Неточные совпадения
Мой
роман в заголовке назван «уголовным», и теперь, когда «дело об убийстве Ольги Урбениной» осложнилось еще новым убийством, мало понятным и во многих отношениях таинственным,
читатель вправе ожидать вступления
романа в самый интересный и бойкий фазис. Открытие преступника и мотивов преступления составляет широкое поле для проявления остроумия и мозговой гибкости. Тут злая воля и хитрость ведут войну с знанием, войну интересную во всех своих проявлениях…
Я вел войну, и
читатель вправе ожидать от меня описания средств, которые дали мне победу, и он, наверное, ждет следовательских тонкостей, которыми так блещут
романы Габорио и нашего Шкляревского; и я готов оправдать ожидания
читателя, но… одно из главных действующих лиц оставляет поле битвы, не дождавшись конца сражения, — его не делают участником победы; всё, что было им сделано ранее, пропадает даром, — и оно идет в толпу зрителей.
Теперь, познакомив
читателя с
романом Камышева, продолжаю прерванную с ним беседу.
Прежде всего я должен предупредить, что обещание, данное мною
читателю в начале повести, не сдержано:
роман Камышева напечатан не без пропусков, не in toto, как я обещал, а по значительном сокращении.
Неточные совпадения
Так думал молодой повеса, // Летя в пыли на почтовых, // Всевышней волею Зевеса // Наследник всех своих родных. — // Друзья Людмилы и Руслана! // С героем моего
романа // Без предисловий, сей же час // Позвольте познакомить вас: // Онегин, добрый мой приятель, // Родился на брегах Невы, // Где, может быть, родились вы // Или блистали, мой
читатель; // Там некогда гулял и я: // Но вреден север для меня.
Всегда скромна, всегда послушна, // Всегда как утро весела, // Как жизнь поэта простодушна, // Как поцелуй любви мила, // Глаза как небо голубые; // Улыбка, локоны льняные, // Движенья, голос, легкий стан — // Всё в Ольге… но любой
роман // Возьмите и найдете, верно, // Ее портрет: он очень мил, // Я прежде сам его любил, // Но надоел он мне безмерно. // Позвольте мне,
читатель мой, // Заняться старшею сестрой.
Если бы я был русским романистом и имел талант, то непременно брал бы героев моих из русского родового дворянства, потому что лишь в одном этом типе культурных русских людей возможен хоть вид красивого порядка и красивого впечатления, столь необходимого в
романе для изящного воздействия на
читателя.
Впрочем, я даже рад тому, что
роман мой разбился сам собою на два рассказа «при существенном единстве целого»: познакомившись с первым рассказом,
читатель уже сам определит: стоит ли ему приниматься за второй?
Но придется и про него написать предисловие, по крайней мере чтобы разъяснить предварительно один очень странный пункт, именно: будущего героя моего я принужден представить
читателям с первой сцены его
романа в ряске послушника.