Неточные совпадения
Его визитной карточки или записки достаточно было, чтобы
вас принял
не в очередь знаменитый доктор, директор дороги или важный чиновник; говорили, что по его протекции можно было получить должность даже четвертого класса и замять какое угодно неприятное дело.
Стоять в продолжение четырех-пяти часов около двери, следить за тем, чтобы
не было пустых стаканов, переменять пепельницы, подбегать к столу, чтобы поднять оброненный мелок или карту, а главное, стоять, ждать, быть внимательным и
не сметь ни говорить, ни кашлять, ни улыбаться, это, уверяю
вас, тяжелее самого тяжелого крестьянского труда.
— Читайте, читайте… Ваши привычки и ваша свобода останутся при
вас. Но отчего у
вас постная физиономия?
Вы всегда бываете таким по утрам или только сегодня?
Вы не рады?
— Да, но я
не ожидал, что
вы приведете вашу угрозу в исполнение именно сегодня.
— Ах, милый мой! — сказала она, зажмуривая глаза. — Все хорошо, что хорошо кончается, но, прежде чем кончилось хорошо, сколько было горя!
Вы не смотрите, что я смеюсь; я рада, счастлива, но мне плакать хочется больше, чем смеяться. Вчера я выдержала целую баталию, — продолжала она по-французски. — Только один бог знает, как мне было тяжело. Но я смеюсь, потому что мне
не верится. Мне кажется, что сижу я с
вами и пью кофе
не наяву, а во сне.
— В
вас сильно бьется романтическая жилка, — перебил ее Орлов,
не отрывая глаз от газеты.
Вы, Жорж,
не верите в бога, а я немножко верую и боюсь возмездия.
В два часа ночи муж вошел ко мне и говорит: «
Вы не посмеете уйти.
Уйду, думаю, в монастырь или куда-нибудь в сиделки, откажусь от счастья, но тут вспоминаю, что
вы меня любите и что я
не вправе распоряжаться собой без вашего ведома, и все у меня в голове начинает путаться, и я в отчаянии,
не знаю, что думать и делать.
Затем я расскажу
вам, что происходило в ближайший четверг. В этот день Орлов и Зинаида Федоровна обедали у Контана или Донона. Вернулся домой только один Орлов, а Зинаида Федоровна уехала, как я узнал потом, на Петербургскую сторону к своей старой гувернантке, чтобы переждать у нее время, пока у нас будут гости. Орлову
не хотелось показывать ее своим приятелям. Это понял я утром за кофе, когда он стал уверять ее, что ради ее спокойствия необходимо отменить четверги.
— Вообще, извини, я
вас обоих
не понимаю.
Вы могли влюбляться друг в друга и нарушать седьмую заповедь сколько угодно — это я понимаю. Да, это мне понятно. Но зачем посвящать в свои тайны мужа? Разве это нужно?
— Гм… — задумался Пекарский. — Так вот что я тебе скажу, друг мой любезный, — продолжал он с видимым напряжением мысли, — если я когда-нибудь женюсь во второй раз и тебе вздумается наставить мне рога, то делай это так, чтобы я
не заметил. Гораздо честнее обманывать человека, чем портить ему порядок жизни и репутацию. Я понимаю.
Вы оба думаете, что, живя открыто,
вы поступаете необыкновенно честно и либерально, но с этим… как это называется?.. с этим романтизмом согласиться я
не могу.
— Я все-таки
вас обоих
не понимаю. Ты
не студент, и она
не швейка. Оба
вы люди со средствами. Полагаю, ты мог бы устроить для нее отдельную квартиру.
— И она
не слышит этого злодея! — вздохнул Кукушкин. — Милостивый государь, — сказал он театрально, — я освобожу
вас от тяжелой обязанности любить это прелестное создание! Я отобью у
вас Зинаиду Федоровну!
— Она славная,
не рассердится. Начальник добрый мой, поедем! Погода великолепная, метелица, морозик… Честное слово,
вам встряхнуться надо, а то
вы не в духе, черт
вас знает…
— То у
вас часы пропадают, то деньги… — сказал Орлов. — Отчего со мною никогда
не бывает ничего подобного?
— Я вовсе
не в дурном настроении, — говорила она по-французски. — Но я теперь стала соображать, и мне все понятно. Я могу назвать
вам день и даже час, когда она украла у меня часы. А кошелек? Тут
не может быть никаких сомнений. О! — засмеялась она, принимая от меня кофе. — Теперь я понимаю, отчего я так часто теряю свои платки и перчатки. Как хочешь, завтра я отпущу эту сороку на волю и пошлю Степана за своею Софьей. Та
не воровка, и у нее
не такой… отталкивающий вид.
—
Вы не в духе. Завтра
вы будете в другом настроении и поймете, что нельзя гнать человека только потому, что
вы подозреваете его в чем-то.
— Я
не подозреваю, а уверена, — сказала Зинаида Федоровна. — Пока я подозревала этого пролетария с несчастным лицом, вашего лакея, я ни слова
не говорила. Обидно, Жорж, что
вы мне
не верите.
— Если мы с
вами различно думаем о каком-нибудь предмете, то это
не значит, что я
вам не верю.
Пусть
вы правы, — сказал Орлов, оборачиваясь к огню и бросая туда папиросу, — но волноваться все-таки
не следует.
Вообще, признаться, я
не ожидал, что мое маленькое хозяйство будет причинять
вам столько серьезных забот и волнений.
— Одним словом,
вы не можете с ней расстаться… Так и скажите.
— Да, я ревную! — повторила она, и на глазах у нее заблестели слезы. — Нет, это
не ревность, а что-то хуже… я затрудняюсь назвать. — Она взяла себя за виски и продолжала с увлечением: —
Вы, мужчины, бываете так гадки! Это ужасно!
— Я
не видела,
не знаю, но говорят, что
вы, мужчины, еще в детстве начинаете с горничными и потом уже по привычке
не чувствуете никакого отвращения. Я
не знаю,
не знаю, но я даже читала… Жорж, ты, конечно, прав, — сказала она, подходя к Орлову и меняя свой тон на ласковый и умоляющий, — в самом деле, я сегодня
не в духе. Но ты пойми, я
не могу иначе. Она мне противна, и я боюсь ее. Мне тяжело ее видеть.
— Неужели нельзя быть выше этих мелочей? — сказал Орлов, пожимая в недоумении плечами и отходя от камина. — Ведь нет ничего проще:
не замечайте ее, и она
не будет противна, и
не понадобится
вам из пустяка делать целую драму.
— Почему же
вы остались? — говорила Зинаида Федоровна с напускною досадой и в то же время сияя от удовольствия. — Почему?
Вы привыкли по вечерам
не сидеть дома, и я
не хочу, чтобы
вы ради меня изменяли вашим привычкам. Поезжайте, пожалуйста, если
не хотите, чтобы я чувствовала себя виноватой.
—
Вы сказали что-то длинное, я
не совсем поняла. То есть
вы хотите сказать, что счастливые люди живут воображением? Да, это правда. Я люблю по вечерам сидеть в вашем кабинете и уноситься мыслями далеко, далеко… Приятно бывает помечтать. Давайте, Жорж, мечтать вслух!
—
Вы не в духе? — спросила Зинаида Федоровна, беря Орлова за руку. — Скажите — отчего? Когда
вы бываете такой, я боюсь.
Не поймешь, голова у
вас болит или
вы сердитесь на меня…
— Отчего
вы переменились? — сказала она тихо. — Отчего
вы не бываете уже так нежны и веселы, как на Знаменской? Прожила я у
вас почти месяц, но мне кажется, мы еще
не начинали жить и ни о чем еще
не поговорили как следует.
Вы всякий раз отвечаете мне шуточками или холодно и длинно, как учитель. И в шуточках ваших что-то холодное… Отчего
вы перестали говорить со мной серьезно?
— С вашими взглядами нельзя служить.
Вы там
не на месте.
— Что же
вы сердитесь? Ведь я
не сержусь, что
вы не служите. Каждый живет, как хочет.
— Да разве
вы живете, как хотите? Разве
вы свободны? Писать всю жизнь бумаги, которые противны вашим убеждениям, — продолжала Зинаида Федоровна, в отчаянии всплескивая руками, — подчиняться, поздравлять начальство с Новым годом, потом карты, карты и карты, а главное, служить порядкам, которые
не могут быть
вам симпатичны, — нет, Жорж, нет!
Не шутите так грубо. Это ужасно.
Вы идейный человек и должны служить только идее.
— Скажите просто, что
вы не хотите со мной говорить. Я
вам противна, вот и все, — проговорила сквозь слезы Зинаида Федоровна.
Во-вторых,
вы, насколько мне известно, никогда
не служили и суждения свои о государственной службе можете черпать только из анекдотов и плохих повестей.
— Жорж, дорогой мой, я погибаю! — сказала она по-французски, быстро опускаясь перед Орловым и кладя голову ему на колени. — Я измучилась, утомилась и
не могу больше,
не могу… В детстве ненавистная, развратная мачеха, потом муж, а теперь
вы…
вы…
Вы на мою безумную любовь отвечаете иронией и холодом… И эта страшная, наглая горничная! — продолжала она, рыдая. — Да, да, я вижу: я
вам не жена,
не друг, а женщина, которую
вы не уважаете за то, что она стала вашею любовницей… Я убью себя!
— Дорогая моя,
вы меня
не поняли, клянусь
вам, — растерянно забормотал он, трогая ее за волосы и плечи. — Простите меня, умоляю
вас. Я был
не прав и… ненавижу себя.
— Нет, она должна остаться, Жорж! Слышите? Я уже
не боюсь ее… Надо быть выше мелочей и
не думать глупостей.
Вы правы!
Вы — редкий… необыкновенный человек!
—
Вы не смеете оставаться здесь ни одной минуты! — крикнула Зинаида Федоровна и ударила ножом по тарелке. —
Вы воровка! Слышите?
Милая моя,
вы просто капризничаете и
не хотите иметь характера…
— Ради бога, ради всего святого,
не говорите
вы о том, что уже известно всем и каждому! И что за несчастная способность у наших умных, мыслящих дам говорить с глубокомысленным видом и с азартом о том, что давно уже набило оскомину даже гимназистам. Ах, если бы
вы исключили из нашей супружеской программы все эти серьезные вопросы! Как бы одолжили!
— Я
вам даю полную свободу, будьте либеральны и цитируйте каких угодно авторов, но сделайте мне уступку,
не трактуйте в моем присутствии только о двух вещах: о зловредности высшего света и о ненормальностях брака.
Наш свет и пошл и пуст, но зато мы с
вами хоть порядочно говорим по-французски, кое-что почитываем и
не толкаем друг друга под микитки, даже когда сильно ссоримся, а у Сидоров, Никит и у их степенств — потрафляем, таперича, чтоб тебе повылазило, и полная разнузданность кабацких нравов и идолопоклонство.
Вы, дамы, живете только для одной этой сущности, она для
вас все, без нее ваше существование
не имело бы для
вас смысла.
Вам ничего
не нужно, кроме сущности,
вы и берете ее, но с тех пор, как
вы начитались повестей,
вам стало стыдно брать, и
вы мечетесь из стороны в сторону, меняете очертя голову мужчин и, чтобы оправдать эту сумятицу, заговорили о ненормальностях брака.
Раз
вы не можете и
не хотите устранить сущности, самого главного вашего врага, вашего сатану, раз
вы продолжаете рабски служить ему, то какие тут могут быть серьезные разговоры?
—
Вы, я вижу, хотите сегодня поразить меня вашим цинизмом, — говорила Зинаида Федоровна, ходя в сильном волнении по гостиной. — Мне отвратительно
вас слушать. Я чиста перед богом и людьми, и мне
не в чем раскаиваться. Я ушла от мужа к
вам и горжусь этим. Горжусь, клянусь
вам моею честью!
Он возвышает меня и
вас над тысячами людей, которые хотели бы поступить так же, как я, но
не решаются из малодушия или мелких расчетов.