Неточные совпадения
В первый же день
моего знакомства с г. Полутыкиным он пригласил меня на ночь к
себе.
Но
моя жена положила
себе за правило: замужних горничных не держать.
Но представьте
себе мое изумление: несколько времени спустя приходит ко мне жена, в слезах, взволнована так, что я даже испугался.
— Муж
мой. (Ермолай улыбнулся про
себя.) А разве вам барин говорил обо мне? — прибавила Арина после небольшого молчанья.
— Зачем я к нему пойду?.. За мной и так недоимка. Сын-то у меня перед смертию с год хворал, так и за
себя оброку не взнес… Да мне с полугоря: взять-то с меня нечего… Уж, брат, как ты там ни хитри, — шалишь: безответная
моя голова! (Мужик рассмеялся.) Уж он там как ни мудри, Кинтильян-то Семеныч, а уж…
Не успел я ему ответить, не успела собака
моя с благородной важностью донести до меня убитую птицу, как послышались проворные шаги, и человек высокого росту, с усами, вышел из чащи и с недовольным видом остановился передо мной. Я извинился, как мог, назвал
себя и предложил ему птицу, застреленную в его владениях.
Она не очень была хороша
собой; но решительное и спокойное выражение ее лица, ее широкий, белый лоб, густые волосы и, в особенности, карие глаза, небольшие, но умные, ясные и живые, поразили бы и всякого другого на
моем месте.
А то, в бытность
мою в Москве, затеял садку такую, какой на Руси не бывало: всех как есть охотников со всего царства к
себе в гости пригласил и день назначил, и три месяца сроку дал.
Гаврила-то плотник так и обмер, братцы
мои, а она, знай, хохочет, да его все к
себе этак рукой зовет.
Уж Гаврила было и встал, послушался было русалки, братцы
мои, да, знать, Господь его надоумил: положил-таки на
себя крест…
Другие бабы ничего, идут
себе мимо с корытами, переваливаются, а Феклиста поставит корыто наземь и станет его кликать: «Вернись, мол, вернись,
мой светик! ох, вернись, соколик!» И как утонул, Господь знает.
Я возвращался с охоты в тряской тележке и, подавленный душным зноем летнего облачного дня (известно, что в такие дни жара бывает иногда еще несноснее, чем в ясные, особенно когда нет ветра), дремал и покачивался, с угрюмым терпением предавая всего
себя на съедение мелкой белой пыли, беспрестанно поднимавшейся с выбитой дороги из-под рассохшихся и дребезжавших колес, — как вдруг внимание
мое было возбуждено необыкновенным беспокойством и тревожными телодвижениями
моего кучера, до этого мгновения еще крепче дремавшего, чем я.
Кучер
мой бережно вложил тавлинку в карман, надвинул шляпу
себе на брови, без помощи рук, одним движением головы, и задумчиво полез на облучок.
Он ходил необыкновенно проворно и словно все подпрыгивал на ходу, беспрестанно нагибался, срывал какие-то травки, совал их за пазуху, бормотал
себе что-то под нос и все поглядывал на меня и на
мою собаку, да таким пытливым, странным взглядом.
Э-э-э! — вдруг перервал самого
себя мой кучер и, остановив лошадей, нагнулся набок и принялся нюхать воздух.
Дом у него в порядке необыкновенном; даже кучера подчинились его влиянию и каждый день не только вытирают хомуты и армяки чистят, но и самим
себе лицо
моют.
Если нет у ней гостя, сидит
себе моя Татьяна Борисовна под окном и чулок вяжет — зимой; летом в сад ходит, цветы сажает и поливает, с котятами играет по целым часам, голубей кормит…
Особенно любит она глядеть на игры и шалости молодежи; сложит руки под грудью, закинет голову, прищурит глаза и сидит, улыбаясь, да вдруг вздохнет и скажет: «Ах вы, детки
мои, детки!..» Так, бывало, и хочется подойти к ней, взять ее за руку и сказать: «Послушайте, Татьяна Борисовна, вы
себе цены не знаете, ведь вы, при всей вашей простоте и неучености, — необыкновенное существо!» Одно имя ее звучит чем-то знакомым, приветным, охотно произносится, возбуждает дружелюбную улыбку.
В одно прекрасное утро
моя старая девица, не говоря худого слова, велела оседлать
себе лошадь и отправилась к Татьяне Борисовне.
Гость войдет —
мой Андрюша приподнимется, прилично улыбнется и покраснеет; гость выйдет — он сядет опять, достанет из кармашика щеточку с зеркальцем и волосики
себе причешет.
Мой сосед взял с
собою десятского Архипа, толстого и приземистого мужика с четвероугольным лицом и допотопно развитыми скулами, да недавно нанятого управителя из остзейских губерний, юношу лет девятнадцати, худого, белокурого, подслеповатого, со свислыми плечами и длинной шеей, г. Готлиба фон-дер-Кока.
Мой приход — я это мог заметить — сначала несколько смутил гостей Николая Иваныча; но, увидев, что он поклонился мне, как знакомому человеку, они успокоились и уже более не обращали на меня внимания. Я спросил
себе пива и сел в уголок, возле мужичка в изорванной свите.
Что вам угодно?» Делать нечего, подумал я про
себя, объясню ей
мое обстоятельство.
Вот лежу однажды ночью у
себя на постеле и думаю: «Господи Боже
мой, за что терплю?
— А между тем, — продолжал он после небольшого молчания, — в молодости
моей какие возбуждал я ожидания! Какое высокое мнение я сам питал о своей особе перед отъездом за границу, да и в первое время после возвращения! Ну, за границей я держал ухо востро, все особнячком пробирался, как оно и следует нашему брату, который все смекает
себе, смекает, а под конец, смотришь, — ни аза не смекнул!
Мой сосед схватил свой колпак и надвинул его
себе на нос.
Но и тут я встречал оригинальных, самобытных людей: иной, как
себя ни ломал, как ни гнул
себя в дугу, а все природа брала свое; один я, несчастный, лепил самого
себя, словно мягкий воск, и жалкая
моя природа ни малейшего не оказывала сопротивления!
Странная игра случая занесла меня наконец в дом одного из
моих профессоров; а именно вот как: я пришел к нему записаться на курс, а он вдруг возьми да и пригласи меня к
себе на вечер.
Но на первых порах мне действительно круто пришлось; притом и поездка за границу окончательно истощила
мои средства, а на купчихе с молодым, но уже дряблым телом, вроде желе, я жениться не хотел, — и удалился к
себе в деревню.
Но
мое полудобровольное ослепление все еще продолжалось: не хотелось, знаете, самого
себя «заушить»; наконец в одно прекрасное утро я открыл глаза.
— Знаю, барин, что для
моей пользы. Да, барин, милый, кто другому помочь может? Кто ему в душу войдет? Сам
себе человек помогай! Вы вот не поверите — а лежу я иногда так-то одна… и словно никого в целом свете, кроме меня, нету. Только одна я — живая! И чудится мне, будто что меня осенит… Возьмет меня размышление — даже удивительно!
И говорит мне та женщина, смерть
моя: «Жаль мне тебя, Лукерья, но взять я тебя с
собою не могу.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже
мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми
себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
«Ах, боже
мой!» — думаю
себе и так обрадовалась, что говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, — думаю
себе, — слава богу!» И говорю ему: «Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже
мой! — думаю
себе.
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю.
Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю
себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь
моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у
себя. Хотите, прочту?
По
моему расчету, не тот богат, который отсчитывает деньги, чтоб прятать их в сундук, а тот, который отсчитывает у
себя лишнее, чтоб помочь тому, у кого нет нужного.