Неточные совпадения
Впрочем, скорее всего, действительно, девушка гордая, холодная, которая хочет войти в большой свет, чтобы господствовать и блистать, ей неприятно, что
не нашелся для этого жених получше; но презирая жениха, она принимает его руку, потому что нет другой руки, которая ввела
бы ее туда, куда
хочется войти.
— Вот оно: «ах, как
бы мне
хотелось быть мужчиною!» Я
не встречал женщины, у которой
бы нельзя было найти эту задушевную тайну. А большею частью нечего и доискиваться ее — она прямо высказывается, даже без всякого вызова, как только женщина чем-нибудь расстроена, — тотчас же слышишь что-нибудь такое: «Бедные мы существа, женщины!» или: «мужчина совсем
не то, что женщина», или даже и так, прямыми словами: «Ах, зачем я
не мужчина!».
И если
бы уличить Лопухова, как практического мыслителя, в тогдашней его неосновательности «
не отказываюсь», он восторжествовал
бы, как теоретик, и сказал
бы: «вот вам новый пример, как эгоизм управляет нашими мыслями! — ведь я должен
бы был видеть, но
не видел, потому что
хотелось видеть
не то — и нашими поступками, потому что зачем же заставил девушку сидеть в подвале лишнюю неделю, когда следовало предвидеть и все устроить тогда же!»
— Мне
хотелось бы, по крайней мере, уважать вас, но я и этого
не могу.
А Вера Павловна чувствовала едва ли
не самую приятную из всех своих радостей от мастерской, когда объясняла кому-нибудь, что весь этот порядок устроен и держится самими девушками; этими объяснениями она старалась убедить саму себя в том, что ей
хотелось думать: что мастерская могла
бы идти без нее, что могут явиться совершенно самостоятельно другие такие же мастерские и даже почему же нет? вот было
бы хорошо! — это было
бы лучше всего! — даже без всякого руководства со стороны кого-нибудь
не из разряда швей, а исключительно мыслью и уменьем самих швей: это была самая любимая мечта Веры Павловны.
—
Не вовремя гость — хуже татарина, — сказал Лопухов, шутливым тоном, но тон выходил
не совсем удачно шутлив. — Я тревожу тебя, Александр; но уж так и быть, потревожься. Мне надобно поговорить с тобою серьезно.
Хотелось поскорее, утром проспал,
не застал
бы. — Лопухов говорил уже без шутки. «Что это значит? Неужели догадался?» подумал Кирсанов. — Поговорим — ко, — продолжал Лопухов, усаживаясь. — Погляди мне в глаза.
Если
бы Кирсанов рассмотрел свои действия в этом разговоре как теоретик, он с удовольствием заметил
бы: «А как, однако же, верна теория; самому
хочется сохранить свое спокойствие, возлежать на лаврах, а толкую о том, что, дескать, ты
не имеешь права рисковать спокойствием женщины; а это (ты понимай уж сам) обозначает, что, дескать, я действительно совершал над собою подвиги благородства к собственному сокрушению, для спокойствия некоторого лица и для твоего, мой друг; а потому и преклонись перед величием души моей.
Но он был слишком ловкий артист в своей роли, ему
не хотелось вальсировать с Верою Павловною, но он тотчас же понял, что это было
бы замечено, потому от недолгого колебанья,
не имевшего никакого видимого отношения ни к Вере Павловне, ни к кому на свете, остался в ее памяти только маленький, самый легкий вопрос, который сам по себе остался
бы незаметен даже для нее, несмотря на шепот гостьи — певицы, если
бы та же гостья
не нашептывала бесчисленное множество таких же самых маленьких, самых ничтожных вопросов.
А я вспомнил и больше: в то лето, три — четыре раза, в разговорах со мною, он, через несколько времени после первого нашего разговора, полюбил меня за то, что я смеялся (наедине с ним) над ним, и в ответ на мои насмешки вырывались у него такого рода слова: «да, жалейте меня, вы правы, жалейте: ведь и я тоже
не отвлеченная идея, а человек, которому
хотелось бы жить.
— И я
не такое чудо заботливости о других, что вспомнил за вас о вашем аппетите: мне самому
хотелось есть, я плохо пообедал; правда, съел столько, что другому было
бы заглаза довольно на полтора обеда, но вы знаете, как я ем — за двоих мужиков.
— Как жаль, что
не могу и я выпить три — четыре рюмки —
хотелось бы.
Мне легче исполнять мою обязанность, когда
не замечают, что мне самому
хотелось бы не только исполнять мою обязанность, но и радоваться жизнью; теперь меня уж и
не стараются развлекать,
не отнимают у меня времени на отнекивание от зазывов.
Из этого разговора ты увидел, что Рахметову
хотелось бы выпить хересу, хоть он и
не пьет, что Рахметов
не безусловно «мрачное чудовище», что, напротив, когда он за каким-нибудь приятным делом забывает свои тоскливые думы, свою жгучую скорбь, то он и шутит, и весело болтает, да только, говорит, редко мне это удается, и горько, говорит, мне, что мне так редко это удается, я, говорит, и сам
не рад, что я «мрачное чудовище», да уж обстоятельства-то такие, что человек с моею пламенною любовью к добру
не может
не быть «мрачным чудовищем», а как
бы не это, говорит, так я
бы, может быть, целый день шутил, да хохотал, да пел, да плясал.