Неточные совпадения
30) Для
человека, понимающего свою жизнь так, как она только и может быть понимаема, всё большим и большим соединением своей души со всем живым любовью и сознанием своей божественности — с богом, достигаемым только усилием в настоящем, не может быть вопроса о том, что будет с его душою после
смерти тела. Душа не была и не будет, а всегда естьв настоящем. О том же, как будет сознавать себя душа после
смерти тела, не дано знать
человеку, да и не нужно ему.
Нет такого крепкого и здорового тела, которое никогда не болело бы; нет таких богатств, которые бы не пропадали; нет такой власти, которая не кончалась бы. Всё это непрочно. Если
человек положит жизнь свою в том, чтобы быть здоровым, богатым, важным
человеком, если даже он и получит то, чего добивается, он все-таки будет беспокоиться, бояться и огорчаться, потому что будет видеть, как всё то, во что он положил жизнь, уходит от него, будет видеть, что он сам понемногу стареется и приближается к
смерти.
Каждый
человек знает в себе две жизни: телесную и духовную. Телесная жизнь, как только дойдет до полноты, так начинает ослабевать. И всё больше и больше слабеет и приходит к
смерти. Духовная же жизнь, напротив, от рождения до
смерти всё растет и крепнет.
Живи
человек одной телесной жизнью, он и вся жизнь его есть жизнь
человека, приговоренного к
смерти. Живи же
человек для души, то то, в чем он полагает свое благо, с каждым днем его жизни всё увеличивается и увеличивается, и
смерть не страшна ему.
Всё живое боится мучения, всё живое боится
смерти; познай самого себя не только в
человеке, но во всяком живом существе, не убивай и не причиняй страдания и
смерти.
Бог есть. Нам не нужно этого доказывать. Доказывать бога — кощунство; отрицать его — безумие. Бог живет в нашей совести, в сознании всего человечества, в окружающей нас вселенной. Отрицать бога под сводом звездного неба, у гроба дорогих
людей или при радостной
смерти казнимого мученика может только или очень жалкий, или очень развращенный
человек.
Надо уважать всякого
человека, какой бы он ни был жалкий и смешной. Надо помнить, что во всяком
человеке живет тот же дух, какой и в нас. Даже тогда, когда
человек отвратителен и душой и телом, надо думать так: «Да, на свете должны быть и такие уроды, и надо терпеть их». Если же мы показываем таким
людям наше отвращение, то, во-первых, мы несправедливы, а во-вторых, вызываем таких
людей на войну не на живот, а на
смерть.
Когда же ты освободишься от всяких мирских желаний и печалей и перестанешь нуждаться в том, чтобы
люди служили тебе своей жизнью или
смертью?
И святой сказал: «Ничего из этого не желаю, потому что господу богу подобает избавлять
людей от того, что он посылает им: от нужды и страданий, от болезней и от преждевременной
смерти. Любви же от
людей я боюсь. Боюсь, как бы любовь людская не соблазнила меня, не помешала мне в одном главном моем деле, в том, чтобы увеличить в себе любовь к богу и к
людям».
Благословенно детство за то благо, которое оно дает само, и за то добро, которое оно производит, не зная и не желая этого, только заставляя, позволяя себя любить. Только благодаря ему мы видим на земле частичку рая. Благословенна и
смерть. Ангелы не могут нуждаться ни в рождении, ни в
смерти для того, чтобы жить; но для
людей необходимо, неизбежно и то и другое.
Человек боится
смерти и подлежит ей.
Человек, не знающий добра и зла, кажется счастливее, но он неудержимо стремится к этому познанию.
Человек любит праздность и удовлетворение похотей без страданий, и вместе с тем только труд и страдания дают жизнь ему и его роду.
Страшны не грабежи, не убийства, не казни. Что такое грабежи? Это переходы имущества от одних
людей к другим. Это всегда было и будет, и в этом нет ничего страшного. Что такое казни, убийства? Это переходы
людей от жизни к
смерти. Переходы эти всегда были, есть и будут, и в них тоже нет ничего страшного. Страшны не грабежи и убийства, а страшны чувства тех
людей, которые ненавидят друг друга, страшна ненависть
людей.
Учение о том, что
человек никогда не может и не должен делать насилия ради того, что он считает добром, справедливо уже по одному тому, что то, чтò считается добром и злом, не одно и то же для всех
людей. То, что один
человек считает злом, есть зло сомнительное (другие считают его добром); насилие же, которое он совершает во имя уничтожения этого зла — побои, увечья, лишение свободы,
смерть — уже наверное зло.
Никогда не откладывай доброго дела, если можешь сделать его нынче, потому что
смерть не разбирает того, сделал или не сделал ты то, что должен.
Смерть никого и ничего не дожидается. И потому для
человека важнее всего в мире то, что он сейчас делает.
Только одному делу не может помешать
смерть:
смерть не может помешать тому, чтобы во всякий час, пока жив, исполнять волю бога — любить
людей.
Memento mori, помни
смерть! — великое слово. Если бы мы помнили то, что мы неизбежно и скоро умрем, вся жизнь наша была бы совсем другая. Если
человек знает, что он умрет через полчаса, то он наверное не станет делать ни пустого, ни глупого, ни, главное, дурного в эти полчаса. Но полвека, которые, может быть, отделяют тебя от
смерти, разве не то же, что полчаса?
И, кроме того, чем дальше живет
человек, тем всё становится понятнее ему и то, что вся жизнь его только на время, и всякий час может кончиться
смертью.
Можно, по выражению Паскаля, не думать об этом, нести перед собой ширмочки, которые бы скрывали от взгляда ту пропасть
смерти, к которой мы все бежим; но стоит подумать о том, что такое отделенная телесная жизнь
человека, чтобы убедиться в том, что вся жизнь эта, если она есть только телесная жизнь, не имеет не только никакого смысла, но что она есть злая насмешка над сердцем, над разумом
человека и над всем тем, что есть хорошего в
человеке.
Учение Христа о том, что жизнь нельзя обеспечить, а надо всегда, всякую минуту быть готовым умереть, дает больше блага, чем учение мира о том, что надо обеспечить свою жизнь, — дает больше блага уже по одному тому, что неизбежность
смерти и необеспеченность жизни остаются те же при учении мира и при учении Христа, но самая жизнь, по учению Христа, не поглощается уже вся без остатка праздным занятием мнимого обеспечения своей жизни, а становится свободна и может быть отдана одной свойственной ей цели: совершенствованию своей души и увеличению любви к
людям.
По учению Христа, как виноградари, живя в саду, не ими обработанном, должны понимать и чувствовать, что они в неоплатном долгу перед хозяином, так точно и
люди должны понимать и чувствовать, что со дня рождения и до
смерти они всегда в неоплатном долгу перед кем-то, перед жившими до них, теперь живущими и имеющими жить, и перед тем, что было, есть и будет началом всего.
«Если бы
человек и мог не бояться
смерти и не думать о ней, — одних страданий, ужасных, бесцельных, ничем не оправдываемых и никогда не отвратимых страданий, которым он подвергается, было бы достаточно для того, чтобы разрушить всякий разумный смысл, приписываемый жизни», — говорят
люди.
Если крест — болезнь, то нести ее с покорностью; если обида от
людей, то уметь воздавать добром за зло; если унижение, то смириться, если
смерть, то с благодарностью принять ее.
Если
человек полагает жизнь в теле, то жизнь его кончается со
смертью тела. Если же
человек полагает жизнь в духе, то он не может даже представить себе конца своей жизни.
Так что пробуждение
человека — это маленькое рождение, день от утра до ночи — маленькая жизнь, а сон — маленькая
смерть.
Мы знаем, что когда гремит гром, то молния уже ударила, и потому гром не может убить, а все-таки мы всегда вздрагиваем от громового удара. То же и с
смертью. Не разумеющему смысл жизни
человеку кажется, что со
смертью погибает всё, и он так боится ее и прячется от нее, как глупый
человек прячется от громового удара, тогда как удар этот уже никак не может убить его.
То же и с жизнью
людей, короткую или длинную жизнь которых я знал перед их
смертью.
Смерть так легко избавляет от всех затруднений и бедствий, что неверующие в бессмертие
люди должны бы желать ее.
Люди же, верующие в бессмертие, ожидающие новой жизни, еще больше должны бы были желать ее. Отчего же большинство
людей не желает ее? А оттого, что большинство
людей живет телесной, а не духовной жизнью.
Страдания и
смерть представляются
человеку злом только тогда, когда он закон своего плотского, животного существования принимает за закон своей жизни.
Только когда он, будучи
человеком, спускается на степень животного, только тогда для него становятся страшны страдания и
смерть.
Страдания и
смерть есть только нарушение
человеком закона своей жизни.
Если бы
человек жил вполне духовной жизнью, для него не было бы ни страданий, ни
смерти.
За что же
человеку дано видеть ожидающий его конец и почему он кажется ему так ужасен, что раздирает его душу иногда до того, что заставляет убивать себя от страха
смерти?
Тело — это стены, ограничивающие дух и мешающие ему быть свободным. Дух не переставая старается раздвинуть эти стены, и вся жизнь разумного
человека состоит в раздвижении этих стен, в освобождении духа от плена тела.
Смерть совсем освобождает. И потому
смерть не только не страшна, но радостна для
человека, живущего истинной жизнью.
Человек, как животное, противится
смерти, но благодаря разуму он всегда может заменить это противление не только покорностью, но и согласием.
Если
смерть страшна, то причина этого не в ней, а в нас. Чем лучше
человек, тем меньше он боится
смерти.
Разумная жизнь подобна
человеку, несущему далеко перед собой фонарь, освещающий его путь. Такой
человек никогда не доходит до конца освещенного места, — освещенное место всегда идет впереди его. Такова разумная жизнь, и только при такой жизни нет
смерти, потому что фонарь не переставая освещает до последней минуты, и уходишь за ним так же спокойно, как и во всё продолжение жизни.
Смерть может быть согласием и потому нравственным поступком. Животное издыхает,
человек отдает себя богу.
Сын живет в отцовском доме всегда, а поденщик только на время. И потому сын будет жить не так, как поденщик, будет заботиться об отцовском доме, а не думать, как поденщик, только о том, чтобы получить свою плату. Если
человек верит, что жизнь его не кончается со
смертью, то он будет жить, как сын в доме отца. Если же жизнь только та, какая есть в этом мире, то он будет жить как поденщик, стараясь воспользоваться всем, что можно в этой жизни.
И всякому
человеку надо прежде всего решить вопрос, сын ли он хозяина или поденщик, совсем или не совсем он умирает со
смертью тела. Когда же
человек поймет, что есть в нем то, что смертно, есть и то, что бессмертно, то ясно, что и заботиться он будет в этой жизни больше о том, что бессмертно, чем о том, что смертно, — будет жить не как работник, а как хозяйский сын.
И в то же время вряд ли существовал когда-нибудь на земле хотя бы один нравственный
человек, который мог бы примириться с мыслью, что со
смертью всё кончается, и чей благородный образ мыслей не возвысился бы до надежды на будущую жизнь.
Смерть неизбежна для всего рожденного так же, как и рождение неизбежно для всего смертного. Поэтому не должно сетовать на то, что неизбежно. Прежнее состояние существ неизвестно, среднее состояние очевидно, будущее состояние не может быть познано, — о чем же заботиться и беспокоиться? Некоторые
люди смотрят на душу, как на чудо, а другие говорят и слушают про нее с удивлением, но никто ничего не знает про нее.
С тех пор, как
люди стали думать, они признали, что ничто так не содействует нравственной жизни
людей, как памятование о телесной
смерти. Ложно же направленное врачебное искусство ставит себе целью избавлять
людей от
смерти и научает их надеяться на избавление от телесной
смерти, на удаление от себя мысли о телесной
смерти и тем лишает
людей главного побуждения к нравственной жизни.
Когда
люди знают, что пришла
смерть, они молятся, каются в грехах, чтобы быть готовыми с чистой душой прийти к богу. Но ведь мы каждый день понемногу умираем и всякую минуту можем совсем умереть. И потому надо бы нам не дожидаться смертного часа, а всякую минуту быть готовыми.
Затем-то и стоит всегда
смерть над
людьми, чтобы они всегда были готовы умереть, а готовясь умереть, жили бы хорошо.
В виду
смерти вся жизнь становится торжественна, значительна и истинно плодотворна и радостна. В виду
смерти мы не можем не работать ту работу, которая определена нам в этой жизни, потому что в виду
смерти нельзя усердно работать ничего другого. А когда так работаешь, жизнь становится радостной, и нет того страха
смерти, который отравляет жизнь
людей, не живущих в виду
смерти.
Сознание близости
смерти учит
людей тому, чтобы уметь кончать свои дела. Из всех же дел есть только одно дело, которое всегда совсем закончено: это дело любви в настоящем.
В минуту
смерти человека свеча, при которой он читал исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхивает более ярким, чем когда-нибудь, светом, освещает ему всё то, что прежде было во мраке, трещит, меркнет и навсегда потухает.
Всё в жизни кажется очень простым; всё связно, одного порядка и объясняется одно другим.
Смерть же представляется чем-то совершенно особенным, нарушающим всё простое, ясное и понятное в жизни. И поэтому
люди большей частью стараются не думать о
смерти. Это большая ошибка. Напротив, надо свести жизнь со
смертью так, чтобы жизнь имела часть торжественности и непонятности
смерти, и
смерть — часть ясности, простоты и понятности жизни.
Если же
смерть есть переход из этого мира в другой и если правда то, что говорят, будто бы там находятся все прежде нас умершие мудрые и святые
люди, то разве может быть благо больше того, чтобы жить там с этими существами?
Так что и вам, судьи, и всем
людям, я думаю, следует не бояться
смерти и помнить одно: для доброго
человека нет никакого зла ни в жизни, ни в
смерти».