Неточные совпадения
— Конечно, — промолвил Аркадий, — но
что за чудный день сегодня!
О русских немцах я уже не упоминаю: известно,
что это
за птицы.
—
Что, он всегда у вас такой? — хладнокровно спросил Базаров у Аркадия, как только дверь затворилась
за обоими братьями.
И те и другие считали его гордецом; и те и другие его уважали
за его отличные, аристократические манеры,
за слухи о его победах;
за то,
что он прекрасно одевался и всегда останавливался в лучшем номере лучшей гостиницы;
за то,
что он вообще хорошо обедал, а однажды даже пообедал с Веллингтоном [Веллингтон Артур Уэлсли (1769–1852) — английский полководец и государственный деятель; в 1815 году при содействии прусской армии одержал победу над Наполеоном при Ватерлоо.] у Людовика-Филиппа; [Людовик-Филипп, Луи-Филипп — французский король (1830–1848); февральская революция 1848 года заставила Людовика-Филиппа отречься от престола и бежать в Англию, где он и умер.]
за то,
что он всюду возил с собою настоящий серебряный несессер и походную ванну;
за то,
что от него пахло какими-то необыкновенными, удивительно «благородными» духами;
за то,
что он мастерски играл в вист и всегда проигрывал; наконец, его уважали также
за его безукоризненную честность.
— Вот видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо ты судишь о дяде! Я уже не говорю о том,
что он не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, — имение, ты, может быть, не знаешь, у них не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается
за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
— Воспитание? — подхватил Базаров. — Всякий человек сам себя воспитать должен — ну хоть как я, например… А
что касается до времени — отчего я от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня. Нет, брат, это все распущенность, пустота! И
что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдем лучше смотреть жука.
Хозяйственные дрязги наводили на него тоску; притом ему постоянно казалось,
что Николай Петрович, несмотря на все свое рвение и трудолюбие, не так принимается
за дело, как бы следовало; хотя указать, в
чем собственно ошибается Николай Петрович, он не сумел бы.
Узнав,
что барин ее зовет, Фенечка очень перетрусилась, однако пошла
за матерью.
— Bene. [Хорошо (лат.).] Мне нравится в ней то,
что она не слишком конфузится. Иной, пожалуй, это-то и осудил бы в ней.
Что за вздор?
чего конфузиться? Она мать — ну и права.
Петр, человек до крайности самолюбивый и глупый, вечно с напряженными морщинами на лбу, человек, которого все достоинство состояло в том,
что он глядел учтиво, читал по складам и часто чистил щеточкой свой сюртучок, — и тот ухмылялся и светлел, как только Базаров обращал на него внимание; дворовые мальчишки бегали
за «дохтуром», как собачонки.
Один старик Прокофьич не любил его, с угрюмым видом подавал ему
за столом кушанья, называл его «живодером» и «прощелыгой» и уверял,
что он с своими бакенбардами — настоящая свинья в кусте.
— Нет, вы не русский после всего,
что вы сейчас сказали! Я вас
за русского признать не могу.
И не говорите мне,
что эти плоды ничтожны: последний пачкун, ип barbouilleur, [Маратель, писака (фр.).] тапёр, которому дают пять копеек
за вечер, и те полезнее вас, потому
что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы!
«Брат говорит,
что мы правы, — думал он, — и, отложив всякое самолюбие в сторону, мне самому кажется,
что они дальше от истины, нежели мы, а в то же время я чувствую,
что за ними есть что-то,
чего мы не имеем, какое-то преимущество над нами…
Он имел о себе самое высокое мнение; тщеславие его не знало границ, но он держался просто, глядел одобрительно, слушал снисходительно и так добродушно смеялся,
что на первых порах мог даже прослыть
за «чудного малого».
Она говорила и двигалась очень развязно и в то же время неловко: она, очевидно, сама себя считала
за добродушное и простое существо, и между тем
что бы она ни делала, вам постоянно казалось,
что она именно это-то и не хотела сделать; все у ней выходило, как дети говорят, — нарочно, то есть не просто, не естественно.
— Все такие мелкие интересы, вот
что ужасно! Прежде я по зимам жила в Москве… но теперь там обитает мой благоверный, мсьё Кукшин. Да и Москва теперь… уж я не знаю — тоже уж не то. Я думаю съездить
за границу; я в прошлом году уже совсем было собралась.
— Это
что за фигура? — проговорил он. — На остальных баб не похожа.
Аркадия покоробило от цинизма Базарова, но — как это часто случается — он упрекнул своего приятеля не
за то именно,
что ему в нем не понравилось…
— Экой ты чудак! — небрежно перебил Базаров. — Разве ты не знаешь,
что на нашем наречии и для нашего брата «неладно» значит «ладно»? Пожива есть, значит. Не сам ли ты сегодня говорил,
что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти
за богатого старика — дело ничуть не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам не верю; но люблю думать, как говорит наш образованный губернатор,
что они справедливы.
Ее не любили в губернии, ужасно кричали по поводу ее брака с Одинцовым, рассказывали про нее всевозможные небылицы, уверяли,
что она помогала отцу в его шулерских проделках,
что и
за границу она ездила недаром, а из необходимости скрыть несчастные последствия…
— Поздравь меня, — воскликнул вдруг Базаров, — сегодня 22 июня, день моего ангела. Посмотрим, как-то он обо мне печется. Сегодня меня дома ждут, — прибавил он, понизив голос… — Ну, подождут,
что за важность!
Фифи радостно бросилась вон, в надежде,
что ее поведут гулять, но, оставшись одна
за дверью, начала скрестись и повизгивать. Княжна нахмурилась, Катя хотела было выйти…
Княжна молча встала с кресла и первая вышла из гостиной. Все отправились вслед
за ней в столовую. Казачок в ливрее с шумом отодвинул от стола обложенное подушками, также заветное, кресло, в которое опустилась княжна; Катя, разливавшая чай, первой ей подала чашку с раскрашенным гербом. Старуха положила себе меду в чашку (она находила,
что пить чай с сахаром и грешно и дорого, хотя сама не тратила копейки ни на
что) и вдруг спросила хриплым голосом...
Катя неохотно приблизилась к фортепьяно; и Аркадий, хотя точно любил музыку, неохотно пошел
за ней: ему казалось,
что Одинцова его отсылает, а у него на сердце, как у всякого молодого человека в его годы, уже накипало какое-то смутное и томительное ощущение, похожее на предчувствие любви. Катя подняла крышку фортепьяно и, не глядя на Аркадия, промолвила вполголоса...
—
Что за чудесная женщина Анна Сергеевна, — воскликнул Аркадий, оставшись наедине с своим другом в отведенной им комнате.
Воображение ее уносилось даже
за пределы того,
что по законам обыкновенной морали считается дозволенным; но и тогда кровь ее по-прежнему тихо катилась в ее обаятельно-стройном и спокойном теле.
— Зачем пожаловал?
За мной,
что ль, прислали?
Она обернулась к нему, как будто он ее толкнул, и ему показалось,
что лицо ее слегка побледнело
за ночь.
— Да и кроме того, — перебил Базаров, —
что за охота говорить и думать о будущем, которое большею частью не от нас зависит? Выйдет случай что-нибудь сделать — прекрасно, а не выйдет, — по крайней мере, тем будешь доволен,
что заранее напрасно не болтал.
Аркадий недоумевал и наблюдал
за нею, как молодые люди наблюдают, то есть постоянно вопрошал самого себя:
что, мол, это значит?
Но мудрец отвечал,
что «хтошь е знает — версты тутотка не меряные», и продолжал вполголоса бранить коренную
за то,
что она «головизной лягает», то есть дергает головой.
— Да, да, — заговорил Базаров, — урок вам, юный друг мой, поучительный некий пример. Черт знает,
что за вздор! Каждый человек на ниточке висит, бездна ежеминутно под ним разверзнуться может, а он еще сам придумывает себе всякие неприятности, портит свою жизнь.
— Душевно рад знакомству, — проговорил Василий Иванович, — только уж вы не взыщите: у меня здесь все по простоте, на военную ногу. Арина Власьевна, успокойся, сделай одолжение:
что за малодушие? Господин гость должен осудить тебя.
— Ну, смотри же, хозяюшка, хлопочи, не осрамись; а вас, господа, прошу
за мной пожаловать. Вот и Тимофеич явился к тебе на поклон, Евгений. И он, чай, обрадовался, старый барбос.
Что? ведь обрадовался, старый барбос? Милости просим
за мной.
— Я уже не говорю о том,
что я, например, не без чувствительных для себя пожертвований, посадил мужиков на оброк и отдал им свою землю исполу. [«Отдать землю исполу» — отдавать землю в аренду
за половину урожая.] Я считал это своим долгом, самое благоразумие в этом случае повелевает, хотя другие владельцы даже не помышляют об этом: я говорю о науках, об образовании.
—
Что за деревья? — спросил, вслушавшись, Базаров.
— Знаешь ли ты, о
чем я думаю? — промолвил он наконец, закидывая руки
за голову.
— А я думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже…
Что за безобразие!
Что за пустяки!
И он счел долгом бранить Пушкина, уверяя,
что Пушкин во всех своих стихотворениях только и делал,
что кричал: „На бой, на бой
за святую Русь“.]
за честь России!
—
Что ты это
за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета, наконец.
—
Что подеремся? — подхватил Базаров. —
Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической обстановке, вдали от света и людских взоров — ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя сейчас схвачу
за горло…
— Вон куда — в мифологию метнул! — промолвил Базаров. — Сейчас видно,
что в свое время сильный был латинист! Ведь ты, помнится, серебряной медали
за сочинение удостоился, а?
— Как тебе не стыдно, Евгений…
Что было, то прошло. Ну да, я готов вот перед ними признаться, имел я эту страсть в молодости — точно; да и поплатился же я
за нее! Однако, как жарко. Позвольте подсесть к вам. Ведь я не мешаю?
И себя он не выдал, и других не задел; кстати посмеялся над семинарскою латынью и заступился
за своего архиерея; две рюмки вина выпил, а от третьей отказался; принял от Аркадия сигару, но курить ее не стал, говоря,
что повезет ее домой.
Он сел
за зеленый стол с умеренным изъявлением удовольствия и кончил тем,
что обыграл Базарова на два рубля пятьдесят копеек ассигнациями: в доме Арины Власьевны и понятия не имели о счете на серебро…
(Василий Иванович уже не упомянул о том,
что каждое утро, чуть свет, стоя о босу ногу в туфлях, он совещался с Тимофеичем и, доставая дрожащими пальцами одну изорванную ассигнацию
за другою, поручал ему разные закупки, особенно налегая на съестные припасы и на красное вино, которое, сколько можно было заметить, очень понравилось молодым людям.)
— Это
что за глупость? — пробормотал он.
— Я знаю,
что глупость, — ответил Аркадий. — Да
что за беда? Разве нам в первый раз?
Николай Петрович определил было денежный штраф
за потраву, но дело обыкновенно кончалось тем,
что, постояв день или два на господском корме, лошади возвращались к своим владельцам.