевскому, относится не только к католичеству, но и к православию, и ко всякой
религии, ко всякому принципу
авторитета в духовной жизни.
Но исключительное превращение
религии во внешний быт и внешний
авторитет есть уже ее вырождение и омертвение.