Неточные совпадения
Анна Васильевна взяла ее
в компаньонки к своей дочери и
почти постоянно держала ее при себе.
Как все русские дворяне, он
в молодости учился музыке, и, как
почти все русские дворяне, играл очень плохо; но он страстно любил музыку.
Катя ее ненавидела и все говорила о том, как она убежит от тетки, как будет жить на всей Божьей воле; с тайным уважением и страхом внимала Елена этим неведомым, новым словам, пристально смотрела на Катю, и все
в ней тогда — ее черные быстрые,
почти звериные глаза, ее загорелые руки, глухой голосок, даже ее изорванное платье — казалось Елене чем-то особенным, чуть не священным.
Он нанимал комнату у самого того портного, который столь равнодушно взирал из форточки на затруднение забредшего человека, — большую,
почти совсем пустую комнату с темно-зелеными стенами, тремя квадратными окнами, крошечною кроваткой
в одном углу, кожаным диванчиком
в другом и громадной клеткой, подвешенной под самый потолок;
в этой клетке когда-то жил соловей.
Елена дружелюбно встретила Берсенева, уже не
в саду, а
в гостиной, и тотчас же,
почти нетерпеливо, возобновила вчерашний разговор.
На второй день после своего переселения Инсаров встал
в четыре часа утра, обегал
почти все Кунцово, искупался
в реке, выпил стакан холодного молока и принялся за работу; а работы у него было немало: он учился и русской истории, и праву, и политической экономии, переводил болгарские песни и летописи, собирал материалы о восточном вопросе, составлял русскую грамматику для болгар, болгарскую для русских.
Шубин
почти не показывался; он с лихорадочною деятельностью занялся своим искусством: либо сидел взаперти у себя
в комнате и выскакивал оттуда
в блузе, весь выпачканный глиной, либо проводил дни
в Москве, где у него была студия, куда приходили к нему модели и италиянские формовщики, его приятели и учителя.
Берсенев понимал, что воображение Елены поражено Инсаровым, и радовался, что его приятель не провалился, как утверждал Шубин; он с жаром, до малейших подробностей, рассказывал ей все, что знал о нем (мы часто, когда сами хотим понравиться другому человеку, превозносим
в разговоре с ним наших приятелей,
почти никогда притом не подозревая, что мы тем самым себя хвалим), и лишь изредка, когда бледные щеки Елены слегка краснели, а глаза светлели и расширялись, та нехорошая, уже им испытанная, грусть щемила его сердце.
Поверьте,
в другое время я
в особенности был бы очень рад сблизиться с вами, ибо замечаю
в вас такое феноменальное развитие мускулов biceps, tpiceps и deltoideus, что, как ваятель,
почел бы за истинное счастие иметь вас своим натурщиком; но на сей раз оставьте нас
в покое.
Сидеть с матерью, ничего не подозревающей, выслушивать ее, отвечать ей, говорить с ней — казалось Елене чем-то преступным; она чувствовала
в себе присутствие какой-то фальши; она возмущалась, хотя краснеть ей было не за что; не раз поднималось
в ее душе
почти непреодолимое желание высказать все без утайки, что бы там ни было потом.
Не скоро она совладела с собою. Но прошла неделя, другая. Елена немного успокоилась и привыкла к новому своему положению. Она написала две маленькие записочки Инсарову и сама отнесла их на
почту — она бы ни за что, и из стыдливости и из гордости, не решилась довериться горничной. Она начинала уже поджидать его самого… Но вместо его,
в одно прекрасное утро, прибыл Николай Артемьевич.
Известно, что
почти все русские дворянские фамилии убеждены
в существовании исключительных, породистых особенностей, им одним свойственных: нам не однажды довелось слышать толки «между своими» о «подсаласкинских» носах и «перепреевских» затылках.
Инсаров сидел у себя
в комнате и
в третий раз перечитывал письма, доставленные ему из Болгарии с «оказией»; по
почте их боялись посылать.
Увар Иванович лежал на своей постели. Рубашка без ворота, с крупной запонкой, охватывала его полную шею и расходилась широкими, свободными складками на его
почти женской груди, оставляя на виду большой кипарисовый крест и ладанку. Легкое одеяло покрывало его пространные члены. Свечка тускло горела на ночном столике, возле кружки с квасом, а
в ногах Увара Ивановича, на постели, сидел, подгорюнившись, Шубин.
Все умолкли; все улыбались напряженно, и никто не знал, зачем он улыбается; каждому хотелось что-то сказать на прощанье, и каждый (за исключением, разумеется, хозяйки и ее дочери: те только глаза таращили), каждый чувствовал, что
в подобные мгновенья позволительно сказать одну лишь пошлость, что всякое значительное, или умное, или просто задушевное слово было бы чем-то неуместным,
почти ложным.
На пути из России Инсаров пролежал
почти два месяца больной
в Вене и только
в конце марта приехал с женой
в Венецию: он оттуда надеялся пробраться через Зару
в Сербию,
в Болгарию; другие пути ему были закрыты.
— Этой бедной девушке
почти не хлопают, — сказала Елена, — а я
в тысячу раз предпочитаю ее какой-нибудь самоуверенной второстепенной знаменитости, которая бы ломалась и кривлялась и все била бы на эффект. Этой как будто самой не до шутки; посмотри, она не замечает публики.
Почти напротив их гостиницы возвышалась остроконечная башня св. Георгия; направо, высоко
в воздухе, сверкал золотой шар Доганы — и, разубранная, как невеста, стояла красивейшая из церквей — Redentore Палладия; налево чернели мачты и реи кораблей, трубы пароходов; кое-где висел, как большое крыло, наполовину подобранный парус, и вымпела едва шевелились.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного его письма. Приносят ко мне на
почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «
в Почтамтскую улицу». Я так и обомлел. «Ну, — думаю себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой части и уведомляет начальство». Взял да и распечатал.
Городничий. Я бы дерзнул… У меня
в доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая
честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Входят осторожно,
почти на цыпочках: Аммос Федорович, Артемий Филиппович, почтмейстер, Лука Лукич, Добчинский и Бобчинский,
в полном параде и мундирах.
Добчинский. Молодой, молодой человек; лет двадцати трех; а говорит совсем так, как старик: «Извольте, говорит, я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это все славно. «Я, говорит, и написать и
почитать люблю, но мешает, что
в комнате, говорит, немножко темно».
Лука Лукич (летит вон
почти бегом и говорит
в сторону).Ну слава богу! авось не заглянет
в классы!