Неточные совпадения
Животные личности для своих целей хотят воспользоваться личностью человека. А чувство
любви влечет его к тому, чтобы отдать свое
существование на пользу других существ.
Животная личность страдает. И эти-то страдания и облегчение их и составляют главный предмет деятельности
любви. Животная личность, стремясь к благу, стремится каждым дыханием к величайшему злу — к смерти, предвидение которой нарушало всякое благо личности. А чувство
любви не только уничтожает этот страх, но влечет человека к последней жертве своего плотского
существования для блага других.
Людям этим
любовь представляется не тем единственным законным проявлением жизни, каким она представляется для разумного сознания, а только одною из тысячей разных случайностей, бывающих в жизни, — представляется одним из тех тысячей разнообразных настроений, в которых бывает человек во время своего
существования: бывает, что человек щеголяет, бывает, что увлечен наукою или искусством, бывает, что увлечен службой, честолюбием, приобретением, бывает, что он любит кого-нибудь.
И так, и не иначе, как так, могут понимать
любовь люди, учащие и сами научаемые тому, что жизнь есть не что иное, как животное
существование.
Только если бы люди были боги, как мы воображаем их, только тогда они бы могли любить одних избранных людей; тогда бы только и предпочтение одних другим могло быть истинною
любовью. Но люди не боги, а находятся в тех условиях
существования, при которых все живые существа всегда живут одни другими, пожирая одни других, и в прямом и в переносном смысле; и человек, как разумное существо, должен знать и видеть это. Он должен знать, что всякое плотское благо получается одним существом только в ущерб другому.
Предпочтения эти относятся к
любви так же, как
существование относится к жизни. И как людьми, не понимающими жизни, жизнью называется
существование, так этими же людьми
любовью называется предпочтение одних условий личного
существования другим.
Не вследствие
любви к отцу, к сыну, к жене, к друзьям, к добрым и милым людям, как это обыкновенно думают, люди отрекаются от личности, а только вследствие сознания тщеты
существования личности, сознания невозможности ее блага, и потому вследствие отречения от жизни личности познает человек истинную
любовь и может истинно любить отца, сына, жену, детей и друзей.
Человек, который жизнь свою полагает в
существовании животной личности, не может любить, потому что
любовь должна представляться ему деятельностью прямо противоположною его жизни.
Жизнь такого человека только в благе животного
существования, а
любовь прежде всего требует жертвы этого блага.
Благо жизни такого человека в
любви, как благо растения в свете, и потому, как ничем незакрытое, растение не может спрашивать и не спрашивает, в какую сторону ему расти, и хорош ли свет, не подождать ли ему другого, лучшего, а берет тот единый свет, который есть в мире, и тянется к нему, — так и отрекшийся от блага личности человек не рассуждает о том, что ему отдать из отнятого от других людей и каким любимым существам, и нет ли какой еще лучшей
любви, чем та, которая заявляет требования, — а отдает себя, свое
существование той
любви, которая доступна ему и есть перед ним.
Только познание призрачности и обманчивости животного
существования и освобождение в себе единственной истинной жизни
любви дает человеку благо.
Люди,
существование которых состоит в медленном уничтожении личности и приближении к неизбежной смерти этой личности, и которые не могут не знать этого, всё время своего
существования всячески стараются, — только тем и заняты, чтобы утверждать эту гибнущую личность, удовлетворять ее похотям и тем лишать себя возможности единственного блага жизни —
любви.
Жизнь понимается не так, как она сознается разумным сознанием — как невидимое, но несомненное подчинение в каждое мгновение настоящего своего животного — закону разума, освобождающее свойственное человеку благоволение ко всем людям и вытекающую из него деятельность
любви, а только как плотское
существование в продолжении известного промежутка времени, в определенных и устраиваемых нами, исключающих возможность благоволения ко всем людям, условиях.
Людям мирского учения, направившим свой разум на устройство известных условий
существования, кажется, что увеличение блага жизни происходит от лучшего внешнего устройства своего
существования. Лучшее же внешнее устройство их
существования зависит от большего насилия над людьми, прямо противоположного
любви. Так что, чем лучше их устройство, тем меньше у них остается возможности
любви, возможности жизни.
Смерть представляется только тому человеку, который, не признав свою жизнь в установлении разумного отношения к миру и проявлении его в большей и большей
любви, остался при том отношении, т. е. с тою степенью
любви, к одному и нелюбви к другому, с которыми он вступил в
существование.
Свое особенное отношение к миру,
любовь к одному и нелюбовь к другому, такому человеку представляется только одним из условий его
существования; и единственное дело жизни, установление нового отношения к миру, увеличение
любви, представляется ему делом не нужным.
Но не то для человека, понимающего жизнь. Такой человек знает, что он внес в свою теперешнюю жизнь свое особенное отношение к миру, свою
любовь к одному и нелюбовь к другому из скрытого для него прошедшего. Он знает, что эта-то
любовь к одному и нелюбовь к другому, внесенная им в это его
существование, есть самая сущность его жизни; что это не есть случайное свойство его жизни, но что это одно имеет движение жизни, — и он в одном этом движении, в увеличении
любви, полагает свою жизнь.
Глядя на свое прошедшее в этой жизни, он видит, по памятному ему ряду своих сознаний, что отношение его к миру изменялось, подчинение закону разума увеличивалось, и увеличивалась не переставая сила и область
любви, давая ему всё большее и большее благо независимо, а иногда прямо обратно пропорционально умалению
существования личности.
Человеку, понимающему свою жизнь, как известное особенное отношение к миру, с которым он вступил в
существование и которое росло в его жизни увеличением
любви, верить в свое уничтожение всё равно, что человеку, знающему внешние видимые законы мира, верить в то, что его нашла мать под капустным листом и что тело его вдруг куда-то улетит, так что ничего не останется.
Довольно мне знать, что если всё то, чем я живу, сложилось из жизни живших прежде меня и давно умерших людей и что поэтому всякий человек, исполнявший закон жизни, подчинивший свою животную личность разуму и проявивший силу
любви, жил и живет после исчезновения своего плотского
существования в других людях, — чтобы нелепое и ужасное суеверие смерти уже никогда более не мучило меня.
Я вхожу в жизнь с известными готовыми свойствами
любви к миру вне меня; плотское мое
существование — короткое или длинное — проходит в увеличении этой
любви, внесенной мною в жизнь, и потому я заключаю несомненно, что я жил до своего рождения и буду жить, как после того момента настоящего, в котором я, рассуждая, нахожусь теперь, так и после всякого другого момента времени до или после моей плотской смерти.
Глядя вне себя на плотские начала и концы
существования других людей (даже существ вообще), я вижу, что одна жизнь как будто длиннее, другая короче; одна прежде проявляется и дольше продолжает быть мне видима, — другая позже проявляется и очень скоро опять скрывается от меня, но во всех я вижу проявление одного и того же закона всякой истинной жизни — увеличение
любви, как бы расширение лучей жизни.