Неточные совпадения
Христос научает человека тому, что в нем
есть то, что поднимает его выше этой жизни с ее суетой, страхами и похотями. Человек, познавший учение Христа, испытывает то, что испытала бы птица, если бы она не знала того, что у нее
есть крылья, и вдруг поняла бы, что она может летать,
быть свободной и ничего не
бояться.
Нет такого крепкого и здорового тела, которое никогда не болело бы; нет таких богатств, которые бы не пропадали; нет такой власти, которая не кончалась бы. Всё это непрочно. Если человек положит жизнь свою в том, чтобы
быть здоровым, богатым, важным человеком, если даже он и получит то, чего добивается, он все-таки
будет беспокоиться,
бояться и огорчаться, потому что
будет видеть, как всё то, во что он положил жизнь, уходит от него,
будет видеть, что он сам понемногу стареется и приближается к смерти.
Говорят, надо
бояться бога. Это неправда. Бога надо любить, а не
бояться. Нельзя любить того, кого
боишься. Да, кроме того, нельзя
бояться бога оттого, что бог
есть любовь. Как же
бояться любви? Не
бояться бога надо, а сознавать его в себе. А если
будешь сознавать бога в себе, то не
будешь бояться ничего на свете.
Не
бойся: и в жизни и после жизни ничего не может
быть и не
будет, кроме добра.
Жить по-божьи значит
быть подобным богу. А чтобы
быть подобным богу, надо ничего не
бояться и ничего не желать для себя. А для того, чтобы ничего не
бояться и ничего не желать для себя, надо только любить.
Когда тебе тяжело, когда ты
боишься людей, когда жизнь твоя запуталась, скажи себе: давай перестану заботиться о том, что со мною
будет,
буду любить всех тех, с кем схожусь, и больше ничего, а там
будь что
будет. Только попробуй жить так, и увидишь, как вдруг всё распутается, и тебе нечего
будет ни
бояться, ни желать.
Не стоять у дверей богатого и не говорить голосом просителя — это лучшая жизнь. А для того, чтобы этого не
было, надо не
бояться работы.
Богатому плохо живется и оттого, что он не может
быть спокоен, а всегда
боится за свое богатство, и оттого, что чем больше богатства, тем больше забот и дел. А главное, оттого плохо живется богатому, что ему можно сходиться только с немногими людьми, с такими же, как он, богатыми. С остальными же, с бедными, ему нельзя сходиться. Если сойтись с бедными, слишком ясно виден его грех. И ему не может не
быть стыдно.
Люди признают насильническую власть и подчиняются ей, потому что
боятся, что если не
будет такой власти, то злые люди
будут насиловать и обижать добрых. Пора людям понять, что этого нечего
бояться; нечего
бояться потому, что то, чего они
боятся, то и
есть, то
есть что теперь, при теперешних властях, злые не переставая насилуют и обижают добрых, и обижают и насилуют так, что трудно думать, чтобы без этих властей и обиды
были бы хуже.
Ты
боишься, что тебя
будут презирать за твою кротость, но люди справедливые не могут презирать тебя за это, а до других людей тебе дела нет, — не обращай внимания на их суждения. Не станет же хороший столяр огорчаться тем, что человек, ничего не понимающий в столярном деле, не одобряет его работы.
Но если твое счастье находится во власти других людей, то ты непременно
будешь бояться людей.
«Если бы человек и мог не
бояться смерти и не думать о ней, — одних страданий, ужасных, бесцельных, ничем не оправдываемых и никогда не отвратимых страданий, которым он подвергается,
было бы достаточно для того, чтобы разрушить всякий разумный смысл, приписываемый жизни», — говорят люди.
Только скажи себе, что во всем, что случается, воля бога, и верь, что воля бога всегда добро, и ты ничего не
будешь бояться, и жизнь для тебя всегда
будет благом.
Ты
боишься смерти, но подумай о том, что бы
было с тобой, если бы ты должен
был вечно жить таким, каким ты
есть?
Когда мы умираем, то с нами может
быть только одно из двух: или то, что мы считали собой, перейдет в другое отдельное существо, или мы перестанем
быть отдельными существами и сольемся с богом.
Будет ли то или другое — в обоих случаях нечего
бояться.
Смерть — это перемена в нашем теле, самая большая, самая последняя. Перемены в нашем теле мы не переставая переживали и переживаем: то мы
были голыми кусочками мяса, потом стали грудными детьми, потом повыросли волосы, зубы, потом попадали зубы — выросли новые, потом стала расти борода, потом мы стали седеть, плешиветь, и всех этих перемен мы не
боялись.
Люди
боятся смерти и желают жить как можно дольше. Но если смерть
есть несчастье, то не всё ли равно умереть через 30 или через 300 лет? Много ли радости для приговоренного к смерти в том, что товарищей его казнят через три дня, а его через 30 дней?
Мы
боимся смерти только потому, что считаем собою то орудие, которым мы призваны работать, — свое тело. А стоит привыкнуть считать собою то, что работает орудием, — дух, и не может
быть страха. Человек, считающий свое тело только данным ему для работы орудием, испытает в минуту смерти только сознание неловкости, которое испытал бы работник, когда у него отнято прежнее орудие, которым он привык работать, а новое не дано еще.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые
будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои
будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право,
боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
Лука стоял, помалчивал, //
Боялся, не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно
быть так и сталося, // Да к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — // Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я
боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете
быть возможно.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни
был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному
было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь
есть чего
бояться?
— Об этом мы неизвестны, — отвечали глуповцы, — думаем, что много всего должно
быть, однако допытываться
боимся: как бы кто не увидал да начальству не пересказал!