Неточные совпадения
В детстве, когда меня бил отец, я должен был стоять прямо, руки по швам, и глядеть ему в лицо. И теперь, когда он бил меня, я совершенно терялся и, точно мое детство все еще продолжалось, вытягивался и старался
смотреть прямо в глаза. Отец мой был стар и очень худ, но, должно быть, тонкие мышцы его были крепки,
как ремни, потому что дрался он очень больно.
У нее была манера пристально
смотреть в лицо и говорить тихо,
как по секрету.
Вот я стою один в поле и
смотрю вверх на жаворонка, который повис в воздухе на одном месте и залился, точно в истерике, а сам думаю: «Хорошо бы теперь поесть хлеба с маслом!» Или вот сажусь у дороги и закрываю глаза, чтобы отдохнуть, прислушаться к этому чудесному майскому шуму, и мне припоминается,
как пахнет горячий картофель.
Сестра и Анюта хотели спросить,
как мне тут живется, но обе молчали и только
смотрели на меня. Я тоже молчал. Они поняли, что мне тут не нравится, и у сестры навернулись слезы, а Анюта Благово стала красной. Пошли в сад. Доктор шел впереди всех и говорил восторженно...
— То-то, вижу,
как вы стараетесь. Только жалованье умеете получать, — продолжал инженер, глядя на меня. — Все надеетесь на протекцию,
как бы поскорее и полегче faire la carrière. [Сделать карьеру (франц.).] Ну, я не
посмотрю на протекцию. За меня никто не хлопотал-с. Прежде чем мне дали дорогу, я ходил машинистом, работал в Бельгии
как простой смазчик-с. А ты, Пантелей, что здесь делаешь? — спросил он, повернувшись к Редьке. — Пьянствуешь с ними?
А мои знакомые при встречах со мною почему-то конфузились. Одни
смотрели на меня
как на чудака и шута, другим было жаль меня, третьи же не знали,
как относиться ко мне, и понять их было трудно. Как-то днем, в одном из переулков около нашей Большой Дворянской, я встретил Анюту Благово. Я шел на работу и нес две длинных кисти и ведро с краской. Узнав меня, Анюта вспыхнула.
Он был простосердечен и умел сообщать свое оживление другим. Моя сестра, подумав минуту, рассмеялась и повеселела вдруг, внезапно,
как тогда на пикнике. Мы пошли в поле и, расположившись на траве, продолжали наш разговор и
смотрели на город, где все окна, обращенные на запад, казались ярко-золотыми оттого, что заходило солнце.
До обеда уже не стоило идти на работу. Я отправился домой спать, но не мог уснуть от неприятного, болезненного чувства, навеянного на меня бойней и разговором с губернатором, и, дождавшись вечера, расстроенный, мрачный, пошел к Марии Викторовне. Я рассказывал ей о том,
как я был у губернатора, а она
смотрела на меня с недоумением, точно не верила, и вдруг захохотала весело, громко, задорно,
как умеют хохотать только добродушные, смешливые люди.
Она почти каждый день после обеда приезжала на кладбище и, поджидая меня, читала надписи на крестах и памятниках; иногда входила в церковь и, стоя возле меня,
смотрела,
как я работаю.
— Отчего вы не бываете у меня? — спросила она, поднимая свои умные, ясные глаза, и я сильно смутился от радости и стоял перед ней навытяжку,
как перед отцом, когда тот собирался бить меня; она
смотрела мне в лицо, и по глазам ее было видно, что она понимает, почему я смущен.
Главное же, когда я пахал или сеял, а двое-трое стояли и
смотрели,
как я это делаю, то у меня не было сознания неизбежности и обязательности этого труда, и мне казалось, что я забавляюсь.
Маша часто уходила на мельницу и брала с собою сестру, и обе, смеясь, говорили, что они идут
посмотреть на Степана,
какой он красивый. Степан,
как оказалось, был медлителен и неразговорчив только с мужчинами, в женском же обществе держал себя развязно и говорил без умолку. Раз, придя на реку купаться, я невольно подслушал разговор. Маша и Клеопатра, обе в белых платьях, сидели на берегу под ивой, в широкой тени, а Степан стоял возле, заложив руки назад, и говорил...
А она останавливалась и
смотрела на него со вниманием, точно в лае этого дурачка находила ответ на свои мысли, и, вероятно, он притягивал ее так же,
как брань Степана. А дома ожидало ее какое-нибудь известие, вроде того, например, что деревенские гуси потолкли у нас на огороде капусту или что Ларион вожжи украл, и она говорила, пожав плечами, с усмешкой...
Но я не вникал в эти соображения. Как-то было странно, не хотелось верить, что сестра влюблена, что она вот идет и держит за руку чужого и нежно
смотрит на него. Моя сестра, это нервное, запуганное, забитое, не свободное существо, любит человека, который уже женат и имеет детей! Чего-то мне стало жаль, а чего именно — не знаю; присутствие доктора почему-то было уже неприятно, и я никак не мог понять, что может выйти из этой их любви.
Она привезла из города новые иллюстрированные журналы, и мы вместе рассматривали их после ужина. Попадались приложения с модными картинками и выкройками. Маша оглядывала их мельком и откладывала в сторону, чтобы потом рассмотреть особо,
как следует; но одно платье с широкою,
как колокол, гладкой юбкой и с большими рукавами заинтересовало ее, и она минуту
смотрела на него серьезно и внимательно.
Свое прошлое я презираю, стыжусь его, а на отца я
смотрю теперь
как на своего врага.
Ей казалось, что все
смотрят на нее и все изумлены тем важным шагом, на который она решилась, что все ждут от нее чего-то особенного, и убедить ее, что на таких маленьких и неинтересных людей,
как я и она, никто не обращает внимания, было невозможно.
До третьего акта ей нечего было делать, и ее роль гостьи, провинциальной кумушки, заключалась лишь в том, что она должна была постоять у двери,
как бы подслушивая, и потом сказать короткий монолог. До своего выхода, по крайней мере часа полтора, пока на сцене ходили, читали, пили чай, спорили, она не отходила от меня и все время бормотала свою роль и нервно мяла тетрадку; и, воображая, что все
смотрят на нее и ждут ее выхода, она дрожащею рукой поправляла волосы и говорила мне...