Неточные совпадения
Маслова курила уже давно, но в последнее время связи своей с приказчиком и
после того, как он бросил ее, она
всё больше и больше приучалась пить. Вино привлекало ее не только потому, что оно казалось ей вкусным, но оно привлекало ее больше
всего потому, что давало ей возможность забывать
всё то тяжелое, что она пережила, и давало ей развязность и уверенность в своем достоинстве, которых она не имела без вина. Без вина ей всегда было уныло и стыдно.
«Впрочем, это
всё я обдумаю
после», сказал он себе, когда его пролетка совсем уже беззвучно подкатилась к асфальтовому подъезду суда.
И Нехлюдов, с страстностью своей натуры,
весь отдался этой новой, одобряющейся
всеми его окружающими жизни и совершенно заглушил в себе тот голос, который требовал чего-то другого. Началось это
после переезда в Петербург и завершилось поступлением в военную службу.
— Нет, мы здесь, Дмитрий Иванович, посидим, — сказала Катюша, тяжело, как будто
после радостного труда, вздыхая
всею грудью и глядя ему прямо в глаза своими покорными, девственными, любящими, чуть-чуть косящими глазами.
Ах, если бы
всё это остановилось на том чувстве, которое было в эту ночь! «Да,
всё это ужасное дело сделалось уже
после этой ночи Светло-Христова Воскресения!» думал он теперь, сидя у окна в комнате присяжных.
И долго
после этого он
всё ходил по своей комнате, и корчился, и даже прыгал, и вслух охал, как от физической боли, как только вспоминал эту сцену.
Смысл его речи, за исключением цветов красноречия, был тот, что Маслова загипнотизировала купца, вкравшись в его доверие, и, приехав в номер с ключом за деньгами, хотела сама
всё взять себе, но, будучи поймана Симоном и Евфимьей, должна была поделиться с ними.
После же этого, чтобы скрыть следы своего преступления, приехала опять с купцом в гостиницу и там отравила его.
После речи товарища прокурора со скамьи адвоката встал средних лет человек во фраке, с широким полукругом белой крахмальной груди, и бойко сказал речь в защиту Картинкина и Бочковой. Это был нанятый ими зa 300 рублей присяжный поверенный. Он оправдывал их обоих и сваливал
всю вину на Маслову.
Купец, желая оправдать Маслову, настаивал на том, что Бочкова — главная заводчица
всего. Многие присяжные согласились с ним, но старшина, желая быть строго законным, говорил, что нет основания признать ее участницей в отравлении.
После долгих споров мнение старшины восторжествовало.
Беседа с адвокатом и то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове. И ему стало уныло и
всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю
после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
С Нехлюдовым не раз уже случалось в жизни то, что он называл «чисткой души». Чисткой души называл он такое душевное состояние, при котором он вдруг,
после иногда большого промежутка времени, сознав замедление, а иногда и остановку внутренней жизни, принимался вычищать
весь тот сор, который, накопившись в его душе, был причиной этой остановки.
— Я тебе, Катерина,
всё скажу, — начала она. — Перво-наперво, должна ты записать: недовольна судом, а
после того к прокурору заявить.
Она решила, что сделает так. Но тут же, как это и всегда бывает в первую минуту затишья
после волнения, он, ребенок — его ребенок, который был в ней, вдруг вздрогнул, стукнулся и плавно потянулся и опять стал толкаться чем-то тонким, нежным и острым. И вдруг
всё то, что за минуту так мучало ее, что, казалось, нельзя было жить,
вся злоба на него и желание отомстить ему хоть своей смертью, —
всё это вдруг отдалилось. Она успокоилась, оправилась, закуталась платком и поспешно пошла домой.
После этого священник унес чашку за перегородку и, допив там
всю находившуюся в чашке кровь и съев
все кусочки тела Бога, старательно обсосав усы и вытерев рот и чашку, в самом веселом расположении духа, поскрипывая тонкими подошвами опойковых сапог, бодрыми шагами вышел из-за перегородки.
— Дело
после; что прикажешь —
всё сделаю, — говорил Масленников, проходя с Нехлюдовым через залу. — Доложите генеральше, что князь Нехлюдов, — на ходу сказал он лакею. Лакей иноходью, обгоняя их, двинулся вперед. — Vous n’avez qu’à ordonner. [Тебе стоит только приказать.] Но жену повидай непременно. Мне и то досталось за то, что я тот раз не привел тебя.
— Ах, ты об этом? Нет, mon cher, решительно тебя не надо пускать, тебе до
всего дело. Пойдем, пойдем, Annette зовет нас, — сказал он, подхватывая его под руку и выказывая опять такое же возбуждение, как и
после внимания важного лица, но только теперь уже не радостное, а тревожное.
На другой день
после посещения Масленникова Нехлюдов получил от него на толстой глянцовитой с гербом и печатями бумаге письмо великолепным твердым почерком о том, что он написал о переводе Масловой в больницу врачу, и что, по
всей вероятности, желание его будет исполнено. Было подписано: «любящий тебя старший товарищ», и под подписью «Масленников» был сделан удивительно искусный, большой и твердый росчерк.
Правда, что
после военной службы, когда он привык проживать около двадцати тысяч в год,
все эти знания его перестали быть обязательными для его жизни, забылись, и он никогда не только не задавал себе вопроса о своем отношении к собственности и о том, откуда получаются те деньги, которые ему давала мать, но старался не думать об этом.
Собрать и продать посеянный хлеб, распродать инвентарь и ненужные постройки —
всё это должен был сделать управляющий уже
после него.
Всё это так неприятно своим очевидным безумием, которого он когда-то был участником, показалось Нехлюдову
после впечатлений деревенской нужды, что он решил переехать на другой же день в гостиницу, предоставив Аграфене Петровне убирать вещи, как она это считала нужным, до приезда сестры, которая распорядится окончательно
всем тем, что было в доме.
На дворе было холодно.
После гроз и дождей наступили те холода, которые обыкновенно бывают весной. Было так холодно и такой пронзительный ветер, что Нехлюдов озяб в легком пальто и
всё прибавлял шагу, стараясь согреться.
Со времени своего последнего посещения Масленникова, в особенности
после своей поездки в деревню, Нехлюдов не то что решил, но
всем существом почувствовал отвращение к той своей среде, в которой он жил до сих пор, к той среде, где так старательно скрыты были страдания, несомые миллионами людей для обеспечения удобств и удовольствий малого числа, что люди этой среды не видят, не могут видеть этих страданий и потому жестокости и преступности своей жизни.
«Не успеешь оглянуться, как втянешься опять в эту жизнь», — подумал он, испытывая ту раздвоенность и сомнения, которые в нем вызывала необходимость заискивания в людях, которых он не уважал. Сообразив, куда прежде, куда
после ехать, чтоб не возвращаться, Нехлюдов прежде
всего направился в Сенат. Его проводили в канцелярию, где он в великолепнейшем помещении увидал огромное количество чрезвычайно учтивых и чистых чиновников.
Дергалось оно потому, что следующая буква, по мнению генерала, должна была быть «л», т. е. Иоанна д’Арк, по его мнению, должна была сказать, что души будут признавать друг друга только
после своего очищения от
всего земного или что-нибудь подобное, и потому следующая буква должна быть «л», художник же думал, что следующая буква будет «в», что душа скажет, что потом души будут узнавать друг друга по свету, который будет исходить из эфирного тела душ.
Генерал поморщился на перерыв своего занятия и
после минуты молчания взял карточку, надел pince-nez и, крякнув от боли в широкой пояснице, встал во
весь свой большой рост, потирая свои окоченевшие пальцы.
И от этого у него всегда были грустные глаза. И от этого, увидав Нехлюдова, которого он знал тогда, когда
все эти лжи еще не установились в нем, он вспомнил себя таким, каким он был тогда; и в особенности
после того как он поторопился намекнуть ему на свое религиозное воззрение, он больше чем когда-нибудь почувствовал
всё это «не то», и ему стало мучительно грустно. Это же самое —
после первого впечатления радости увидать старого приятеля — почувствовал и Нехлюдов.
«А вдруг
всё это я выдумал и не буду в силах жить этим: раскаюсь в том, что я поступил хорошо», сказал он себе и, не в силах ответить на эти вопросы, он испытал такое чувство тоски и отчаяния, какого он давно не испытывал. Не в силах разобраться в этих вопросах, он заснул тем тяжелым сном, которым он, бывало, засыпал
после большого карточного проигрыша.
Точно так же думал Нехлюдов, особенно
после поездки в Петербург и
всего, что он узнал там.
Вагон, в котором было место Нехлюдова, был до половины полон народом. Были тут прислуга, мастеровые, фабричные, мясники, евреи, приказчики, женщины, жены рабочих, был солдат, были две барыни: одна молодая, другая пожилая с браслетами на оголенной руке и строгого вида господин с кокардой на черной фуражке.
Все эти люди, уже успокоенные
после размещения, сидели смирно, кто щелкая семечки, кто куря папиросы, кто ведя оживленные разговоры с соседями.
После развратной, роскошной и изнеженной жизни последних шести лет в городе и двух месяцев в остроге с уголовными жизнь теперь с политическими, несмотря на
всю тяжесть условий, в которых они находились, казалась Катюше очень хорошей.
Одни люди в большинстве случаев пользуются своими мыслями, как умственной игрой, обращаются с своим разумом, как с маховым колесом, с которого снят передаточный ремень, а в поступках своих подчиняются чужим мыслям — обычаю, преданию, закону; другие же, считая свои мысли главными двигателями
всей своей деятельности, почти всегда прислушиваются к требованиям своего разума и подчиняются ему, только изредка, и то
после критической оценки, следуя тому, что решено другими.
Только
после перевода ее к политическим он не только убедился в неосновательности своих опасений, но, напротив, с каждым свиданием с нею стал замечать
всё более и более определяющуюся в ней ту внутреннюю перемену, которую он так сильно желал видеть в ней.
Революционерку арестовали и с ней Кондратьева за нахождение у него запрещенных книг и посадили в тюрьму, а потом сослали в Вологодскую губернию. Там он познакомился с Новодворовым, перечитал еще много революционных книг,
всё запомнил и еще более утвердился в своих социалистических взглядах
После ссылки он был руководителем большой стачки рабочих, кончившейся разгромом фабрики и убийством директора. Его арестовали и приговорили к лишению прав и ссылке.
После холода, сырости во время перехода,
после грязи и неурядицы, которую они нашли здесь,
после трудов, положенных на то, чтобы привести
всё в порядок,
после принятия пищи и горячего чая
все были в самом приятном, радостном настроении.
«Так неужели же и это
всё делалось только по недоразумению? Как бы сделать так, чтобы обеспечить
всем этим чиновникам их жалованье и даже давать им премию за то, чтобы они только не делали
всего того, что они делают?» думал Нехлюдов. И на этих мыслях, уже
после вторых петухов, несмотря на блох, которые, как только он шевелился, как фонтан, брызгали вокруг него, он заснул крепким сном.
Но, как человек от природы умный и добрый, он очень скоро почувствовал невозможность такого примирения и, чтобы не видеть того внутреннего противоречия, в котором он постоянно находился,
всё больше и больше отдавался столь распространенной среди военных привычке пить много вина и так предался этой привычке, что
после тридцатипятилетней военной службы сделался тем, что врачи называют алкоголиком.
Обед у генерала, обставленный
всею привычною Нехлюдову роскошью жизни богатых людей и важных чиновников, был
после долгого лишения не только роскоши, но и самых первобытных удобств, особенно приятен ему.
Больше же
всех была приятна Нехлюдову милая молодая чета дочери генерала с ее мужем. Дочь эта была некрасивая, простодушная молодая женщина,
вся поглощенная своими первыми двумя детьми; муж ее, за которого она
после долгой борьбы с родителями вышла по любви, либеральный кандидат московского университета, скромный и умный, служил и занимался статистикой, в особенности инородцами, которых он изучал, любил и старался спасти от вымирания.
Все были не только ласковы и любезны с Нехлюдовым, но, очевидно, были рады ему, как новому и интересному лицу. Генерал, вышедший к обеду в военном сюртуке, с белым крестом на шее, как с старым знакомым, поздоровался с Нехлюдовым и тотчас же пригласил гостей к закуске и водке. На вопрос генерала у Нехлюдова о том, что он делал
после того, как был у него, Нехлюдов рассказал, что был на почте и узнал о помиловании того лица, о котором говорил утром, и теперь вновь просит разрешения посетить тюрьму.
И Нехлюдову,
после хорошего обеда, вина, за кофеем, на мягком кресле, среди ласковых и благовоспитанных людей, становилось
всё более и более приятно.
Нехлюдов уставился на свет горевшей лампы и замер. Вспомнив
всё безобразие нашей жизни, он ясно представил себе, чем могла бы быть эта жизнь, если бы люди воспитывались на этих правилах, и давно не испытанный восторг охватил его душу. Точно он
после долгого томления и страдания нашел вдруг успокоение и свободу.