Неточные совпадения
«Нет, —
подумал Аркадий, — небогатый край этот,
не поражает он ни довольством, ни трудолюбием; нельзя, нельзя ему так остаться, преобразования необходимы… но как их исполнить, как приступить?..»
— Я уже
думал, что вы
не приедете сегодня, — заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подергивая плечами и показывая прекрасные белые зубы. — Разве что на дороге случилось?
Он лег в постель, но
не загасил свечки и, подперши рукою голову,
думал долгие думы.
— Я
не зову теперь тебя в Марьино, — сказал ему однажды Николай Петрович (он назвал свою деревню этим именем в честь жены), — ты и при покойнице там соскучился, а теперь ты, я
думаю, там с тоски пропадешь.
Павел Петрович умолк. «Теперь уйдет», —
думала Фенечка, но он
не уходил, и она стояла перед ним как вкопанная, слабо перебирая пальцами.
— Я
думаю,
не лучше ли будет на первое время.
— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я в толк
не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы
не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат, я сам начинаю
думать, что она точно спета.
— Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, — говорил между тем Базаров, —
подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому человеку они даром
не нужны.
—
Не беспокойся, — промолвил он. — Я
не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, — вы, может быть,
думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже
не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным…
— Несчастный! — возопил Павел Петрович; он решительно
не был в состоянии крепиться долее, — хоть бы ты
подумал, что в России ты поддерживаешь твоею пошлою сентенцией!
— Как? Вы
не шутя
думаете сладить, сладить с целым народом?
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться! И как,
подумаешь, им
не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться;
не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
— И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих
не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да
подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем…
«Брат говорит, что мы правы, —
думал он, — и, отложив всякое самолюбие в сторону, мне самому кажется, что они дальше от истины, нежели мы, а в то же время я чувствую, что за ними есть что-то, чего мы
не имеем, какое-то преимущество над нами…
«Но отвергать поэзию? —
подумал он опять, —
не сочувствовать художеству, природе?..»
«Но, —
думал он, — те сладостные, первые мгновенья, отчего бы
не жить им вечною, неумирающею жизнью?»
— Поверите ли, — продолжал он, — что, когда при мне Евгений Васильевич в первый раз сказал, что
не должно признавать авторитетов, я почувствовал такой восторг… словно прозрел! «Вот, —
подумал я, — наконец нашел я человека!» Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно в состоянии понять вас и для которой ваше посещение будет настоящим праздником; вы, я
думаю, слыхали о ней?
— Все такие мелкие интересы, вот что ужасно! Прежде я по зимам жила в Москве… но теперь там обитает мой благоверный, мсьё Кукшин. Да и Москва теперь… уж я
не знаю — тоже уж
не то. Я
думаю съездить за границу; я в прошлом году уже совсем было собралась.
— Танцую. А вы почему
думаете, что я
не танцую? Или я вам кажусь слишком стара?
— Экой ты чудак! — небрежно перебил Базаров. — Разве ты
не знаешь, что на нашем наречии и для нашего брата «неладно» значит «ладно»? Пожива есть, значит.
Не сам ли ты сегодня говорил, что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти за богатого старика — дело ничуть
не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам
не верю; но люблю
думать, как говорит наш образованный губернатор, что они справедливы.
«Вот тебе раз! бабы испугался!» —
подумал он и, развалясь в кресле
не хуже Ситникова, заговорил преувеличенно развязно, а Одинцова
не спускала с него своих ясных глаз.
Базаров говорил все это с таким видом, как будто в то же время
думал про себя: «Верь мне или
не верь, это мне все едино!» Он медленно проводил своими длинными пальцами по бакенбардам, а глаза его бегали по углам.
Аркадия в особенности поразила последняя часть сонаты, та часть, в которой, посреди пленительной веселости беспечного напева, внезапно возникают порывы такой горестной, почти трагической скорби… Но мысли, возбужденные в нем звуками Моцарта, относились
не к Кате. Глядя на нее, он только
подумал: «А ведь недурно играет эта барышня, и сама она недурна».
И Анна Сергеевна в тот вечер
думала о своих гостях. Базаров ей понравился — отсутствием кокетства и самою резкостью суждений. Она видела в нем что-то новое, с чем ей
не случалось встретиться, а она была любопытна.
«Здравствуй, —
подумал Аркадий… — Разве мы
не виделись сегодня?»
А вот доброе существо меня
не отвергает», —
думал он, и сердце его снова вкушало сладость великодушных ощущений.
А между тем Базаров
не совсем ошибался. Он поразил воображение Одинцовой; он занимал ее, она много о нем
думала. В его отсутствие она
не скучала,
не ждала его; но его появление тотчас ее оживляло; она охотно оставалась с ним наедине и охотно с ним разговаривала, даже тогда, когда он ее сердил или оскорблял ее вкус, ее изящные привычки. Она как будто хотела и его испытать, и себя изведать.
— Как зачем? разве вам у меня
не весело? Или вы
думаете, что об вас здесь жалеть
не будут?
— Напрасно вы это
думаете. Впрочем, я вам
не верю. Вы
не могли сказать это серьезно. — Базаров продолжал сидеть неподвижно. — Евгений Васильич, что же вы молчите?
— Меня эти сплетни даже
не смешат, Евгений Васильевич, и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить. Я несчастлива оттого… что нет во мне желания, охоты жить. Вы недоверчиво на меня смотрите, вы
думаете: это говорит «аристократка», которая вся в кружевах и сидит на бархатном кресле. Я и
не скрываюсь: я люблю то, что вы называете комфортом, и в то же время я мало желаю жить. Примирите это противоречие как знаете. Впрочем, это все в ваших глазах романтизм.
— Да и кроме того, — перебил Базаров, — что за охота говорить и
думать о будущем, которое большею частью
не от нас зависит? Выйдет случай что-нибудь сделать — прекрасно, а
не выйдет, — по крайней мере, тем будешь доволен, что заранее напрасно
не болтал.
Полчаса спустя служанка подала Анне Сергеевне записку от Базарова; она состояла из одной только строчки: «Должен ли я сегодня уехать — или могу остаться до завтра?» — «Зачем уезжать? Я вас
не понимала — вы меня
не поняли», — ответила ему Анна Сергеевна, а сама
подумала: «Я и себя
не понимала».
Одинцова раза два — прямо,
не украдкой — посмотрела на его лицо, строгое и желчное, с опущенными глазами, с отпечатком презрительной решимости в каждой черте, и
подумала: «Нет… нет… нет…» После обеда она со всем обществом отправилась в сад и, видя, что Базаров желает заговорить с нею, сделала несколько шагов в сторону и остановилась.
«Зачем же он меня
не спрашивает, почему я еду? и так же внезапно, как и он? —
подумал Аркадий.
«Эге-ге!.. —
подумал про себя Аркадий, и тут только открылась ему на миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. — Мы, стало быть, с тобою боги? то есть — ты бог, а олух уж
не я ли?»
— Извините меня, глупую. — Старушка высморкалась и, нагиная голову то направо, то налево, тщательно утерла один глаз после другого. — Извините вы меня. Ведь я так и
думала, что умру,
не дождусь моего го… o… o…лубчика.
— Как вы
думаете, — спросил Василий Иванович после некоторого молчания, — ведь он
не на медицинском поприще достигнет той известности, которую вы ему пророчите?
— А я
думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня
не было и
не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!
— А тебе
не все равно, что о тебе
думают?
—
Не знаю, что тебе сказать. Настоящий человек об этом
не должен заботиться; настоящий человек тот, о котором
думать нечего, а которого надобно слушаться или ненавидеть.
— Странно! я никого
не ненавижу, — промолвил,
подумавши, Аркадий.
— Да! На короткое время… Хорошо. — Василий Иванович вынул платок и, сморкаясь, наклонился чуть
не до земли. — Что ж? это… все будет. Я было
думал, что ты у нас… подольше. Три дня… Это, это, после трех лет, маловато; маловато, Евгений!
«Главное —
не надо
думать», — твердил он самому себе.
— Да вы
думаете, я денег хочу? — перебил ее Базаров. — Нет, мне от вас
не деньги нужны.
— Я сам так
думаю. Полагаю также неуместным вникать в настоящие причины нашего столкновения. Мы друг друга терпеть
не можем. Чего больше?
«Умру, —
подумал он, — узнают; да я
не умру.
Раздался топот конских ног по дороге… Мужик показался из-за деревьев. Он гнал двух спутанных лошадей перед собою и, проходя мимо Базарова, посмотрел на него как-то странно,
не ломая шапки, что, видимо, смутило Петра, как недоброе предзнаменование. «Вот этот тоже рано встал, —
подумал Базаров, — да, по крайней мере, за делом, а мы?»
Базаров тихонько двинулся вперед, и Павел Петрович пошел на него, заложив левую руку в карман и постепенно поднимая дуло пистолета… «Он мне прямо в нос целит, —
подумал Базаров, — и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова, и в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал, стало быть ничего», — успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз и,
не целясь, подавил пружинку.
— Фенечка! — сказал он каким-то чудным шепотом, — любите, любите моего брата! Он такой добрый, хороший человек!
Не изменяйте ему ни для кого на свете,
не слушайте ничьих речей!
Подумайте, что может быть ужаснее, как любить и
не быть любимым!
Не покидайте никогда моего бедного Николая!
«Господи! —
подумала она, — уж
не припадок ли с ним?..»