Неточные совпадения
Нехлюдов
сидел в первом ряду на
своем высоком стуле, вторым от края, и, снимая pince-nez, смотрел на Маслову, и
в душе его шла сложная и мучительная работа.
Перед обедом он засыпал где-нибудь
в саду, потом за обедом веселил и смешил тетушек
своей веселостью, потом ездил верхом или катался на лодке и вечером опять читал или
сидел с тетушками, раскладывая пасьянс.
Речь товарища прокурора, по его мнению, должна была иметь общественное значение, подобно тем знаменитым речам, которые говорили сделавшиеся знаменитыми адвокаты. Правда, что
в числе зрителей
сидели только три женщины: швея, кухарка и сестра Симона и один кучер, но это ничего не значило. И те знаменитости так же начинали. Правило же товарища прокурора было
в том, чтобы быть всегда на высоте
своего положения, т. е. проникать вглубь психологического значения преступления и обнажать язвы общества.
Он еще храбрился и по усвоенной привычке, положив ногу на ногу и небрежно играя
своим pince-nez,
в самоуверенной позе
сидел на
своем втором стуле первого ряда.
Войдя
в совещательную комнату, присяжные, как и прежде, первым делом достали папиросы и стали курить. Неестественность и фальшь их положения, которые они
в большей или меньшей степени испытывали,
сидя в зале на
своих местах, прошла, как только они вошли
в совещательную комнату и закурили папиросы, и они с чувством облегчения разместились
в совещательной комнате, и тотчас же начался оживленный разговор.
Нехлюдов посмотрел на подсудимых. Они, те самые, чья судьба решилась, всё так же неподвижно
сидели за
своей решеткой перед солдатами. Маслова улыбалась чему-то. И
в душе Нехлюдова шевельнулось дурное чувство. Перед этим, предвидя ее оправдание и оставление
в городе, он был
в нерешительности, как отнестись к ней; и отношение к ней было трудно. Каторга же и Сибирь сразу уничтожали возможность всякого отношения к ней: недобитая птица перестала бы трепаться
в ягдташе и напоминать о себе.
В столовой за столом
сидело всё семейство, зa исключением матери, княгини Софьи Васильевны, никогда не выходившей из
своего кабинета.
Воспитаем так не одного, а миллионы людей, и потом поймаем одного и воображаем себе, что мы что-то сделали, оградили себя, и что больше уже и требовать от нас нечего, мы его препроводили из Московской
в Иркутскую губернию, — с необыкновенной живостью и ясностью думал Нехлюдов,
сидя на
своем стуле рядом с полковником и слушая различные интонации голосов защитника, прокурора и председателя и глядя на их самоуверенные жесты.
У трактиров уже теснились, высвободившись из
своих фабрик, мужчины
в чистых поддевках и глянцовитых сапогах и женщины
в шелковых ярких платках на головах и пальто с стеклярусом. Городовые с желтыми шнурками пистолетов стояли на местах, высматривая беспорядки, которые могли бы paзвлечь их от томящей скуки. По дорожкам бульваров и по зеленому, только что окрасившемуся газону бегали, играя, дети и собаки, и веселые нянюшки переговаривались между собой,
сидя на скамейках.
Теперь оказывалось, что эта госпожа была политическая преступница,
сидела в тюрьме, где, вероятно, узнала его историю, и вот предлагала ему
свои услуги.
— Шикарный немец, — говорил поживший
в городе и читавший романы извозчик. Он
сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял
своим образованием, — тройку завел соловых, выедет с
своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была
в большом доме, я гостей возил тоже; с еклектрической искрой.
В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
Войдя
в кабинет, Нехлюдов очутился перед среднего роста коренастым, коротко остриженным человеком
в сюртуке, который
сидел в кресле у большого письменного стола и весело смотрел перед собой. Особенно заметное
своим красным румянцем среди белых усов и бороды добродушное лицо сложилось
в ласковую улыбку при виде Нехлюдова.
Старый генерал
в то время, как Нехлюдов подъехал к подъезду его квартиры,
сидел в темной гостиной зa инкрустованным столиком и вертел вместе с молодым человеком, художником, братом одного из
своих подчиненных, блюдцем по листу бумаги.
Слушая дело во время заседания, он составил уже
свое мнение, и теперь
сидел, не слушая Вольфа, погруженный
в свои думы.
Mariette
в шляпе, но уже не
в черном, а
в каком-то светлом, разных цветов платье
сидела с чашкой
в руке подле кресла графини и что-то щебетала, блестя
своими красивыми смеющимися глазами.
Катюша с Марьей Павловной, обе
в сапогах и полушубках, обвязанные платками, вышли на двор из помещения этапа и направились к торговкам, которые,
сидя за ветром у северной стены палей, одна перед другой предлагали
свои товары: свежий ситный, пирог, рыбу, лапшу, кашу, печенку, говядину, яйца, молоко; у одной был даже жареный поросенок.
—
В тюрьме, куда меня посадили, — рассказывал Крыльцов Нехлюдову (он
сидел с
своей впалой грудью на высоких нарах, облокотившись на колени, и только изредка взглядывал блестящими, лихорадочными, прекрасными, умными и добрыми глазами на Нехлюдова), —
в тюрьме этой не было особой строгости: мы не только перестукивались, но и ходили по коридору, переговаривались, делились провизией, табаком и по вечерам даже пели хором.
В небольшой камере были все, за исключением двух мужчин, заведывавших продовольствием и ушедших за кипятком и провизией. Тут была старая знакомая Нехлюдова, еще более похудевшая и пожелтевшая Вера Ефремовна с
своими огромными испуганными глазами и налившейся жилой на лбу,
в серой кофте и с короткими волосами. Она
сидела перед газетной бумагой с рассыпанным на ней табаком и набивала его порывистыми движениями
в папиросные гильзы.
Печка истопилась, согрелась, чай был заварен и paзлит по стаканам и кружкам и забелен молоком, были выложены баранки, свежий ситный и пшеничный хлеб, крутые яйца, масло и телячья голова и ножки. Все подвинулись к месту на нарах, заменяющему стол, и пили, ели и разговаривали. Ранцева
сидела на ящике, разливая чай. Вокруг нее столпились все остальные, кроме Крыльцова, который, сняв мокрый полушубок и завернувшись
в сухой плед, лежал на
своем месте и разговаривал с Нехлюдовым.
На самой задней
сидели Новодворов, Грабец и Кондратьев, на второй — Ранцева, Набатов и та слабая женщина
в ревматизмах, которой Марья Павловна уступила
свое место.
Нехлюдов оглянулся на англичанина, готовый итти с ним, но англичанин что-то записывал
в свою записную книжку. Нехлюдов, не отрывая его, сел на деревянный диванчик, стоявший у стены, и вдруг почувствовал страшную усталость. Он устал не от бессонной ночи, не от путешествия, не от волнения, а он чувствовал, что страшно устал от всей жизни. Он прислонился к спинке дивана, на котором
сидел, закрыл глаза и мгновенно заснул тяжелым, мертвым сном.
Неточные совпадения
Вздохнул Савелий… — Внученька! // А внученька! — «Что, дедушка?» // — По-прежнему взгляни! — // Взглянула я по-прежнему. // Савельюшка засматривал // Мне
в очи; спину старую // Пытался разогнуть. // Совсем стал белый дедушка. // Я обняла старинушку, // И долго у креста //
Сидели мы и плакали. // Я деду горе новое // Поведала
свое…
Бросились они все разом
в болото, и больше половины их тут потопло («многие за землю
свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними,
сидит сам князь — да глупый-преглупый!
Сидит и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего и желать нам не надо!
— Я очень рада, что уговорила его завтра собороваться, — говорила она,
сидя в кофточке пред
своим складным зеркалом и расчесывая частым гребнем мягкие душистые волосы. — Я никогда не видала этого, но знаю, мама мне говорила, что тут молитвы об исцелении.
Сидя в кабинете Каренина и слушая его проект о причинах дурного состояния русских финансов, Степан Аркадьич выжидал только минуты, когда тот кончит, чтобы заговорить о
своем деле и об Анне.
Когда они вошли, девочка
в одной рубашечке
сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю
свою грудку. Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама ела девушка русская, прислуживавшая
в детской. Ни кормилицы, ни няни не было; они были
в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.