Неточные совпадения
Он должен
был от утра до ночи давать грошовые уроки, заниматься перепиской и все-таки голодать,
так как весь заработок посылался матери на пропитание.
Читал он очень много. Бывало, все сидит в клубе, нервно теребит бородку и перелистывает журналы и книги; и по лицу его видно, что он не читает, а глотает, едва успев разжевать. Надо думать, что чтение
было одною из его болезненных привычек,
так как он с одинаковою жадностью набрасывался на все, что попадало ему под руки, даже на прошлогодние газеты и календари. Дома у себя читал он всегда лежа.
Утром Иван Дмитрич поднялся с постели в ужасе, с холодным потом на лбу, совсем уже уверенный, что его могут арестовать каждую минуту. Если вчерашние тяжелые мысли
так долго не оставляют его, думал он, то, значит, в них
есть доля правды. Не могли же они, в самом деле, прийти в голову безо всякого повода.
Так как дома не на что
было жить и лечиться, то скоро Ивана Дмитрича отправили в больницу и положили его там в палате для венерических больных.
У него
есть под подушкой и под матрацем что-то
такое, чего он никому не показывает, но не из страха, что могут отнять или украсть, а из стыдливости.
Как бы то ни
было, кончив курс по медицинскому факультету, он в священники не постригся. Набожности он не проявлял и на духовную особу в начале своей врачебной карьеры походил
так же мало, как теперь.
В городе отлично знали про эти беспорядки и даже преувеличивали их, но относились к ним спокойно; одни оправдывали их тем, что в больницу ложатся только мещане и мужики, которые не могут
быть недовольны,
так как дома живут гораздо хуже, чем в больнице; не рябчиками же их кормить!
Бессознательные процессы, происходящие в природе, ниже даже человеческой глупости,
так как в глупости
есть все-таки сознание и воля, в процессах же ровно ничего.
Большой охотник употреблять в разговоре
такие слова, как канитель, мантифолия с уксусом,
будет тебе тень наводить и т. п.
— Раз существуют тюрьмы и сумасшедшие дома, то должен же кто-нибудь сидеть в них. Не вы —
так я, не я —
так кто-нибудь третий. Погодите, когда в далеком будущем закончат свое существование тюрьмы и сумасшедшие дома, то не
будет ни решеток на окнах, ни халатов. Конечно,
такое время рано или поздно настанет.
— Вы шутите, — сказал он, щуря глаза. —
Таким господам, как вы и ваш помощник Никита, нет никакого дела до будущего, но можете
быть уверены, милостивый государь, настанут лучшие времена! Пусть я выражаюсь пошло, смейтесь, но воссияет заря новой жизни, восторжествует правда, и — на нашей улице
будет праздник! Я не дождусь, издохну, но зато чьи-нибудь правнуки дождутся. Приветствую их от всей души и радуюсь, радуюсь за них! Вперед! Помогай вам бог, друзья!
— Я не нахожу особенной причины радоваться, — сказал Андрей Ефимыч, которому движение Ивана Дмитрича показалось театральным и в то же время очень понравилось. — Тюрем и сумасшедших домов не
будет, и правда, как вы изволили выразиться, восторжествует, но ведь сущность вещей не изменится, законы природы останутся всё те же. Люди
будут болеть, стариться и умирать
так же, как и теперь. Какая бы великолепная заря ни освещала вашу жизнь, все же в конце концов вас заколотят в гроб и бросят в яму.
— Да, некультурный человек. Странно, знаете ли… Судя по всему, в наших столицах нет умственного застоя,
есть движение, — значит, должны
быть там и настоящие люди, но почему-то всякий раз оттуда присылают к нам
таких людей, что не глядел бы. Несчастный город!
Иван Дмитрич лежал в
такой же позе, как вчера, обхватив голову руками и поджав ноги. Лица его не
было видно.
— Странно… — пробормотал Андрей Ефимыч в смущении. — Вчера мы беседовали
так мирно, но вдруг вы почему-то обиделись и сразу оборвали… Вероятно, я выразился как-нибудь неловко или,
быть может, высказал мысль, не согласную с вашими убеждениями…
— Да,
так я вам и поверю! — сказал Иван Дмитрич, приподнимаясь и глядя на доктора насмешливо и с тревогой; глаза у него
были красны. — Можете идти шпионить и пытать в другое место, а тут вам нечего делать.
Чтобы презирать страдание,
быть всегда довольным и ничему не удивляться, нужно дойти вот до этакого состояния, — и Иван Дмитрич указал на толстого, заплывшего жиром мужика, — или же закалить себя страданиями до
такой степени, чтобы потерять всякую чувствительность к ним, то
есть, другими словами, перестать жить.
— Стоики, которых вы пародируете,
были замечательные люди, но учение их застыло еще две тысячи лет назад и ни капли не подвинулось вперед и не
будет двигаться,
так как оно не практично и не жизненно.
Скоро по больнице разнесся слух, что доктор Андрей Ефимыч стал посещать палату № 6. Никто — ни фельдшер, ни Никита, ни сиделки не могли понять, зачем он ходил туда, зачем просиживал там по целым часам, о чем разговаривал и почему не прописывал рецептов. Поступки его казались странными. Михаил Аверьяныч часто не заставал его дома, чего раньше никогда не случалось, и Дарьюшка
была смущена,
так как доктор
пил пиво уже не в определенное время и иногда даже запаздывал к обеду.
Однажды, это
было уже в конце июня, доктор Хоботов пришел по какому-то делу к Андрею Ефимычу; не застав его дома, он отправился искать его по двору; тут ему сказали, что старый доктор пошел к душевнобольным. Войдя во флигель и остановившись в сенях, Хоботов услышал
такой разговор...
Он говорил громко и при этом делал
такие удивленные глаза, что можно
было подумать, что он лгал.
Михаил Аверьяныч считал доктора честным и благородным человеком, но все-таки подозревал, что у него
есть капитал, по крайней мере, тысяч в двадцать. Теперь же, узнав, что Андрей Ефимыч нищий, что ему нечем жить, он почему-то вдруг заплакал и обнял своего друга.
Стоя около стены и зажмурив глаза, он слушал пение и думал об отце, о матери, об университете, о религиях; ему
было покойно, грустно, и потом, уходя из церкви, он жалел, что служба
так скоро кончилась.
Он два раза ходил в больницу к Ивану Дмитричу, чтобы поговорить с ним. Но в оба раза Иван Дмитрич
был необыкновенно возбужден и зол; он просил оставить его в покое,
так как ему давно уже надоела пустая болтовня, и говорил, что у проклятых подлых людей он за все страдания просит только одной награды — одиночного заключения. Неужели даже в этом ему отказывают? Когда Андрей Ефимыч прощался с ним в оба раза и желал покойной ночи, то он огрызался и говорил...
— И поправимся! — весело сказал Михаил Аверьяныч. — Еще лет сто жить
будем! Так-тось!
— Не
будем вспоминать о том, что произошло, — сказал со вздохом растроганный Михаил Аверьяныч, крепко пожимая ему руку. — Кто старое помянет, тому глаз вон. Любавкин! — вдруг крикнул он
так громко, что все почтальоны и посетители вздрогнули. — Подай стул. А ты подожди! — крикнул он бабе, которая сквозь решетку протягивала к нему заказное письмо. — Разве не видишь, что я занят? Не
будем вспоминать старое, — продолжал он нежно, обращаясь к Андрею Ефимычу. — Садитесь, покорнейше прошу, мой дорогой.
Думая, что Хоботов хочет развлечь его прогулкой или в самом деле дать ему заработать, Андрей Ефимыч оделся и вышел с ним на улицу. Он рад
был случаю загладить вчерашнюю вину и помириться и в душе благодарил Хоботова, который даже не заикнулся о вчерашнем и, по-видимому, щадил его. От этого некультурного человека трудно
было ожидать
такой деликатности.
Потом, чтобы не
так было страшно, он пошел к постели Ивана Дмитрича и сел.
— Это черт знает что
такое! — вскрикнул вдруг Иван Дмитрич и вскочил. — Какое он имеет право не пускать? Как они смеют держать нас здесь? В законе, кажется, ясно сказано, что никто не может
быть лишен свободы без суда! Это насилие! Произвол!
От боли он укусил подушку и стиснул зубы, и вдруг в голове его, среди хаоса, ясно мелькнула страшная, невыносимая мысль, что
такую же точно боль должны
были испытывать годами, изо дня в день эти люди, казавшиеся теперь при лунном свете черными тенями.