Неточные совпадения
Представим себе человека, которого единственным средством к жизни
была бы мельница. Человек этот — сын и внук мельника и по преданию твердо знает, как надо
во всех частях ее обращаться с мельницей, чтобы она хорошо молола. Человек этот,
не зная механики, прилаживал, как умел, все части мельницы так, чтобы размол
был спорый, хороший, и человек жил и кормился.
Или я живой и
во мне
есть неживые частицы, называемые клеточками, — или
есть сонмище живых клеточек, а мое сознание жизни
не есть жизнь, а только иллюзия.
Только правильное разумение жизни дает должное значение и направление науке вообще и каждой науке в особенности, распределяя их по важности их значения относительно жизни. Если же разумение жизни
не таково, каким оно вложено
во всех нас, то и самая наука
будет ложная.
Но кроме тех людей, которые понимали и понимают определения жизни, открытые людям великими просветителями человечества, и живут ими, всегда
было и
есть огромное большинство людей, которые в известный период жизни, а иногда
во всю свою жизнь, жили и живут одной животной жизнью,
не только
не понимая тех определений, которые служат разрешением противоречия человеческой жизни, но
не видя даже и того противоречия ее, которое они разрешают.
«Вся жизнь моя
есть желание себе блага», говорит себе человек пробудившийся, — «разум же мой говорит мне, что блага этого для меня
быть не может, и что бы я ни делал, чего бы ни достигал, всё кончится одним и тем же: страданиями и смертью, уничтожением. Я хочу блага, я хочу жизни, я хочу разумного смысла, а
во мне и
во всем меня окружающем — зло, смерть, бессмыслица… Как
быть? Как жить? Что делать?» И ответа нет.
Человек жил как животное
во время ребячества и ничего
не знал о жизни. Если бы человек прожил десять месяцев, он бы ничего
не знал ни о своей, ни о какой бы то ни
было жизни; так же мало знал бы о жизни, как и тогда, когда бы он умер в утробе матери. И
не только младенец, но и неразумный взрослый, и совершенный идиот
не могут знать про то, что они живут и живут другие существа. И потому они и
не имеют человеческой жизни.
Человек хочет определять свою жизнь временем, как он определяет видимое им существование вне себя, и вдруг в нем пробуждается жизнь,
не совпадающая с временем его плотского рождения, и он
не хочет верить тому, что то, что
не определяется временем, может
быть жизнью. Но сколько бы ни искал человек
во времени той точки, с которой бы он мог считать начало своей разумной жизни, он никогда
не найдет ее.
Различие для нас рождения разумного сознания от видимого нами плотского зарождения в том, что, тогда как в плотском рождении мы видим
во времени и пространстве, из чего и как и когда и что рождается из зародыша, знаем, что зерно
есть плод, что из зерна при известных условиях выйдет растение, что на нем
будет цвет и потом плод такой же, как зерно (в глазах наших совершается весь круговорот жизни), — рост разумного сознания мы
не видим
во времени,
не видим круговорота его.
Требования животной личности всегда удовлетворимы.
Не может человек говорить, что я
буду есть или
во что оденусь? Все эти потребности обеспечены человеку так же, как птице и цветку, если он живет разумною жизнью. И в действительности, кто, думающий человек, может верить, чтобы он мог уменьшить бедственность своего существования обеспечением своей личности?
Чувствуется, правда, и этими людьми то, что в состоянии любви
есть что-то особенное, более важное, чем
во всех других настроениях. Но,
не понимая жизни, люди эти
не могут и понимать любви, и состояние любви представляется им таким же бедственным и таким же обманчивым, как и все другие состояния.
Если человек может отказывать требованиям самой малой любви настоящего
во имя требования самой большой любви будущего, то разве
не ясно, что такой человек, если бы он всеми силами и желал этого, никогда
не будет в состоянии взвесить, на сколько он может отказывать требованиям настоящего
во имя будущего, и потому,
не будучи в силах решить этого вопроса, всегда выберет то проявление любви, которое
будет приятно для него, т. е.
будет действовать
не во имя любви, а
во имя своей личности.
Если бы люди с ложным представлением о жизни могли рассуждать спокойно и мыслили бы правильно на основании того представления, которое они имеют о жизни, они бы должны
были придти к заключению, что в том, что в плотском существовании моем произойдет та перемена, которая, я вижу,
не переставая происходит
во всех существах и которую я называю смертью, нет ничего ни неприятного, ни страшного.
Каждые сутки,
во время полного сна, сознание обрывается совершенно и потом опять возобновляется. А между тем это-то сознание
есть единственная основа, держащая всё тело вместе и признающая его своим. Казалось бы, что при прекращении сознания должно бы — и распадаться тело, и терять свою отдельность; но этого
не бывает ни в естественном, ни в искусственном сне.
Тело наше
не есть одно, и то, что признает это переменяющееся тело одним и нашим,
не сплошное
во времени, а
есть только ряд переменяющихся сознаний, и мы уже очень много раз теряли и свое тело и эти сознания; теряем тело постоянно и сознание теряем всякий день, когда засыпаем, и всякий день и час чувствуем в себе изменения этого сознания и нисколько
не боимся этого.
Основа всего того, что я знаю о себе и о всем мире,
есть то особенное отношение к миру, в котором я нахожусь и вследствие которого я вижу другие существа, находящиеся в своем особенном отношении к миру. Мое же особенное отношение к миру установилось
не в этой жизни и началось
не с моим телом и
не с рядом последовательных
во времени сознаний.
Рассуждая на основании своего сознания, я вижу, что соединявшее все мои сознания в одно — известная восприимчивость к одному и холодность к другому, вследствие чего одно остается, другое исчезает
во мне, степень моей любви к добру и ненависти к злу, — что это мое особенное отношение к миру, составляющее именно меня, особенного меня,
не есть произведение какой-либо внешней причины, а
есть основная причина всех остальных явлений моей жизни.
Воспоминание это
не есть только представление, но воспоминание это
есть что-то такое, что действует на меня и действует точно так же как действовала на меня жизнь моего брата
во время его земного существования.
Другие хотят уверить себя, что жизнь, никогда прежде
не существовавшая, вдруг появившись в плотском виде и исчезнув в нем, опять воскреснет
во плоти и
будет жить.
Но нас смущает то, что мы
не видим причин и действий нашей истинной жизни так, как видим причины и действия
во внешних явлениях:
не знаем, почему один вступает в жизнь с такими свойствами своего я, а другой с другими, почему жизнь одного обрывается, а другого продолжается? Мы спрашиваем себя: какие
были до моего существования причины того, что я родился тем, что я есмь. И что
будет после моей смерти от того, что я
буду так пли иначе жить? И мы жалеем о том, что
не получаем ответов на эти вопросы.
Сказать, что это происходит оттого, что наслаждений в этой жизни больше, чем страданий, нельзя, потому что, во-первых,
не только простое рассуждение, но философское исследование жизни явно показывают, что вся земная жизнь
есть ряд страданий, далеко
не выкупаемых наслаждениями; во-вторых, мы все знаем и по себе и по другим, что люди в таких положениях, которые
не представляют ничего иного, как ряд усиливающихся страданий без возможности облегчения до самой смерти, всё-таки
не убивают себя и держатся жизни.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ты, Антоша, всегда готов обещать. Во-первых, тебе
не будет времени думать об этом. И как можно и с какой стати себя обременять этакими обещаниями?
Городничий. И
не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и
во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
—
Во времена досюльные // Мы
были тоже барские, // Да только ни помещиков, // Ни немцев-управителей //
Не знали мы тогда. //
Не правили мы барщины, // Оброков
не платили мы, // А так, когда рассудится, // В три года раз пошлем.
Пришел солдат с медалями, // Чуть жив, а
выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да
не таись, смотри!» // — А в том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях // Я
был, а
не убит! // А во-вторых, важней того, // Я и
во время мирное // Ходил ни сыт ни голоден, // А смерти
не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!
—
Не то еще услышите, // Как до утра пробудете: // Отсюда версты три //
Есть дьякон… тоже с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку
пить! — «И-ду!..» // «Иду»-то это в воздухе // Час целый откликается… // Такие жеребцы!..
