Нынче уже мало так пишут, что зависит, может быть, оттого, что
стальным пером нельзя достичь такого каллиграфического искусства, как гусиным, а может быть, и оттого, что нынче меньше стали ценить один красивый почерк.
Но среди всеобщей тишины, нарушаемой только черканьем
стального пера да щелканьем иглы, прокалывавшей крепкую шелковую материю, больная начала что-то нашептывать.
Неточные совпадения
— Вот, князь, — сказала Аглая, положив на столик свой альбом, — выберите страницу и напишите мне что-нибудь. Вот
перо, и еще новое. Ничего что
стальное? Каллиграфы, я слышала,
стальными не пишут.
Стеклянная старинная чернильница с гусиными
перьями — Родион Антоныч не признавал
стальных — говорила о той патриархальности, когда добрые люди всякой писаной бумаги, если только она не относилась к чему-нибудь божественному, боялись, как огня, и боялись не без основания, потому что из таких чернильниц много вылилось всяких зол и напастей.
Тут были и птичьи западни, и начатая вязать мережка, и коллекция пищиков и дудочек для приманки птицы, и какие-то разноцветные стеклышки, лежавшие в зеленой коробочке вместе с
стальным заржавевшим
пером и обломком сургуча, и та всевозможная дрянь, которой обыкновенно набиты карманы ребят.
Самые даже насурьмленные, набеленные фигуры парижских лореток не нарушали общего впечатления ясного довольства и ликования, а пестрые ленты,
перья, золотые и
стальные искры на шляпках и вуалях невольно напоминали взору оживленный блеск и легкую игру весенних цветов и радужных крыл; одна лишь повсюду рассыпавшаяся сухая, гортанная трескотня французского жаргона не могла ни заменить птичьего щебетанья, ни сравниться с ним.
О, я люблю густые облака, // Когда они толпятся над горою, // Как на хребте
стального шишака // Колеблемые
перья! Пред грозою, // В одеждах золотых, издалека // Они текут безмолвным караваном, // И, наконец, одетые туманом, // Обнявшись, свившись будто куча змей, // Беспечно дремлют на скале своей. // Настанет день, — их ветер вновь уносит: // Куда, зачем, откуда? — кто их спросит?