Неточные совпадения
В пятидесятые и шестидесятые годы, когда по Амуру,
не щадя солдат, арестантов и переселенцев, насаждали культуру, в Николаевске имели свое пребывание чиновники, управлявшие краем, наезжало сюда много всяких русских и иностранных авантюристов, селились поселенцы, прельщаемые необычайным изобилием рыбы и зверя, и, по-видимому, город
не был чужд человеческих интересов, так
как был даже случай, что один заезжий ученый нашел нужным и возможным прочесть здесь в клубе публичную лекцию.
Как раз против города, в двух-трех верстах от берега, стоит пароход «Байкал», на котором я пойду в Татарский пролив, но говорят, что он отойдет дня через четыре или пять,
не раньше, хотя на его мачте уже развевается отходный флаг.
Иду в собрание, долго обедаю там и слушаю,
как за соседним столом говорят о золоте, о понтах, о фокуснике, приезжавшем в Николаевск, о каком-то японце, дергающем зубы
не щипцами, а просто пальцами.
Пока я плыл по Амуру, у меня было такое чувство,
как будто я
не в России, а где-то в Патагонии или Техасе;
не говоря уже об оригинальной,
не русской природе, мне всё время казалось, что склад нашей русской жизни совершенно чужд коренным амурцам, что Пушкин и Гоголь тут непонятны и потому
не нужны, наша история скучна и мы, приезжие из России, кажемся иностранцами.
Рыцарское обращение с женщиной возводится почти в культ и в то же время
не считается предосудительным уступить за деньги приятелю свою жену; или вот еще лучше: с одной стороны, отсутствие сословных предрассудков — здесь и с ссыльным держат себя,
как с ровней, а с другой —
не грех подстрелить в лесу китайца-бродягу,
как собаку, или даже поохотиться тайком на горбачиков.
Но тут новая беда: развело порядочную зыбь, и лодочники-гиляки
не соглашаются везти ни за
какие деньги.
Остановившись на глубине двух сажен, он послал к северу для промера своего помощника; этот на пути своем встречал среди мелей глубины, но они постепенно уменьшались и приводили его то к сахалинскому берегу, то к низменным песчаным берегам другой стороны, и при этом получалась такая картина,
как будто оба берега сливались; казалось, залив оканчивался здесь и никакого прохода
не было.
Если они
не открыли входа в Амур, то потому, что имели в своем распоряжении самые скудные средства для исследования, а главное, —
как гениальные люди, подозревали и почти угадывали другую правду и должны были считаться с ней.
Он слегка подернут синеватою мглой: это дым от далеких лесных пожаров, который здесь,
как говорят, бывает иногда так густ, что становится опасен для моряков
не меньше, чем туман.
Чтобы скоротать время, я и механик удили с палубы рыбу, и нам попадались очень крупные, толстоголовые бычки,
каких мне
не приходилось ловить ни в Черном, ни в Азовском море.
Офицер, сопровождавший солдат, узнав, зачем я еду на Сахалин, очень удивился и стал уверять меня, что я
не имею никакого права подходить близко к каторге и колонии, так
как я
не состою на государственной службе.
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе
не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни,
как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
Ни сосны, ни дуба, ни клена — одна только лиственница, тощая, жалкая, точно огрызенная, которая служит здесь
не украшением лесов и парков,
как у нас в России, а признаком дурней, болотистой почвы и сурового климата.
Тюрьма находится близ главной улицы, но по внешнему виду она мало отличается от военной казармы, и потому Александровск совсем
не носит того мрачного острожного характера,
какой я ожидал встретить.
Я
не могу забыть о том удовольствии,
какое доставляли мне беседы с ним, и
как приятно в первое время поражало постоянно высказываемое им отвращение к телесным наказаниям.
Говорили каждый за себя или один за всё селение, и так
как ораторское искусство процветает на Сахалине, то дело
не обошлось и без речей; в Дербинском поселенец Маслов в своей речи несколько раз назвал начальство «всемилостивейшим правительством».
Тут,
как и в России в подобных случаях, сказалась досадная мужицкая темнота: просили
не школ,
не правосудия,
не заработков, а разных пустяков: кто казенного довольствия, кто усыновления ребенка, — одним словом, подавали прошения, которые могли быть удовлетворены и местным начальством.
У меня в кармане был корреспондентский бланок, но так
как я
не имел в виду печатать что-либо о Сахалине в газетах, то,
не желая вводить в заблуждение людей, относившихся ко мне, очевидно, с полным доверием, я ответил: нет.
— Я разрешаю вам бывать, где и у кого угодно, — сказал барон. — Нам скрывать нечего. Вы осмотрите здесь всё, вам дадут свободный пропуск во все тюрьмы и поселения, вы будете пользоваться документами, необходимыми для вашей работы, — одним словом, вам двери будут открыты всюду.
Не могу я разрешить вам только одного:
какого бы то ни было общения с политическими, так
как разрешать вам это я
не имею никакого права.
Его похвальное слово
не мирилось в сознании с такими явлениями,
как голод, повальная проституция ссыльных женщин, жестокие телесные наказания, но слушатели должны были верить ему: настоящее в сравнении с тем, что происходило пять лет назад, представлялось чуть ли
не началом золотого века.
Из нашей последней беседы и из того, что я записал под его диктовку, я вынес убеждение, что это великодушный и благородный человек, но что «жизнь несчастных» была знакома ему
не так близко,
как он думал.
Чтобы облегчить мой труд и сократить время, мне любезно предлагали помощников, но так
как, делая перепись, я имел главною целью
не результаты ее, а те впечатления, которые дает самый процесс переписи, то я пользовался чужою помощью только в очень редких случаях.
Это новое звание
не считается низким уже потому, что слово «поселенец» мало чем отличается от поселянина,
не говоря уже о правах,
какие сопряжены с этим званием.
На вопрос,
какого он звания, крестьянин отвечает
не без достоинства,
как будто уж
не может идти в счет с прочими и отличается от них чем-то особенным: «Я крестьянин».
Я
не спрашивал ссыльных о прежнем их звании, так
как по этому пункту в канцеляриях имеется достаточно сведений.
Сами они, кроме солдат, ни мещане, ни купцы, ни духовные,
не распространяются насчет своего утерянного звания,
как будто оно уже забыто, а называют свое прежнее состояние коротко — волей.
Случается, что православный русский мужичок на вопрос,
как его зовут, отвечает
не шутя: «Карл».
Спрашиваешь каторжную бабу, в
каком году ее привезли на Сахалин, а она отвечает вяло,
не думая: «Кто ж его знает?
Мужчины
не так туги,
как бабы, но и они дают ответ
не сразу, а подумав и поговорив.
Слова «женат, вдов, холост» на Сахалине еще
не определяют семейного положения; здесь очень часто женатые бывают обречены на одинокую безбрачную жизнь, так
как супруги их живут на родине и
не дают им развода, а холостые и вдовые живут семейно и имеют по полдюжине детей; поэтому ведущих холостую жизнь
не формально, а на самом деле, хотя бы они значились женатыми, я считал
не лишним отмечать словом «одинок».
Нигде в другом месте России незаконный брак
не имеет такого широкого и гласного распространения и нигде он
не облечен в такую оригинальную форму,
как на Сахалине.
Незаконное, или,
как называют здесь, свободное, сожительство
не встречает себе противников ни в начальстве, ни в духовенстве, а, наоборот, поощряется и санкционируется.
Из ответов на этот вопрос я хотел выяснить,
какая часть населения
не в состоянии обойтись без матерьяльной поддержки от казны, или, другими словами, кто кормит колонию: она сама себя или казна?
Если есть собаки, то вялые,
не злые, которые,
как я говорил уже, лают на одних только гиляков, вероятно, потому, что те носят обувь из собачьей шкуры.
Нет красного угла, или он очень беден и тускл, без лампады и без украшений, — нет обычаев; обстановка носит случайный характер, и похоже,
как будто семья живет
не у себя дома, а на квартире, или будто она только что приехала и еще
не успела освоиться; нет кошки, по зимним вечерам
не бывает слышно сверчка… а главное, нет родины.
Ссыльное население смотрело на меня,
как на лицо официальное, а на перепись —
как на одну из тех формальных процедур, которые здесь так часты и обыкновенно ни к чему
не ведут. Впрочем, то обстоятельство, что я
не здешний,
не сахалинский чиновник, возбуждало в ссыльных некоторое любопытство. Меня спрашивали...
Одни говорили, что, вероятно, высшее начальство хочет распределить пособие между ссыльными, другие — что, должно быть, уж решили наконец переселять всех на материк, — а здесь упорно и крепко держится убеждение, что рано или поздно каторга с поселениями будет переведена на материк, — третьи, прикидываясь скептиками, говорили, что они
не ждут уже ничего хорошего, так
как от них сам бог отказался, и это для того, чтобы вызвать с моей стороны возражение.
Выбрать именно это место, а
не какое-нибудь другое, побудили,
как пишет Мицуль, роскошные луга, хороший строевой лес, судоходная река, плодородная земля… «По-видимому, — пишет этот фанатик, видевший в Сахалине обетованную землю, — нельзя было и сомневаться в успешном исходе колонизации, но из 8 человек, высланных с этою целью на Сахалин в 1862 г., только 4 поселились около реки Дуйки».
Каторжные в течение трех лет корчевали, строили дома, осушали болота, проводили дороги и занимались хлебопашеством, но по отбытии срока
не пожелали остаться здесь и обратились к генерал-губернатору с просьбой о переводе их на материк, так
как хлебопашество
не давало ничего, а заработков
не было.
Из 22 семей, живущих здесь, только 4 незаконные. И по возрастному составу населения Слободка приближается к нормальной деревне; рабочий возраст
не преобладает так резко,
как в других селениях; тут есть и дети, и юноши, и старики старше 65 и даже 75 лет.
Луга и скот есть только у 8 хозяев, пашут землю 12, и,
как бы ни было, размеры сельского хозяйства здесь
не настолько серьезны, чтобы ими можно было объяснить исключительно хорошее экономическое положение.
Спирт привозили и в жестянках, имевших форму сахарной головы, и в самоварах, и чуть ли
не в поясах, а чаще всего просто в бочках и в обыкновенной посуде, так
как мелкое начальство было подкуплено, а крупное смотрело сквозь пальцы.
Почва вокруг, а также и колодец с водой были постоянно загрязняемы человеческими испражнениями и всякими отбросами, так
как отхожих мест и мусорных ям
не было вовсе.
Но, говоря о семейных каторжных, нельзя мириться с другим беспорядком — с нерасчетливостью администрации, с
какою она разрешает десяткам семейств селиться там, где нет ни усадебной, ни пахотной земли, ни сенокосов, в то время
как в селениях других округов, поставленных в этом отношении в более благоприятные условия, хозяйничают только бобыли, и хозяйства
не задаются вовсе благодаря недостатку женщин.
Вопрос, на
какие средства существует население Александровска, до сих пор остается для меня
не вполне решенным.
Сравнительно большое количество семейных объясняется
не какими-либо особенностями хозяйств, располагающими к семейной, домовитой жизни, а случайностями: легкомыслием местной администрации, сажающей семейных на участки в Александровске, а
не в более подходящем для этого месте, и тою сравнительною легкостью, с
какою здешний поселенец, благодаря своей близости к начальству и тюрьме, получает женщину.
Если жизнь возникла и течет
не обычным естественным порядком, а искусственно, и если рост ее зависит
не столько от естественных и экономических условий, сколько от теорий и произвола отдельных лиц, то подобные случайности подчиняют ее себе существенно и неизбежно и становятся для этой искусственной жизни
как бы законами.
В углу стоит «парашка»; каждый может совершать свои естественные надобности
не иначе,
как в присутствии 20 свидетелей.
Глядя на нее,
не верится, что еще недавно она была красива до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков,
как, например, в Смоленске, где надзиратель помог ей бежать и сам бежал вместе с нею.
Как бы то ни было, 56 тысяч еще
не найдены и служат пока сюжетом для самых разнообразных фантастических рассказов.