Неточные совпадения
Отчаянный
был человек, и что бы ваш дед
ни приказал — мигом исполнит, хоть
на нож полезет…
И вот чему удивляться надо: бывали у нас и такие помещики, отчаянные господа, гуляки записные, точно; одевались почитай что кучерами и сами плясали,
на гитаре играли,
пели и
пили с дворовыми людишками, с крестьянами пировали; а ведь этот-то, Василий-то Николаич, словно красная девушка: все книги читает али пишет, а не то вслух канты произносит, —
ни с кем не разговаривает, дичится, знай себе по саду гуляет, словно скучает или грустит.
Мы пошли
было с Ермолаем вдоль пруда, но, во-первых, у самого берега утка, птица осторожная, не держится; во-вторых, если даже какой-нибудь отсталый и неопытный чирок и подвергался нашим выстрелам и лишался жизни, то достать его из сплошного майера наши собаки не
были в состоянии: несмотря
на самое благородное самоотвержение, они не могли
ни плавать,
ни ступать по дну, а только даром резали свои драгоценные носы об острые края тростников.
Въезжая в эти выселки, мы не встретили
ни одной живой души; даже куриц не
было видно
на улице, даже собак; только одна, черная, с куцым хвостом, торопливо выскочила при нас из совершенно высохшего корыта, куда ее, должно
быть, загнала жажда, и тотчас, без лая, опрометью бросилась под ворота.
В избе Аннушки не
было; она уже успела прийти и оставить кузов с грибами. Ерофей приладил новую ось, подвергнув ее сперва строгой и несправедливой оценке; а через час я выехал, оставив Касьяну немного денег, которые он сперва
было не принял, но потом, подумав и подержав их
на ладони, положил за пазуху. В течение этого часа он не произнес почти
ни одного слова; он по-прежнему стоял, прислонясь к воротам, не отвечал
на укоризны моего кучера и весьма холодно простился со мной.
Старик сидел
на корточках, жмурил свои потемневшие маленькие глаза и торопливо, но осторожно, наподобие зайца (у бедняка не
было ни одного зуба), жевал сухую и твердую горошину, беспрестанно перекатывая ее со стороны
на сторону.
До дому еще
было верст восемь; моя добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля ушами; усталая собака, словно привязанная,
ни на шаг не отставала от задних колес.
По их словам, не бывало еще
на свете такого мастера своего дела: «Вязанки хворосту не даст утащить; в какую бы
ни было пору, хоть в самую полночь, нагрянет, как снег
на голову, и ты не думай сопротивляться, — силен, дескать, и ловок, как бес…
Мардарий Аполлоныч только что донес к губам налитое блюдечко и уже расширил
было ноздри, без чего, как известно,
ни один коренной русак не втягивает в себя чая, — но остановился, прислушался, кивнул головой, хлебнул и, ставя блюдечко
на стол, произнес с добрейшей улыбкой и как бы невольно вторя ударам: «Чюки-чюки-чюк!
Это
был загулявший, холостой дворовый человек, от которого собственные господа давным-давно отступились и который, не имея никакой должности, не получая
ни гроша жалованья, находил, однако, средство каждый день покутить
на чужой счет.
Трудно
было решить с первого разу, к какому сословию принадлежал этот Геркулес; он не походил
ни на дворового,
ни на мещанина,
ни на обеднявшего подьячего в отставке,
ни на мелкопоместного разорившегося дворянина — псаря и драчуна: он
был уж точно сам по себе.
Дикий-Барин (так его прозвали; настоящее же его имя
было Перевлесов) пользовался огромным влиянием во всем округе; ему повиновались тотчас и с охотой, хотя он не только не имел никакого права приказывать кому бы то
ни было, но даже сам не изъявлял малейшего притязания
на послушание людей, с которыми случайно сталкивался.
В этом человеке
было много загадочного; казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились в нем, как бы зная, что раз поднявшись, что сорвавшись раз
на волю, они должны разрушить и себя и все, до чего
ни коснутся; и я жестоко ошибаюсь, если в жизни этого человека не случилось уже подобного взрыва, если он, наученный опытом и едва спасшись от гибели, неумолимо не держал теперь самого себя в ежовых рукавицах.
Посередине кабака Обалдуй, совершенно «развинченный» и без кафтана, выплясывал вперепрыжку перед мужиком в сероватом армяке; мужичок, в свою очередь, с трудом топотал и шаркал ослабевшими ногами и, бессмысленно улыбаясь сквозь взъерошенную бороду, изредка помахивал одной рукой, как бы желая сказать: «куда
ни шло!» Ничего не могло
быть смешней его лица; как он
ни вздергивал кверху свои брови, отяжелевшие веки не хотели подняться, а так и лежали
на едва заметных, посоловелых, но сладчайших глазках.
Акулина
была так хороша в это мгновение: вся душа ее доверчиво, страстно раскрывалась перед ним, тянулась, ластилась к нему, а он… он уронил васильки
на траву, достал из бокового кармана пальто круглое стеклышко в бронзовой оправе и принялся втискивать его в глаз; но, как он
ни старался удержать его нахмуренной бровью, приподнятой щекой и даже носом — стеклышко все вываливалось и падало ему в руку.
Он принадлежал к числу молодых людей, которые, бывало,
на всяком экзамене «играли столбняка», то
есть не отвечали
ни слова
на вопросы профессора.
Ни брата у меня не
было,
ни сестры; то
есть, по правде сказать,
был какой-то братишка завалящий, с английской болезнью
на затылке, да что-то скоро больно умер…
Это
было существо доброе, умное, молчаливое, с теплым сердцем; но, бог знает отчего, от долгого ли житья в деревне, от других ли каких причин, у ней
на дне души (если только
есть дно у души) таилась рана, или, лучше сказать, сочилась ранка, которую ничем не можно
было излечить, да и назвать ее
ни она не умела,
ни я не мог.
Что эта дрянная кляча не Малек-Адель, что между ею и Малек-Аделем не существовало
ни малейшего сходства, что всякий мало-мальски путный человек должен
был с первого разу это увидеть, что он, Пантелей Чертопханов, самым пошлым образом обманулся — нет! что он нарочно, преднамеренно надул самого себя, напустил
на себя этот туман, — во всем этом теперь уже не оставалось
ни малейшего сомнения!
Солнце только что встало;
на небе не
было ни одного облачка; все кругом блестело сильным двойным блеском: блеском молодых утренних лучей и вчерашнего ливня.
В тот же день, прежде чем отправиться
на охоту,
был у меня разговор о Лукерье с хуторским десятским. Я узнал от него, что ее в деревне прозывали «Живые мощи», что, впрочем, от нее никакого не видать беспокойства;
ни ропота от нее не слыхать,
ни жалоб. «Сама ничего не требует, а напротив — за все благодарна; тихоня, как
есть тихоня, так сказать надо. Богом убитая, — так заключил десятский, — стало
быть, за грехи; но мы в это не входим. А чтобы, например, осуждать ее — нет, мы ее не осуждаем. Пущай ее!»
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают
на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и
на Онуфрия его именины. Что делать? и
на Онуфрия несешь.
Слесарша. Милости прошу:
на городничего челом бью! Пошли ему бог всякое зло! Чтоб
ни детям его,
ни ему, мошеннику,
ни дядьям,
ни теткам его
ни в чем никакого прибытку не
было!
Вот просто
ни на полмизинца не
было похожего — и вдруг все: ревизор! ревизор!
Поспел горох! Накинулись, // Как саранча
на полосу: // Горох, что девку красную, // Кто
ни пройдет — щипнет! // Теперь горох у всякого — // У старого, у малого, // Рассыпался горох //
На семьдесят дорог!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что
ни велят — работаю, // Как
ни бранят — молчу.