Неточные совпадения
И вот
в наше время учение книжников, называющее себя наукой,
признает это самое грубое первобытное представление о жизни единым истинным.
Человеку кажется, что пробудившееся
в нем разумное сознание разрывает и останавливает его жизнь только потому, что он
признает своей жизнью то, что не было, не есть и не могло быть его жизнью.
Пробудившееся
в нем разумное сознание, заявив такие требования, которые неудовлетворимы для жизни животной, указывает ему ошибочность его представления о жизни; но въевшееся
в него ложное учение мешает ему
признать свою ошибку: он не может отказаться от своего представления о жизни, как животного существования, и ему кажется, что жизнь его остановилась от пробуждения разумного сознания.
Человек,
в котором проснулось разумное сознание, но который вместе с тем понимает свою жизнь только как личную, находится
в том же мучительном состоянии,
в котором находилось бы животное, которое,
признав своей жизнью движение вещества, не
признавало бы своего закона личности, а только видело бы свою жизнь
в подчинении себя законам вещества, которые совершаются и без его усилия.
Животное страдало бы и видело бы
в этом состоянии мучительное противоречие и раздвоение. То же происходит и с человеком, наученным
признавать низший закон своей жизни, животную личность, законом своей жизни. Высший закон жизни, закон его разумного сознания, требует от него другого; вся же окружающая жизнь и ложные учения удерживают его
в обманчивом сознании, и он чувствует противоречие и раздвоение.
Но как животному для того, чтобы перестать страдать, нужно
признавать своим законом не низший закон вещества, а закон своей личности и, исполняя его, пользоваться законами вещества для удовлетворения целей своей личности, так точно и человеку стоит
признать свою жизнь не
в низшем законе личности, а
в высшем законе, включающем первый закон, —
в законе, открытом ему
в его разумном сознании, — и уничтожится противоречие, и личность будет свободно подчиняться разумному сознанию и будет служить ему.
Если бы человек не умел определять расстояние предметов, не смотрел бы, располагая предметы
в перспективе, а
признавал бы бóльшую простоту и определенность очертаний и цвета предмета большей степенью видимости, то самым простым и видимым для такого человека представлялось бы бесконечное небо, потом уже менее видимыми предметами представлялись бы для него сложные очертания горизонта, потом еще менее видимыми представлялись бы ему еще более сложные по цветам и очертаниям дома, деревья, потом еще менее видимым представлялась бы ему своя движущаяся пред глазами рука, и самым невидимым представлялся бы ему свет.
Человек начинает жить истинной жизнью, т. е. поднимается на некоторую высоту над жизнью животной, и с этой высоты видит призрачность своего животного существования, неизбежно кончающегося смертью, видит, что существование его
в плоскости обрывается со всех сторон пропастями, и, не
признавая, что этот подъем
в высоту и есть сама жизнь, ужасается перед тем, что он увидал с высоты.
Вместо того чтобы,
признав силу, поднимающую его
в высоту, своей жизнью, итти по открывшемуся ему направлению, он ужасается перед тем, что открылось ему с высоты, и нарочно спускается вниз, ложится как можно ниже, чтобы не видать обрывов, открывающихся ему.
И это продолжается до тех пор, пока он не
признает наконец, что для того, чтобы спастись от ужаса перед увлекающим его движением погибельной жизни, ему надо понять, что его движение
в плоскости — его пространственное и временное существование — не есть его жизнь, а что жизнь его только
в движении
в высоту, что только
в подчинении его личности закону разума и заключается возможность блага и жизни.
Но стоит человеку
признать свою жизнь
в стремлении к благу других, чтобы увидать
в мире совсем другое: увидать рядом с случайными явлениями борьбы существ постоянное взаимное служение друг другу этих существ, — служение, без которого немыслимо существование мира.
Стоит человеку
признать свою жизнь
в стремлении к благу других, и уничтожается обманчивая жажда наслаждений; праздная же и мучительная деятельность, направленная на наполнение бездонной бочки животной личности, заменяется согласной с законами разума деятельностью поддержания жизни других существ, необходимой для его блага, и мучительность личного страдания, уничтожающего деятельность жизни, заменяется чувством сострадания к другим, вызывающим несомненно плодотворную и самую радостную деятельность.
Третья причина бедственности личной жизни была — страх смерти. Стоит человеку
признать свою жизнь не
в благе своей животной личности, а
в благе других существ, и пугало смерти навсегда исчезает из глаз его.
Отрекаться нельзя и не нужно отрекаться от личности, как и от всех тех условий,
в которых существует человек; но можно и должно не
признавать эти условия самою жизнью.
Как ни старается человек, воспитанный
в нашем мире, с развитыми, преувеличенными похотями личности,
признать себя
в своем разумном я, он не чувствует
в этом я стремления к жизни, которое он чувствует
в своей животной личности. Разумное я как будто созерцает жизнь, но не живет само и не имеет влечения к жизни. Разумное я не чувствует стремления к жизни, а животное я должно страдать, и потому остается одно — избавиться от жизни.
Только когда человек отдает другому не только свое время, свои силы, но когда он тратит свое тело для любимого предмета, отдает ему свою жизнь — только это мы
признаем все любовью и только
в такой любви мы все находим благо, награду любви.
В продолжении всей жизни и теперь повторяется явление сна, которое кажется нам очень простым потому, что мы все спим каждый день, но которое решительно непостижимо, если
признавать то, чего нельзя не
признавать, что во время сна иногда совершенно прекращается сознание.
Тело наше не есть одно, и то, что
признает это переменяющееся тело одним и нашим, не сплошное во времени, а есть только ряд переменяющихся сознаний, и мы уже очень много раз теряли и свое тело и эти сознания; теряем тело постоянно и сознание теряем всякий день, когда засыпаем, и всякий день и час чувствуем
в себе изменения этого сознания и нисколько не боимся этого.
Смерть представляется только тому человеку, который, не
признав свою жизнь
в установлении разумного отношения к миру и проявлении его
в большей и большей любви, остался при том отношении, т. е. с тою степенью любви, к одному и нелюбви к другому, с которыми он вступил
в существование.
Я не могу
признать значения своей жизни
в иллюстрации недосмотров других людей; жизнь моя есть моя жизнь, с моим стремлением к благу, а не иллюстрация для других жизней.
Если не разум человека, то мучительность страдания волей-неволей заставляют его
признать то, что жизнь его не умещается
в его личности, что личность его есть только видимая часть всей его жизни, что внешняя, видимая им из его личности связь причины и действия, не совпадает с той внутренней связью причины и действия, которая всегда известна человеку из его разумного сознания.
Половина жизни каждого человека проходит
в страданиях, которых он не только не
признает мучительными и не замечает, но считает своим благом только потому, что они несутся как последствия заблуждений и средство облегчения страданий любимых людей.
И пока боль служит обереганием личности, как это происходит
в ребенке, боль эта не может быть тою ужасающею мукой, какою мы знаем боль
в те времена, когда мы находимся
в полной силе разумного сознания и противимся боли,
признавая ее тем, чего не должно быть.
Мы все знаем, как может человек, покоряясь боли,
признавая боль тем, что должно быть, свести ее до нечувствительности, до испытания даже радости
в перенесении ее. Не говоря уже о мучениках, о Гусе, певшем на костре, — простые люди только из желания выказать свое мужество переносят без крика и дергания считающиеся самыми мучительными операции. Предел увеличения боли есть, предела же уменьшения ее ощущения нет.
Волей-неволей человек должен
признать, что жизнь его не ограничивается его личностью от рождения и до смерти и что цель, сознаваемая им, есть цель достижимая и что
в стремлении к ней —
в сознании большей и большей своей греховности и
в большем и большем осуществлении всей истины
в своей жизни и
в жизни мира и состоит и состояло и всегда будет состоять дело его жизни, неотделимой от жизни всего мира.
Люди не
признают определения жизни
в стремлении к благу, которое они находят
в своем сознании, а
признают возможность знания этого стремления
в клеще, и на основании этого предполагаемого, ни на чем неоснованного знания того блага, к которому стремится клещ, делают наблюдения и выводы даже о самой сущности жизни.