Неточные совпадения
16) И соблазны тщеславия, т. е. ложного представления о том, что руководством поступков
человека могут и должны
быть не разум и совесть, а людские мнения и людские законы.
29) Точно так же и то, что представляется
человеку смертью,
есть только для тех
людей, которые полагают свою жизнь во времени. Для
людей же, понимающих жизнь в том, в чем она действительно заключается, в усилии, совершаемом
человеком в настоящем для освобождения себя от всего того, что препятствует его соединению с богом и другими существами, нет и не
может быть смерти.
30) Для
человека, понимающего свою жизнь так, как она только и
может быть понимаема, всё большим и большим соединением своей души со всем живым любовью и сознанием своей божественности — с богом, достигаемым только усилием в настоящем, не
может быть вопроса о том, что
будет с его душою после смерти тела. Душа не
была и не
будет, а всегда естьв настоящем. О том же, как
будет сознавать себя душа после смерти тела, не дано знать
человеку, да и не нужно ему.
Не нужно же знать
человеку того, что
будет с его душою, потому, что если он понимает жизнь свою, как она и должна
быть понимаема, как непрестанное всё большее и большее соединение своей души с душами других существ и богом, то жизнь его не
может быть ничем иным, как только тем самым, к чему он стремится, т. е. ничем не нарушимым благом.
«Любите друг друга, как я полюбил вас, и по тому все узнают, что вы мои ученики, если вы
будете иметь любовь друг к другу», — сказал Христос. Он не говорит: если вы веритев то или это, но если вы любите. — Вера у разных
людей и в разные времена
может быть разная, но любовь у всех и всегда одна и та же.
Всё это неправда. Закон божий открывается не одним каким-нибудь
людям, а равно всякому
человеку, если он хочет узнать его. Чудес же никогда не
было и не бывает, и все рассказы о чудесах пустые выдумки. Неправда и то, что
есть такие книги, в которых всякое слово истинно и внушено богом. Все книги дело рук человеческих, и во всех
может быть и полезное, и вредное, и истинное, и ложное.
Учение Христа в том, что между богом и
людьми не
может быть посредников и что нужны для жизни не дары богу, а наши добрые дела.
Христос великий учитель. Он проповедовал истинную всеобщую религию любви к богу и
человеку. Но не надо думать, что у бога не
могут быть такие же и даже еще более великие учителя. Если мы
будем думать так, мы этим не уменьшим величия Христа, а только признаем величие бога. Если же мы
будем думать, что после Христа бог уже не
будет больше прямо открываться
людям, то с новыми великими учителями, когда они придут, случится то же, что
было с Христом: побьют живого пророка для того, чтобы боготворить умершего.
Что, если бы он, как другие, сказал: никто не
может вернее Моисея объяснить закон бога, он бы
был ничто, и дух божий покинул бы его душу. Но он общался не с
людьми, а с богом, слушался его голоса, а не своего страха перед
людьми. Он не побоялся ни церкви, ни государства и не смутился, хотя Пилат и Ирод подружились только затем, чтобы распять его.
Если
человек думает, что всё, что он видит вокруг себя, весь бесконечный мир, точно таков, каким он его видит, то он очень ошибается. Всё телесное
человек знает только потому, что у него такое, а не иное зрение, слух, осязание.
Будь эти чувства другие, — и весь мир
был бы другой. Так что мы не знаем и не
можем знать, каков тот телесный мир, в котором мы живем. Одно, что мы верно и вполне знаем, это нашу душу.
Миру во все стороны нет конца и не
может быть: как бы ни
было что-нибудь далеко, за самым далеким
есть еще более далекое. То же и во времени: нет миру ни начала, ни конца. За тем, что
было тысячи лет назад,
были еще тысячи и тысячи лет без конца. И потому ясно, что
человеку никак нельзя понять, что такое вещественный мир теперь и что такое он
был и что
будет.
Часто
люди думают, что только то и
есть, что они
могут ощупать руками. Напротив того, по-настоящему
есть только то, чего нельзя ни видеть, ни слышать, ни ощупать, то, что мы называем своим «я» — своей душою.
Христос научает
человека тому, что в нем
есть то, что поднимает его выше этой жизни с ее суетой, страхами и похотями.
Человек, познавший учение Христа, испытывает то, что испытала бы птица, если бы она не знала того, что у нее
есть крылья, и вдруг поняла бы, что она
может летать,
быть свободной и ничего не бояться.
Голос страстей
может быть громче голоса совести, но голос страстей совсем другой, чем тот спокойный и упорный голос, которым говорит совесть. И как ни громко кричат страсти, они все-таки робеют перед тихим, спокойным и упорным голосом совести. Голосом этим говорит вечное, божественное, живущее в
человеке.
Когда ослабеваешь и становится тяжело — вспомни, что у тебя
есть душа и что ты
можешь жить ею. А мы вместо этого думаем, что такие же
люди, как мы сами,
могут поддержать нас.
Человек может всякую минуту спросить себя, что я такое и что я сейчас делаю, думаю, чувствую, и
может ответить себе: сейчас я делаю, думаю, чувствую то-то и то-то. Но если
человек спросит себя: что же такое то, что во мне сознает то, что я делаю, думаю, чувствую? — то он ничего не
может ответить другого, как только то, что это сознание себя. Вот это-то сознание себя и
есть то, что мы называем душою.
Есть только одно средство: средство это в том, чтобы жизнь полагать не в том, что проходит, а в том, что не погибает и не
может погибнуть, в том духе, который живет в
человеке.
Когда подумаешь про те миллионы и миллионы
людей, которые живут такой же, как и я, жизнью, где-то за десятки тысяч верст, про которых я никогда ничего не узнаю и которые ничего не знают про меня, то невольно спрашиваешь себя: неужели между нами нет никакой связи, и мы так и умрем, не узнав друг друга? Не
может этого
быть!
И правда, что этого не
может быть. Как ни странно это, я чувствую, знаю, что
есть связь между мною и всеми
людьми мира, и живыми, и умершими.
Главное в учении Христа это то, что он всех
людей признавал братьями. Он видел в
человеке брата и потому любил всякого, кто бы он ни
был и какой бы он ни
был. Он смотрел не на внешнее, а на внутреннее. Он не смотрел на тело, а сквозь наряды богатого и лохмотья нищего видел бессмертную душу. В самом развращенном
человеке он видел то, что
могло этого самого падшего
человека превратить в самого великого и святого
человека, такого же великого и святого, каким
был он сам.
Если сказать, что птицы, лошади, собаки, обезьяны совсем чужие нам, то почему же не сказать, что и дикие, черные и желтые
люди чужие нам? А если признать таких
людей чужими, то с таким же правом
могут черные и желтые
люди признать чужими белых. Кто же ближний? На это
есть только один ответ: не спрашивай, кто ближний, а делай всему живому то, что хочешь, чтобы тебе делали.
Жалость ко всему живому нужнее всего для того, чтобы подвигаться в добродетели. Кто жалостлив, тот и не обидит, и не оскорбит, и простит. Добрый
человек не
может быть нежалостлив. А если
человек несправедлив и зол, то такой
человек наверное нежалостлив. Без жалости ко всему живому не
может быть добродетели.
Всё, что мы познаем, мы познаем или нашими пятью чувствами, то
есть тем, что видим, слышим, ощупываем вещи, или тем, что переносимся в другие существа, живем их жизнью. Если бы мы познавали вещи только пятью чувствами, мир
был бы нам совсем непонятен. То, что мы знаем о мире, мы знаем только потому, что мы
можем посредством любви переноситься в другие существа и жить их жизнью.
Люди телами своими разделены и не
могут понимать друг друга. Любовью же они все соединены, и в этом великое благо.
Не
может быть и не
будет свободы и блага до тех пор, пока не поймут
люди своего единства.
Любовь вызывает любовь. И это не
может быть иначе оттого, что бог, проснувшись в тебе, пробуждает себя и в другом
человеке.
Нет такого дурного дела, за которое
был бы наказан только тот, кто его сделал. Мы не
можем так уединиться, чтобы то зло, которое
есть в нас, не переходило на других
людей. Наши дела, и добрые и злые, как и наши дети: живут и действуют уже не по нашей воле, а сами по себе.
Всякий
человек, думая о том, что он такое, не
может не видеть того, что он не всё, а особенная, отдельная часть чего-то.И, поняв это,
человек обыкновенно думает, что это что-то, от чего он отделен,
есть тот мир вещественный, который он видит, та земля, на которой он живет и жили его предки, то небо, те звезды, то солнце, какие он видит.
Если
человек поглубже подумает об этом и узнает, что думали об этом же мудрые
люди мира, он поймет, что вещественный мир, который никогда не начался и никогда не кончится и которому нет и не
может быть предела во все стороны, не
есть что-либо действительное, а
есть только наша мечта, и что поэтому-то что-то, от чего мы чувствуем себя отделенными,
есть нечто, не имеющее ни начала, ни конца ни по времени, ни по месту, а
есть нечто невещественное, духовное.
Я знаю в себе отделенное от всего духовное существо. Таким же отделенным от всего я знаю такое же духовное существо и в других
людях. Но если я знаю это духовное существо в себе и знаю его в других существах, то оно не
может не
быть и само в себе. Вот это-то существо само в себе мы и называем богом.
Человек не
может не чувствовать, что его жизнью что-то делается, что он чье-то орудие. А если он орудие чье-то, то
есть и тот, кто работает этим орудием. Вот этот тот, кто им работает, и
есть бог.
Когда
люди, живя дурной жизнью, говорят, что нет бога, они правы: бог
есть только для тех, кто глядит в его сторону и приближается к нему. Для того же, кто отвернулся от него и идет прочь от него, нет и не
может быть бога.
Бог
есть. Нам не нужно этого доказывать. Доказывать бога — кощунство; отрицать его — безумие. Бог живет в нашей совести, в сознании всего человечества, в окружающей нас вселенной. Отрицать бога под сводом звездного неба, у гроба дорогих
людей или при радостной смерти казнимого мученика
может только или очень жалкий, или очень развращенный
человек.
Человеку, пока он живет животной жизнью, кажется, что если он отделен от других
людей, то это так и надо и не
может быть иначе. Но как только
человек начнет жить духовно, так ему становится странно, непонятно, даже больно, зачем он отделен от других
людей, и он старается соединиться с ними. А соединяет
людей только любовь.
Если ты понял, что главное дело в жизни — любовь, то, сойдясь с
человеком, ты
будешь думать не о том, чем
может быть полезен тебе этот
человек, а о том, как и чем ты
можешь быть полезен ему. Делай только так, и ты во всем
будешь успевать больше, чем если бы ты заботился о себе.
Какой он ни
есть, он не
может переделать себя. Что же ему больше делать, как только бороться с нами, как с смертельным врагом, если мы выказываем к нему вражду. Ведь в самом деле: мы хотим
быть с ним добры, если он перестанет
быть таким, какой он
есть. А этого он не
может. И потому надо
быть добрым со всяким
человеком, каков бы он ни
был, и не требовать от него того, чего он не
может сделать: не требовать от
человека того, чтобы он перестал
быть собой.
Все наши усовершенствования жизни: и железные дороги, и телеграфы, и всякие машины
могут быть полезны для соединения
людей, а потому и для приближения царства божия.
Если
люди думают, что можно в этой жизни освободиться от грехов, то они очень ошибаются.
Человек может быть более или менее грешен, но никогда не
может быть безгрешен. Не
может живой
человек быть безгрешен потому, что в освобождении от грехов вся жизнь человеческая, и только в этом освобождении и истинное благо жизни.
Представить себе, что
люди живут одной животной жизнью, не борются со своими страстями, — какая бы
была ужасная жизнь, какая бы
была ненависть всех против всех
людей, какое бы
было распутство, какая жестокость! Только то, что
люди знают свои слабости и страсти и борются с своими грехами, соблазнами и суевериями, делает то, что
люди могут жить вместе.
Человек же сознает в себе в одно и то же время и животное и бога, и потому не
может быть безгрешным. Мы называем безгрешными детей, это — неверно. Ребенок не безгрешен. В нем меньше грехов, чем во взрослом, но уже
есть грехи тела. Также не безгрешен
человек самой святой жизни. В святом меньше грехов, но грехи
есть — без грехов нет жизни.
Потребности тела, одного тела, легко удовлетворяются. Нужно особенное несчастье, чтобы у
человека не
было одежды прикрыть тело и куска хлеба, чтобы наесться. Но никакими силами нельзя добыть всего того, чего
может пожелать
человек.
Греческий мудрец Пифагор не
ел мяса. Когда у Плутарха, греческого писателя, писавшего жизнь Пифагора, спрашивали, почему и зачем Пифагор не
ел мяса, Плутарх отвечал, что его не то удивляет, что Пифагор не
ел мяса, а удивляет то, что еще теперь
люди, которые
могут сытно питаться зернами, овощами и плодами, ловят живые существа, режут их и
едят.
Мы удивляемся на то, что
были люди, которые
ели мясо убитых
людей, и что
есть еще и теперь такие в Африке. Но подходит время, когда
будут так же удивляться на то, как
могли люди убивать животных и
есть их.
Сострадание к животным так тесно связано с добротою характера, что можно с уверенностью утверждать, что кто жесток с животными, не
может быть добрым
человеком.
Ни вино, ни опиум, ни табак не нужны для жизни
людей. Все знают, что и вино, и опиум, и табак вредны и телу и душе. А между тем, чтобы производить эти яды, тратятся труды миллионов
людей. Зачем же делают это
люди? Делают это
люди оттого, что, впав в грех служения телу и видя, что тело никогда не
может быть удовлетворено, они придумали такие вещества, как вино, опиум, табак, которые одуряют их настолько, что они забывают про то, что у них нет того, чего они желают.
То, что разумному существу,
человеку, несвойственно предаваться сластолюбию, а свойственно всегда бороться с ним, всякий
может на опыте узнать из того, что чем больше
человек удовлетворяет требованиям тела, тем слабее становятся его духовные силы. И наоборот. Великие мудрецы и святые
были воздержны и целомудренны.
Хотя только редкие
люди могут вполне
быть целомудренны, пусть всякий
человек понимает и помнит, что он всегда
может быть более целомудрен, чем он
был прежде, и
может вернуться к нарушенному целомудрию, и что чем больше приблизится
человек к полному целомудрию, тем больше он получит сам для себя истинного блага и тем более он
будет в состоянии служить благу ближних.
Как же это
может быть? — скажут на это. — Держись
люди полного целомудрия, уничтожится род человеческий. Но, говоря так,
люди забывают то, что указание совершенства, к которому должно стремиться, не означает того, что
человек должен достигнуть полного совершенства.
Человеку ни в чем не дано достигнуть полного совершенства. Назначение
человека в приближении к совершенству.
Хорошее, достигающее своей цели, питание бывает только тогда, когда
человек не
ест больше того, что
может переварить его желудок.
Во всей животной жизни, и особенно в рождении детей,
человеку надо
быть выше скота, а никак уже не ниже его.
Люди же именно в этом самом большею частью ниже животного. Животные сходятся самец с самкой только тогда, когда от них
может быть плод.
Люди же, мужчина с женщиной, сходятся ради удовольствия, не думая о том,
будут или не
будут от этого дети.
Несправедливо брать от
людей больше того труда, какой даешь им. Но так как никак нельзя взвесить, больше ли ты даешь
людям или берешь от них, и, кроме того, всякий час ты
можешь обессилеть, заболеть, и придется брать, а не давать, то, пока
есть силы, старайся работать на
людей как можно больше, а брать от них работы как можно меньше.