Неточные совпадения
Марья Ивановна говорила, что из девочки
надо сделать работницу, хорошую горничную, и потому была требовательна, наказывала и даже бивала девочку, когда бывала
не в духе.
Поступать на место было
не к чему, скоро
надо было родить, и она поселилась у деревенской вдовы-повитухи, торговавшей вином.
Повитуха взяла у нее за прожитье — за корм и зa чай — за два месяца 40 рублей, 25 рублей пошли за отправку ребенка, 40 рублей повитуха выпросила себе взаймы на корову, рублей 20 разошлись так — на платья, на гостинцы, так что, когда Катюша выздоровела, денег у нее
не было, и
надо было искать места.
Перестал же он верить себе, а стал верить другим потому, что жить, веря себе, было слишком трудно: веря себе, всякий вопрос
надо решать всегда
не в пользу своего животного я, ищущего легких радостей, а почти всегда против него; веря же другим, решать нечего было, всё уже было решено и решено было всегда против духовного и в пользу животного я.
В глубине души он знал, что ему
надо ехать, и что
не за чем теперь оставаться у теток, знал, что ничего из этого
не могло выйти хорошего, но было так радостно и приятно, что он
не говорил этого себе и оставался.
Нехлюдов пустил ее, и ему стало на мгновенье
не только неловко и стыдно, но гадко на себя. Ему бы
надо было поверить себе, но он
не понял, что эта неловкость и стыд были самые добрые чувства его души, просившиеся наружу, а, напротив, ему показалось, что это говорит в нем его глупость, что
надо делать, как все делают.
Не выпуская ее из своих объятий, Нехлюдов посадил ее на постель и, чувствуя, что еще что-то
надо делать, сел рядом с нею.
Нехлюдов молча вышел. Ему даже
не было стыдно. Он видел по выражению лица Матрены Павловны, что она осуждает его, и права, осуждая его, знал, что то, что он делает, — дурно, но животное чувство, выпроставшееся из-за прежнего чувства хорошей любви к ней, овладело им и царило одно, ничего другого
не признавая. Он знал теперь, что
надо делать для удовлетворения чувства, и отыскивал средство сделать это.
Он думал еще и о том, что, хотя и жалко уезжать теперь,
не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать. Думал он еще о том, что
надо дать ей денег,
не для нее,
не потому, что ей эти деньги могут быть нужны, а потому, что так всегда делают, и его бы считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею,
не заплатил бы за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
«Но что же делать? Всегда так. Так это было с Шенбоком и гувернанткой, про которую он рассказывал, так это было с дядей Гришей, так это было с отцом, когда он жил в деревне и у него родился от крестьянки тот незаконный сын Митенька, который и теперь еще жив. А если все так делают, то, стало быть, так и
надо». Так утешал он себя, но никак
не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
«И такая удивительная случайность! Ведь
надо же, чтобы это дело пришлось именно на мою сессию, чтобы я, нигде
не встречая ее 10 лет, встретил ее здесь, на скамье подсудимых! И чем всё это кончится? Поскорей, ах, поскорей бы!»
— Девчонка
не виновата, запуталась, — сказал добродушный купец, —
надо снисхождение дать.
Когда же зашла речь об ее участии в отравлении, то горячий заступник ее, купец, сказал, что
надо признать ее невиновной, так как ей
не зa чем было отравлять его.
— А помните, как вы говорили, что
надо всегда говорить правду, и как вы тогда всем нам говорили такие жестокие правды. Отчего же теперь вы
не хотите сказать? Помнишь, Мисси? — обратилась Катерина Алексеевна к вышедшей к ним Мисси.
Но увидав то, что и крик ее был принят также как нечто естественное, ожидаемое и
не могущее изменить дела, она заплакала, чувствуя, что
надо покориться той жестокой и удивившей ее несправедливости, которая была произведена над ней.
— А уйдет, нас с собой
не возьмет, — сказала Кораблева. — А ты лучше вот что скажи, — обратилась она к Масловой, — что тебе аблакат сказал об прошении, ведь теперь подавать
надо?
— Знаю, что
не пропаду, да всё-таки обидно.
Не такую бы мне судьбу
надо, как я привыкла к хорошей жизни.
«Такое же опасное существо, как вчерашняя преступница, — думал Нехлюдов, слушая всё, что происходило перед ним. — Они опасные, а мы
не опасные?.. Я — распутник, блудник, обманщик, и все мы, все те, которые, зная меня таким, каков я есмь,
не только
не презирали, но уважали меня? Но если бы даже и был этот мальчик самый опасный для общества человек из всех людей, находящихся в этой зале, то что же, по здравому смыслу,
надо сделать, когда он попался?
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о Боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу зло и все страдают,
надо было
не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет.
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой,
не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил
не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться
надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил
не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.
Он верил
не в то, что из хлеба сделалось тело, что полезно для души произносить много слов или что он съел действительно кусочек Бога, — в это нельзя верить, — а верил в то, что
надо верить в эту веру.
Начальник же тюрьмы и надзиратели, хотя никогда и
не знали и
не вникали в то, в чем состоят догматы этой веры, и что означало всё то, что совершалось в церкви, — верили, что непременно
надо верить в эту веру, потому что высшее начальство и сам царь верят в нее.
— Я сам в первый раз и
не знаю, но думаю, что
надо спросить этого человека, — сказал Нехлюдов, указывая на надзирателя с галунами, сидевшего с книжкой направо.
— Известно,
не виновата. Разве я воровка или грабительница. У нас говорят, что всё от адвоката, — продолжала она. — Говорят,
надо прошение подать. Только дорого, говорят, берут…
—
Надо не пожалеть денег, хорошего, — сказала она.
— Да и поскорее, а то они все уедут геморои лечить, и тогда три месяца
надо ждать… Ну, а в случае неуспеха остается прошение на Высочайшее имя. Это тоже зависит от закулисной работы. И в этом случае готов служить, т. е.
не в закулисной, а в составлении прошения.
— Ну, всё-таки я вам скажу, по мере сил приносить пользу, всё-таки, что могу, смягчаю. Кто другой на моем месте совсем бы
не так повел. Ведь это легко сказать: 2000 с лишним человек, да каких.
Надо знать, как обойтись. Тоже люди, жалеешь их. А распустить тоже нельзя.
— Я учительница, но хотела бы на курсы, и меня
не пускают.
Не то что
не пускают, они пускают, но
надо средства. Дайте мне, и я кончу курс и заплачу вам. Я думаю, богатые люди бьют медведей, мужиков поят — всё это дурно. Отчего бы им
не сделать добро? Мне нужно бы только 80 рублей. А
не хотите, мне всё равно, — сердито сказала она.
— Разумеется, талант
надо совершенствовать, нельзя зарывать, но в маленькой квартире, знаете, тяжело бывает, — продолжал смотритель разговор,
не обращая на этих арестантов никакого внимания, и, усталыми шагами волоча ноги, прошел, сопутствуемый Нехлюдовым, в сборную.
— Правда, это по случаю, — сказал помощник смотрителя, — за бесписьменность взяли этих людей, и
надо было отослать их в их губернию, а там острог сгорел, и губернское правление отнеслось к нам, чтобы
не посылать к ним. Вот мы всех из других губерний разослали, а этих держим.
Масленникова Нехлюдову нужно было просить о двух вещах: о переводе Масловой в больницу и о 130 бесписьменных, безвинно содержимых в остроге. Как ни тяжело ему было просить человека, которого он
не уважал, это было единственное средство достигнуть цели, и
надо было пройти через это.
Надо было его удержать, но он
не только слез, но сделался Масловой и стал упрекать его: «Я каторжная, а вы князь».
И
надо найти средства, для того чтобы этого
не было, или, по крайней мере, самому
не участвовать в этом.
«Отдать землю, ехать в Сибирь, — блохи, клопы, нечистота… Ну, что ж, коли
надо нести это — понесу». Но, несмотря на всё желание, он
не мог вынести этого и сел у открытого окна, любуясь на убегающую тучу и на открывшийся опять месяц.
— Я затем и приехал: я
не хочу больше владеть землею; да вот
надо обдумать, как с нею разделаться.
На этот коммунистический проект у Нехлюдова аргументы тоже были готовы, и он возразил, что для этого
надо, чтобы у всех были плуги, и лошади были бы одинаковые, и чтобы одни
не отставали от других, или чтобы всё — и лошади, и плуги, и молотилки, и всё хозяйство — было бы общее, а что для того, чтобы завести это,
надо, чтобы все люди были согласны.
—
Надо просить о том, чтобы разрешили свиданье матери с сыном, который там сидит. Но мне говорили, что это
не от Кригсмута зависит, а от Червянского.
—
Надо просить еще об одной женщине. Она сидит несколько месяцев, и никто
не знает за что.
— Да ведь народ бедствует. Вот я сейчас из деревни приехал. Разве это
надо, чтоб мужики работали из последних сил и
не ели досыта, а чтобы мы жили в страшной роскоши, — говорил Нехлюдов, невольно добродушием тетушки вовлекаемый в желание высказать ей всё, что он думал.
В этих случаях всегда он чувствовал внутренний разлад и недовольство собой и колебание: просить или
не просить, но всегда решал, что
надо просить.
— Каково? — сказал Нехлюдов адвокату. — Ведь это ужасно. Женщина, которую они держат 7 месяцев в одиночном заключении, оказывается ни в чем
не виновата, и, чтобы ее выпустить,
надо было сказать только слово.
И он точно
не сомневался в этом
не потому, что это было так, а потому, что если бы это было
не так, ему бы
надо было признать себя
не почтенным героем, достойно доживающим хорошую жизнь, а негодяем, продавшим и на старости лет продолжающим продавать свою совесть.
Надо было, присутствуя при этих службах, одно из двух: или притворяться (чего он с своим правдивым характером никогда
не мог), что он верит в то, во что
не верит, или, признав все эти внешние формы ложью, устроить свою жизнь так, чтобы
не быть в необходимости участвовать в том, что он считает ложью.
— Ну, вы меня на смех
не смейте подымать. Проповедник проповедником, а театр — театром. Для того, чтобы спастись, совсем
не нужно сделать в аршин лицо и всё плакать.
Надо верить, и тогда будет весело.
Он стал вспоминать: гадости
не было, поступка
не было дурного, но были мысли, дурные мысли о том, что все его теперешние намерения — женитьбы на Катюше и отдачи земли крестьянам — , что всё это неосуществимые мечты, что всего этого он
не выдержит, что всё это искусственно, неестественно, а
надо жить, как жил.
— Загипнотизировываешься? — повторил Богатырев и громко захохотал. —
Не хочешь, ну как хочешь. — Он вытер салфеткой усы. — Так поедешь? А? Если он
не сделает, то давай мне, я завтра же отдам, — прокричал он и, встав из-за стола, перекрестился широким крестом, очевидно так же бессознательно, как он отер рот, и стал застегивать саблю. — А теперь прощай, мне
надо ехать.
Много бы тут
надо сказать, но слова ничего
не сказали, а взгляды сказали, что то, чтò
надо бы сказать,
не сказано.
— А отказал, то, стало быть,
не было основательных поводов кассации, — сказал Игнатий Никифорович, очевидно совершенно разделяя известное мнение о том, что истина есть продукт судоговорения. — Сенат
не может входить в рассмотрение дела по существу. Если же действительно есть ошибка суда, то тогда
надо просить на Высочайшее имя.
«Очень может быть, что правда то, что я говорил, — по крайней мере, он ничего
не возразил мне. Но
не так
надо было говорить. Мало же я изменился, если я мог так увлечься недобрым чувством и так оскорбить его и огорчить бедную Наташу», думал он.
Но, взглянув на часы, он увидал, что теперь уже некогда, и
надо торопиться, чтобы
не опоздать к выходу партии. Второпях собравшись и послав с вещами швейцара и Тараса, мужа Федосьи, который ехал с ним, прямо на вокзал, Нехлюдов взял первого попавшегося извозчика и поехал в острог. Арестантский поезд шел за два часа до почтового, на котором ехал Нехлюдов, и потому он совсем рассчитался в своих номерах,
не намереваясь более возвращаться.