Неточные совпадения
«Положим, —
думал я, — я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он
не бьет мух около Володиной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и
думает всю жизнь, — прошептал я, — как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто
не замечает… противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка — какие противные!»
Бывало, он меня
не замечает, а я стою у двери и
думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он — один-одинешенек, и никто-то его
не приласкает. Правду он говорит, что он сирота. И история его жизни какая ужасная! Я помню, как он рассказывал ее Николаю — ужасно быть в его положении!» И так жалко станет, что, бывало, подойдешь к нему, возьмешь за руку и скажешь: «Lieber [Милый (нем.).] Карл Иваныч!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает, и видно, что растроган.
Бывало, покуда поправляет Карл Иваныч лист с диктовкой, выглянешь в ту сторону, видишь черную головку матушки, чью-нибудь спину и смутно слышишь оттуда говор и смех; так сделается досадно, что нельзя там быть, и
думаешь: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда буду сидеть
не за диалогами, а с теми, кого я люблю?» Досада перейдет в грусть, и, бог знает отчего и о чем, так задумаешься, что и
не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки.
«Так вот что предвещал мне мой сон! —
подумал я, — дай бог только, чтобы
не было чего-нибудь еще хуже».
«Ежели мы нынче едем, то, верно, классов
не будет; это славно! —
думал я. — Однако жалко Карла Иваныча. Его, верно, отпустят, потому что иначе
не приготовили бы для него конверта… Уж лучше бы век учиться да
не уезжать,
не расставаться с матушкой и
не обижать бедного Карла Иваныча. Он и так очень несчастлив!»
a тут-то, как назло, так и хочется болтать по-русски; или за обедом — только что войдешь во вкус какого-нибудь кушанья и желаешь, чтобы никто
не мешал, уж она непременно: «Mangez donc avec du pain» или «Comment ce que vous tenez votre fourchette?» [«Ешьте же с хлебом», «Как вы держите вилку?» (фр.)] «И какое ей до нас дело! —
подумаешь.
«Как бы
не случилось какого-нибудь несчастия, —
подумал я, — Карл Иваныч рассержен: он на все готов…»
Уже два листа бумаги были испорчены…
не потому, чтобы я
думал что-нибудь переменить в них: стихи мне казались превосходными; но с третьей линейки концы их начинали загибаться кверху все больше и больше, так что даже издалека видно было, что это написано криво и никуда
не годится.
— Ах, ma bonne tante, — кинув быстрый взгляд на папа, добреньким голоском отвечала княгиня, — я знаю, какого вы мнения на этот счет; но позвольте мне в этом одном с вами
не согласиться: сколько я ни
думала, сколько ни читала, ни советовалась об этом предмете, все-таки опыт привел меня к тому, что я убедилась в необходимости действовать на детей страхом.
«Какое счастье, —
подумал я, — что я
не ее сын».
— Да, мой друг, — продолжала бабушка после минутного молчания, взяв в руки один из двух платков, чтобы утереть показавшуюся слезу, — я часто
думаю, что он
не может ни ценить, ни понимать ее и что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я очень хорошо знаю это, — она
не может быть с ним счастлива; и помяните мое слово, если он
не…
Когда я теперь вспоминаю его, я нахожу, что он был очень услужливый, тихий и добрый мальчик; тогда же он мне казался таким презренным существом, о котором
не стоило ни жалеть, ни даже
думать.
Когда кадриль кончилась, Сонечка сказала мне «merci» с таким милым выражением, как будто я действительно заслужил ее благодарность. Я был в восторге,
не помнил себя от радости и сам
не мог узнать себя: откуда взялись у меня смелость, уверенность и даже дерзость? «Нет вещи, которая бы могла меня сконфузить! —
думал я, беззаботно разгуливая по зале, — я готов на все!»
Когда мы проходили по коридору, мимо темного чулана под лестницей, я взглянул на него и
подумал: «Что бы это было за счастие, если бы можно было весь век прожить с ней в этом темном чулане! и чтобы никто
не знал, что мы там живем».
— Ах, Володя! ты
не можешь себе представить, что со мной делается… вот я сейчас лежал, увернувшись под одеялом, и так ясно, так ясно видел ее, разговаривал с ней, что это просто удивительно. И еще знаешь ли что? когда я лежу и
думаю о ней, бог знает отчего делается грустно и ужасно хочется плакать.
— Вот дурак! — сказал он, улыбаясь, и потом, помолчав немного: — Я так совсем
не так, как ты: я
думаю, что, если бы можно было, я сначала хотел бы сидеть с ней рядом и разговаривать…
Я так
думаю, что это она вас заочно благословляла; да, видно,
не привел ее господь (перед последним концом) взглянуть на своих деточек.
Во время службы я прилично плакал, крестился и кланялся в землю, но
не молился в душе и был довольно хладнокровен; заботился о том, что новый полуфрачек, который на меня надели, очень жал мне под мышками,
думал о том, как бы
не запачкать слишком панталон на коленях, и украдкою делал наблюдения над всеми присутствовавшими.
— Ах, мой батюшка, — сказала она, кинув на меня взгляд самого нежного сострадания, —
не то, чтобы ожидать, а я и теперь подумать-то
не могу.
— А это на что похоже, что вчера только восемь фунтов пшена отпустила, опять спрашивают: ты как хочешь, Фока Демидыч, а я пшена
не отпущу. Этот Ванька рад, что теперь суматоха в доме: он
думает, авось
не заметят. Нет, я потачки за барское добро
не дам. Ну виданное ли это дело — восемь фунтов?
Я
думал, что она обращается ко мне, и подошел ближе, но она смотрела
не на меня.