Неточные совпадения
Во всем этом я
был совершенно подобен разбойнику, но различие мое от разбойника
было в том, что он умирал уже, а я еще жил. Разбойник мог поверить тому, что спасение его
будет там, за гробом, а я
не мог поверить этому, потому что кроме жизни за гробом мне предстояла еще и жизнь здесь. А я
не понимал этой жизни. Она мне казалась ужасна. И вдруг я услыхал слова Христа, понял их, и жизнь и смерть перестали мне казаться злом, и, вместо отчаяния, я испытал радость и счастье жизни,
не нарушимые смертью.
И стоило мне понять эти слова просто и прямо, как они сказаны, и тотчас же
во всем учении Христа,
не только в нагорной проповеди, но
во всех Евангелиях, всё, что
было запутано, стало понятно, что
было противоречиво, стало согласно; и главное, что казалось излишне, стало необходимо.
И, разобрав свое прошедшее, я понял, что мысль эта никогда
не была передана мне
во всей ее наготе (она бы оттолкнула меня), но что я, незаметно для себя, всосал ее с самого первого детства, и вся последующая жизнь моя только укрепляла
во мне это странное заблуждение.
Расскажу подробно, как уничтожилось
во мне всякое сомнение о том, что слова эти
не могут
быть понимаемы иначе, как в том смысле, что Христос запрещает всяческие человеческие учреждения судов, и словами этими ничего
не мог сказать другого.
Приступая к чтению Евангелия, я
не находился в том положении человека, который, никогда ничего
не слыхав об учении Христа, вдруг в первый раз услыхал его; а
во мне
была уже готова целая теория о том, как я должен понимать его.
Но положим, что всё это — формальные доказательства, положим, что я старательно подобрал контексты, варианты, старательно скрал всё то, что
было против моего толкования; положим, что толкования церкви очень ясны и убедительны и что Христос действительно
не нарушал закон Моисея, а оставил его
во всей силе.
Говорится, что Христос сам утвердил клятву на суде, когда на слова первосвященника: «Заклинаю тебя богом живым», отвечал: ты сказал; говорится, что апостол Павел призывает бога
во свидетельство истины своих слов, что
есть, очевидно, та же клятва; говорится, что клятвы
были предписаны законом Моисеевым, но господь
не отменил этих клятв; говорится, что отменяются только клятвы пустые, фарисейски-лицемерные.
Ведь если учение Христа в том, чтобы исполнять всегда волю бога, то как же может человек клясться, что он
будет исполнять волю человека? Воля бога может
не совпасть с волею человека. И даже в этом самом месте Христос это самое и говорит. Он говорит (ст. 36):
не клянись головою, потому что
не только голова твоя, но и каждый волос на ней
во власти бога. То же говорится и в послании Иакова.
Вера эта, по определению верующих же,
есть признание существующим того, что кажется (это сказано у Павла и повторяется
во всех богословиях и катехизисах как лучшее определение веры). И вот это-то признание существующим того, что кажется, и привело людей к такому странному утверждению того, что учение Христа хорошо для людей, но
не годится для людей.
И сказал ученикам своим: «Посему говорю вам:
не заботьтесь для души вашей, что вам
есть, ни для тела,
во что одеться: душа больше пищи и тело — одежды.
Как обитатели сада или забыли, или
не хотят знать того, что им передан сад окопанный, огороженный, с вырытым колодцем и что кто-нибудь да поработал на них и потому ждет и от них работы; так точно и люди, живущие личной жизнью, забыли или хотят забыть всё то, что сделано для них прежде их рождения и делается
во всё время их жизни, и что поэтому ожидается от них; они хотят забыть то, что все блага жизни, которыми они пользуются, даны и даются и потому должны
быть передаваемы или отдаваемы.
Стоит вдуматься в смысл учения Христа о жизни вечной в боге, стоит восстановить в своем воображении учение еврейских пророков, чтобы понять, что если бы Христос хотел проповедовать учение о воскресении мертвых, которое тогда только начинало входить в Талмуд и
было предметом спора, то он ясно и определенно высказал бы это учение; он же, наоборот,
не только
не сделал этого, но даже отверг его, и
во всех Евангелиях нельзя найти ни одного места, которое бы подтверждало это учение.
Иаков говорит, что единственный признак веры — дела, вытекающие из нее, и что потому вера, из которой
не вытекают дела,
есть только слова, которыми как
не накормишь никого, так и
не сделаешь себя праведным и
не спасешься. И потому вера, из которой
не вытекают дела,
не есть вера. Это только желание верить
во что-нибудь, это только ошибочное утверждение на словах, что я верю в то,
во что я
не верю.
И потому вера в Христа
не есть доверие
во что-нибудь, касающееся Иисуса, но знание истины.
То
есть не то дорого в христианском учении, что вечно и общечеловечно, что нужно для жизни и разумно, а важно и дорого в христианстве то, что совершенно непонятно и потому ненужно, и то,
во имя чего побиты миллионы людей.
Учение Христа, по церковным толкованиям, представляется как для мирских людей, так и для монашествующих
не учением о жизни — как сделать ее лучше для себя и для других, а учением о том,
во что надо верить светским людям, чтобы, живя дурно, все-таки спастись на том свете, а для монашествующих — тем, как для себя сделать эту жизнь еще хуже, чем она
есть.
«И начал Петр говорить ему: вот мы оставили всё и последовали за тобой. Что нам
будет? Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради меня и евангелия и
не получил бы ныне,
во время сие, среди гонений,
во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной» (Матф. XIX, 27—29; Марк. X, 28—30; Луки XVIII, 28—30).
И вы увидите, как ни странно это кажется сначала, что девять десятых страданий людей несутся ими
во имя учения мира, что все эти страдания
не нужны и могли бы
не быть, что большинство людей — мученики учения мира.
Не мучеником надо
быть во имя Христа,
не этому учит Христос. Он учит тому, чтобы перестать мучить себя
во имя ложного учения мира.
Мы так привыкли к этому, что учение Христа о том, что счастье человека
не может зависеть от власти и именья, что богатый
не может
быть счастлив, представляется нам требованием жертвы
во имя будущих благ.
Он говорит, что человек, живущий по его учению, должен
быть готов умереть
во всякую минуту от насилия другого, от холода и голода, и
не может рассчитывать ни на один час своей жизни.
Учение Христа устанавливает царство бога на земле. Несправедливо то, чтобы исполнение этого учения
было трудно: оно
не только
не трудно, но неизбежно для человека, узнавшего его. Учение это дает единственно возможное спасение от неизбежно предстоящей погибели личной жизни. Наконец, исполнение этого учения
не только
не призывает к страданиям и лишениям в этой жизни, но избавляет от девяти десятых страданий, которые мы несем
во имя учения мира.
Разрыв между учением о жизни и объяснением жизни начался с проповеди Павла,
не знавшего этического учения, выраженного в Евангелии Матфея, и проповедовавшего чуждую Христу метафизическо-каббалистическую теорию, и совершился этот разрыв окончательно
во время Константина, когда найдено
было возможным весь языческий строй жизни,
не изменяя его, облечь в христианские одежды и потому признать христианским.
Закон дан через Моисея, а благо и истина — через Иисуса Христа (Иоан. I, 17). Учение Христа
есть благо и истина. Прежде,
не зная истины, я
не знал и блага. Принимая зло за благо, я впадал
во зло и сомневался в законности моего стремления ко благу. Теперь же я понял и поверил, что благо, к которому я стремлюсь,
есть воля отца,
есть самая законная сущность моей жизни.
Я
не могу желать и искать физической праздности и жирной жизни, разжигавшей
во мне чрезмерную похоть;
не могу искать тех разжигающих любовную похоть потех — романов, стихов, музыки, театров, балов, которые прежде представлялись мне
не только
не вредными, но очень высокими увеселениями;
не могу оставлять своей жены, зная, что оставление ее
есть первая ловушка для меня, для нее и для других;
не могу содействовать праздной и жирной жизни других людей;
не могу участвовать и устраивать тех похотливых увеселений, — романов, театров, опер, балов и т. п., — которые служат ловушкой для меня и других людей;
не могу поощрять безбрачное житье людей зрелых для брака;
не могу содействовать разлуке мужей с женами;
не могу делать различия между совокуплениями, называемыми браками и
не называемыми так;
не могу
не считать священным и обязательным только то брачное соединение, в котором раз находится человек.
Я
не могу
не верить в это, и потому если в минуту забвения и может подняться
во мне враждебное чувство к человеку другого народа, то я
не могу уже в спокойную минуту
не признавать это чувство ложным,
не могу оправдывать себя, как я прежде делал это, признанием преимущества своего народа над другими, заблуждениями, жестокостью или варварством другого народа;
не могу, при первом напоминании о том,
не стараться
быть более дружелюбным к человеку чужого народа, чем к соотечественнику.
Я верю, что единственный смысл моей жизни — в том, чтобы жить в том свете, который
есть во мне, и ставить его
не под спуд, но высоко перед людьми, так, чтобы люди видели его.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ты, Антоша, всегда готов обещать. Во-первых, тебе
не будет времени думать об этом. И как можно и с какой стати себя обременять этакими обещаниями?
Городничий. И
не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и
во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
—
Во времена досюльные // Мы
были тоже барские, // Да только ни помещиков, // Ни немцев-управителей //
Не знали мы тогда. //
Не правили мы барщины, // Оброков
не платили мы, // А так, когда рассудится, // В три года раз пошлем.
Пришел солдат с медалями, // Чуть жив, а
выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да
не таись, смотри!» // — А в том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях // Я
был, а
не убит! // А во-вторых, важней того, // Я и
во время мирное // Ходил ни сыт ни голоден, // А смерти
не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!
—
Не то еще услышите, // Как до утра пробудете: // Отсюда версты три //
Есть дьякон… тоже с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку
пить! — «И-ду!..» // «Иду»-то это в воздухе // Час целый откликается… // Такие жеребцы!..