Неточные совпадения
Молодой человек спорить не стал и взял деньги. Он
смотрел на старуху и не спешил уходить, точно ему еще хотелось что-то сказать или сделать, но
как будто он и сам не знал, что именно…
Но никто не разделял его счастия; молчаливый товарищ его
смотрел на все эти взрывы даже враждебно и с недоверчивостью. Был тут и еще один человек, с виду похожий
как бы на отставного чиновника. Он сидел особо, перед своею посудинкой, изредка отпивая и
посматривая кругом. Он был тоже
как будто в некотором волнении.
На остальных же, бывших в распивочной, не исключая и хозяина, чиновник
смотрел как-то привычно и даже со скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого высокомерного пренебрежения,
как бы на людей низшего положения и развития, с которыми нечего ему говорить.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг
как будто вздрогнул, поднял голову и в упор
посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом,
как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
И он опустился на лавку, истощенный и обессиленный, ни на кого не
смотря,
как бы забыв окружающее и глубоко задумавшись. Слова его произвели некоторое впечатление; на минуту воцарилось молчание, но вскоре раздались прежний смех и ругательства...
— Вот,
смотрите, совсем пьяная, сейчас шла по бульвару: кто ее знает, из
каких, а не похоже, чтоб по ремеслу.
Посмотрите,
как разорвано платье,
посмотрите,
как оно надето: ведь ее одевали, а не сама она одевалась, да и одевали-то неумелые руки, мужские.
А вот теперь
смотрите сюда: этот франт, с которым я сейчас драться хотел, мне незнаком, первый раз вижу; но он ее тоже отметил дорогой сейчас, пьяную-то, себя-то не помнящую, и ему ужасно теперь хочется подойти и перехватить ее, — так
как она в таком состоянии, — завезти куда-нибудь…
— Ax, жаль-то
как! — сказал он, качая головой, — совсем еще
как ребенок. Обманули, это
как раз. Послушайте, сударыня, — начал он звать ее, — где изволите проживать? — Девушка открыла усталые и посоловелые глаза, тупо
посмотрела на допрашивающих и отмахнулась рукой.
Та вдруг совсем открыла глаза,
посмотрела внимательно,
как будто поняла что-то такое, встала со скамейки и пошла обратно в ту сторону, откуда пришла.
Он всегда любил
смотреть на этих огромных ломовых коней, долгогривых, с толстыми ногами, идущих спокойно, мерным шагом и везущих за собою какую-нибудь целую гору, нисколько не надсаждаясь,
как будто им с возами даже легче, чем без возов.
— Эк ведь вам Алена-то Ивановна страху задала! — затараторила жена торговца, бойкая бабенка. —
Посмотрю я на вас, совсем-то вы
как ребенок малый. И сестра она вам не родная, а сведенная, а вот
какую волю взяла.
Он вздрогнул, очнулся, приподнял голову,
посмотрел в окно, сообразил время и вдруг вскочил, совершенно опомнившись,
как будто кто его сорвал с дивана.
Та отскочила в испуге, хотела было что-то сказать, но
как будто не смогла и
смотрела на него во все глаза.
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она
смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки,
как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется,
смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее.
Среди комнаты стояла Лизавета, с большим узлом в руках, и
смотрела в оцепенении на убитую сестру, вся белая
как полотно и
как бы не в силах крикнуть.
Увидав его выбежавшего, она задрожала,
как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него в угол, пристально, в упор,
смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
Он бросился на нее с топором: губы ее перекосились так жалобно,
как у очень маленьких детей, когда они начинают чего-нибудь пугаться, пристально
смотрят на пугающий их предмет и собираются закричать.
Он стоял,
смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И
как мог,
как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
— Стойте! — закричал вдруг молодой человек, —
смотрите: видите,
как дверь отстает, если дергать?
Кох остался, пошевелил еще раз тихонько звонком, и тот звякнул один удар; потом тихо,
как бы размышляя и осматривая, стал шевелить ручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться еще раз, что она на одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и стал
смотреть в замочную скважину; но в ней изнутри торчал ключ и, стало быть, ничего не могло быть видно.
Он очень хорошо знал, он отлично хорошо знал, что они в это мгновение уже в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда
как сейчас была заперта, что они уже
смотрят на тела и что пройдет не больше минуты,
как они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать; догадаются, пожалуй, и о том, что он в пустой квартире сидел, пока они вверх проходили.
Письмоводитель
смотрел на него с снисходительною улыбкой сожаления, а вместе с тем и некоторого торжества,
как на новичка, которого только что начинают обстреливать: «Что, дескать, каково ты теперь себя чувствуешь?» Но
какое,
какое было ему теперь дело до заемного письма, до взыскания!
И без того уже все так и
смотрят, встречаясь, оглядывают,
как будто им и дело только до него.
Но в ту минуту,
как он стоял у перил и все еще бессмысленно и злобно
смотрел вслед удалявшейся коляске, потирая спину, вдруг он почувствовал, что кто-то сует ему в руки деньги.
Купол собора, который ни с
какой точки не обрисовывается лучше,
как смотря на него отсюда, с моста, не доходя шагов двадцать до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можно было отчетливо разглядеть даже каждое его украшение.
Раскольников в бессилии упал на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал с полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса,
какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и с тарелкой супа.
Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила свечку на стол и начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
— Кровь!..
Какая кровь?.. — бормотал он, бледнея и отодвигаясь к стене. Настасья продолжала молча
смотреть на него.
Он пошел к печке, отворил ее и начал шарить в золе: кусочки бахромы от панталон и лоскутья разорванного кармана так и валялись,
как он их тогда бросил, стало быть никто не
смотрел!
Проснулся он, услыхав, что кто-то вошел к нему, открыл глаза и увидал Разумихина, отворившего дверь настежь и стоявшего на пороге, недоумевая: входить или нет? Раскольников быстро привстал на диване и
смотрел на него,
как будто силясь что-то припомнить.
Раскольников задумался.
Как во сне ему мерещилось давешнее. Один он не мог припомнить и вопросительно
смотрел на Разумихина.
— Эх, досада, сегодня я
как раз новоселье справляю, два шага; вот бы и он. Хоть бы на диване полежал между нами! Ты-то будешь? — обратился вдруг Разумихин к Зосимову, — не забудь
смотри, обещал.
— А знаешь что, Разумихин?
Посмотрю я на тебя:
какой ты, однако же, хлопотун, — заметил Зосимов.
Но Раскольников, ожидавший чего-то совсем другого, тупо и задумчиво
посмотрел на него и ничего не ответил,
как будто имя Петра Петровича слышал он решительно в первый раз.
— А? Что? Чай?.. Пожалуй… — Раскольников глотнул из стакана, положил в рот кусочек хлеба и вдруг,
посмотрев на Заметова, казалось, все припомнил и
как будто встряхнулся: лицо его приняло в ту же минуту первоначальное насмешливое выражение. Он продолжал пить чай.
Я вот бы
как поступил, — начал Раскольников, опять вдруг приближая свое лицо к лицу Заметова, опять в упор
смотря на него и говоря опять шепотом, так что тот даже вздрогнул на этот раз.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и
смотрел в землю. Вдруг
как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
Но он с неестественным усилием успел опереться на руке. Он дико и неподвижно
смотрел некоторое время на дочь,
как бы не узнавая ее. Да и ни разу еще он не видал ее в таком костюме. Вдруг он узнал ее, приниженную, убитую, расфранченную и стыдящуюся, смиренно ожидающую своей очереди проститься с умирающим отцом. Бесконечное страдание изобразилось в лице его.
«Довольно! — произнес он решительно и торжественно, — прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя жизнь вместе с старою старухой! Царство ей небесное и — довольно, матушка, пора на покой! Царство рассудка и света теперь и… и воли, и силы… и
посмотрим теперь! Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво,
как бы обращаясь к какой-то темной силе и вызывая ее. — А ведь я уже соглашался жить на аршине пространства!
И, схватив за руку Дунечку так, что чуть не вывернул ей руки, он пригнул ее
посмотреть на то, что «вот уж он и очнулся». И мать и сестра
смотрели на Разумихина
как на провидение, с умилением и благодарностью; они уже слышали от Настасьи, чем был для их Роди, во все время болезни, этот «расторопный молодой человек»,
как назвала его, в тот же вечер, в интимном разговоре с Дуней, сама Пульхерия Александровна Раскольникова.
Он говорил
как бы для себя, но выговорил вслух и несколько времени
смотрел на сестру,
как бы озадаченный.
— А вот ты не была снисходительна! — горячо и ревниво перебила тотчас же Пульхерия Александровна. — Знаешь, Дуня,
смотрела я на вас обоих, совершенный ты его портрет, и не столько лицом, сколько душою: оба вы меланхолики, оба угрюмые и вспыльчивые, оба высокомерные и оба великодушные… Ведь не может быть, чтоб он эгоист был, Дунечка? а?.. А
как подумаю, что у нас вечером будет сегодня, так все сердце и отнимется!
— Вам направо, Софья Семеновна? Кстати:
как вы меня отыскали? — спросил он,
как будто желая сказать ей что-то совсем другое. Ему все хотелось
смотреть в ее тихие, ясные глаза, и как-то это все не так удавалось…
В ту минуту, когда все трое, Разумихин, Раскольников и она, остановились на два слова на тротуаре, этот прохожий, обходя их, вдруг
как бы вздрогнул, нечаянно на лету поймав слова Сони: «и спросила: господин Раскольников где живет?» Он быстро, но внимательно оглядел всех троих, в особенности же Раскольникова, к которому обращалась Соня; потом
посмотрел на дом и заметил его.
— Вы у Капернаумова стоите! — сказал он,
смотря на Соню и смеясь. — Он мне жилет вчера перешивал. А я здесь, рядом с вами, у мадам Ресслих, Гертруды Карловны.
Как пришлось-то!
«Этому тоже надо Лазаря петь, — думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, — и натуральнее петь. Натуральнее всего ничего бы не петь. Усиленно ничего не петь! Нет! усиленно было бы опять ненатурально… Ну, да там
как обернется…
посмотрим… сейчас… хорошо иль не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо!..»
В углу на стуле сидел Заметов, привставший при входе гостей и стоявший в ожидании, раздвинув в улыбку рот, но с недоумением и даже
как будто с недоверчивостью
смотря на всю сцену, а на Раскольникова даже с каким-то замешательством.
— О, на самой простейшей-с! — и вдруг Порфирий Петрович как-то явно насмешливо
посмотрел на него, прищурившись и
как бы ему подмигнув. Впрочем, это, может быть, только так показалось Раскольникову, потому что продолжалось одно мгновение. По крайней мере, что-то такое было. Раскольников побожился бы, что он ему подмигнул, черт знает для чего.
—
Как это вы так заметливы?.. — неловко усмехнулся было Раскольников, особенно стараясь
смотреть ему прямо в глаза: но не смог утерпеть и вдруг прибавил: — Я потому так заметил сейчас, что, вероятно, очень много было закладчиков… так что вам трудно было бы их всех помнить… А вы, напротив, так отчетливо всех их помните, и… и…
— Помилуйте-с, напротив, на-а-против! Если бы вы знали,
как вы меня интересуете! Любопытно и
смотреть и слушать… и я, признаюсь, так рад, что вы изволили, наконец, пожаловать…