Неточные совпадения
В то время когда Маслова, измученная длинным переходом, подходила
с своими конвойными к зданию окружного суда, тот самый племянник ее воспитательниц, князь Дмитрий Иванович Нехлюдов, который соблазнил ее, лежал еще на своей высокой, пружинной
с пуховым тюфяком, смятой постели и, расстегнув ворот голландской чистой ночной рубашки
с заутюженными складочками на груди, курил папиросу. Он остановившимися глазами смотрел перед
собой и думал о том, что предстоит ему нынче
сделать и что было вчера.
Вслед за этим председатель записал что-то в бумагу и, выслушав сообщение, сделанное ему шопотом членом налево, объявил на 10 минут перерыв заседания и поспешно встал и вышел из залы. Совещание между председателем и членом налево, высоким, бородатым,
с большими добрыми глазами, было о том, что член этот почувствовал легкое расстройство желудка и желал
сделать себе массаж и выпить капель. Об этом он и сообщил председателю, и по его просьбе был сделан перерыв.
Пришедшим слепым нищим он дал рубль, на чай людям он роздал 15 рублей, и когда Сюзетка, болонка Софьи Ивановны, при нем ободрала
себе в кровь ногу, то он, вызвавшись
сделать ей перевязку, ни минуты не задумавшись, разорвал свой батистовый
с каемочками платок (Софья Ивановна знала, что такие платки стоят не меньше 15 рублей дюжина) и
сделал из него бинты для Сюзетки.
«Но что же
делать? Всегда так. Так это было
с Шенбоком и гувернанткой, про которую он рассказывал, так это было
с дядей Гришей, так это было
с отцом, когда он жил в деревне и у него родился от крестьянки тот незаконный сын Митенька, который и теперь еще жив. А если все так
делают, то, стало быть, так и надо». Так утешал он
себя, но никак не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему,
с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям, не говоря уже о том, чтобы считать
себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал
себя. А ему нужно было считать
себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство: не думать об этом. Так он и
сделал.
Он чувствовал, что формально, если можно так выразиться, он был прав перед нею: он ничего не сказал ей такого, что бы связывало его, не
делал ей предложения, но по существу он чувствовал, что связал
себя с нею, обещал ей, а между тем нынче он почувствовал всем существом своим, что не может жениться на ней.
Удивительное дело:
с тех пор как Нехлюдов понял, что дурен и противен он сам
себе,
с тех пор другие перестали быть противными ему; напротив, он чувствовал и к Аграфене Петровне и к Корнею ласковое и уважительное чувство. Ему хотелось покаяться и перед Корнеем, но вид Корнея был так внушительно-почтителен, что он не решился этого
сделать.
Или буду
с предводителем, которого я постыдно обманывал
с его женой, на собрании считать голоса за и против проводимого постановления земской инспекции школ и т. п., а потом буду назначать свидания его жене (какая мерзость!); или буду продолжать картину, которая, очевидно, никогда не будет кончена, потому что мне и не следует заниматься этими пустяками и не могу ничего этого
делать теперь», говорил он
себе и не переставая радовался той внутренней перемене, которую чувствовал.
Воспитаем так не одного, а миллионы людей, и потом поймаем одного и воображаем
себе, что мы что-то
сделали, оградили
себя, и что больше уже и требовать от нас нечего, мы его препроводили из Московской в Иркутскую губернию, —
с необыкновенной живостью и ясностью думал Нехлюдов, сидя на своем стуле рядом
с полковником и слушая различные интонации голосов защитника, прокурора и председателя и глядя на их самоуверенные жесты.
Все жили только для
себя, для своего удовольствия, и все слова о Боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все
делают друг другу зло и все страдают, надо было не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась
с мужчиной, и пройдет.
«Ничего ты не
сделаешь с этой женщиной, — говорил этот голос, — только
себе на шею повесишь камень, который утопит тебя и помешает тебе быть полезным другим. Дать ей денег, всё, что есть, проститься
с ней и кончить всё навсегда?» подумалось ему.
Он не только вспомнил, но почувствовал
себя таким, каким он был тогда, когда он четырнадцатилетним мальчиком молился Богу, чтоб Бог открыл ему истину, когда плакал ребенком на коленях матери, расставаясь
с ней и обещаясь ей быть всегда добрым и никогда не огорчать ее, — почувствовал
себя таким, каким он был, когда они
с Николенькой Иртеневым решали, что будут всегда поддерживать друг друга в доброй жизни и будут стараться
сделать всех людей счастливыми.
— Прошу покорно, садитесь, а меня извините. Я буду ходить, если позволите, — сказал он, заложив руки в карманы своей куртки и ступая легкими мягкими шагами по диагонали большого строгого стиля кабинета. — Очень рад
с вами познакомиться и, само
собой,
сделать угодное графу Ивану Михайловичу, — говорил он, выпуская душистый голубоватый дым и осторожно относя сигару ото рта, чтобы не сронить пепел.
Тон короткой, но сильной речи Фанарина был такой, что он извиняется за то, что настаивает на том, что господа сенаторы
с своей проницательностью и юридической мудростью видят и понимают лучше его, но что
делает он это только потому, что этого требует взятая им на
себя обязанность.
И он, засовывая
себе в рот бороду и
делая гримасы, очень натурально притворился, что он ничего не знает об этом деле, как только то, что поводы к кассации недостаточны, и потому согласен
с председательствующим об оставлении жалобы без последствий.
И он еще больше, чем на службе, чувствовал, что это было «не то», а между тем,
с одной стороны, не мог отказаться от этого назначения, чтобы не огорчить тех, которые были уверены, что они
делают ему этим большое удовольствие, а
с другой стороны, назначение это льстило низшим свойствам его природы, и ему доставляло удовольствие видеть
себя в зеркале в шитом золотом мундире и пользоваться тем уважением, которое вызывало это назначение в некоторых людях.
«Но что же
делать теперь? — спросил он
себя. Связан ли я
с нею? Не освобожден ли я теперь именно этим ее поступком?» спросил он
себя.
— Какой смысл имеет отдача земли крестьянам
с платой им самим же
себе? — говорил он. — Если уж он хотел это
сделать, мог продать им через крестьянский банк. Это имело бы смысл. Вообще это поступок граничащий
с ненормальностью, — говорил Игнатий Никифорович, подумывая уже об опеке, и требовал от жены, чтобы она серьезно переговорила
с братом об этом его странном намерении.
Масленников, вероятно,
сделал свое обычное распоряжение, подписал
с своим дурацким росчерком бумагу
с печатным заголовком и, конечно, уж никак не сочтет
себя виноватым.
— Если бы была задана психологическая задача: как
сделать так, чтобы люди нашего времени, христиане, гуманные, просто добрые люди, совершали самые ужасные злодейства, не чувствуя
себя виноватыми, то возможно только одно решение: надо, чтобы было то самое, что есть, надо, чтобы эти люди были губернаторами, смотрителями, офицерами, полицейскими, т. е. чтобы, во-первых, были уверены, что есть такое дело, называемое государственной службой, при котором можно обращаться
с людьми, как
с вещами, без человеческого, братского отношения к ним, а во-вторых, чтобы люди этой самой государственной службой были связаны так, чтобы ответственность за последствия их поступков
с людьми не падала ни на кого отдельно.
Когда Маслова поступила к ним, Марья Павловна почувствовала к ней отвращение, гадливость. Катюша заметила это, но потом также заметила, что Марья Павловна,
сделав усилие над
собой, стала
с ней особенно ласкова и добра. И ласка и доброта такого необыкновенного существа так тронули Маслову, что она всей душой отдалась ей, бессознательно усваивая ее взгляды и невольно во всем подражая ей. Эта преданная любовь Катюши тронула Марью Павловну, и она также полюбила Катюшу.
— Она? — Марья Павловна остановилась, очевидно желая как можно точнее ответить на вопрос. — Она? — Видите ли, она, несмотря на ее прошедшее, по природе одна из самых нравственных натур… и так тонко чувствует… Она любит вас, хорошо любит, и счастлива тем, что может
сделать вам хоть то отрицательное добро, чтобы не запутать вас
собой. Для нее замужество
с вами было бы страшным падением, хуже всего прежнего, и потому она никогда не согласится на это. А между тем ваше присутствие тревожит ее.
Он не раз в продолжение этих трех месяцев спрашивал
себя: «я ли сумасшедший, что вижу то, чего другие не видят, или сумасшедшие те, которые производят то, что я вижу?» Но люди (и их было так много) производили то, что его так удивляло и ужасало,
с такой спокойной уверенностью в том, что это не только так надо, но что то, чтò они
делают, очень важное и полезное дело, — что трудно было признать всех этих людей сумасшедшими;
себя же сумасшедшим он не мог признать, потому что сознавал ясность своей мысли.
Неточные совпадения
Тем не менее он все-таки
сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел уже в ярость и не помнил
себя. Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался, стонал, называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными этому сану именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец
с неслыханным остервенением бросился предводитель на свою жертву, отрезал ножом ломоть головы и немедленно проглотил.
«Но что же
делать? что
делать?»
с отчаянием говорил он
себе и не находил ответа.
Прежде (это началось почти
с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался
сделать что-нибудь такое, что
сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для
себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но,
с утра еще
сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть. К жене же он заедет потому, что он решил
себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
Хотя она бессознательно (как она действовала в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам) целый вечер
делала всё возможное для того, чтобы возбудить в Левине чувство любви к
себе, и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно в отношении к женатому честному человеку и в один вечер, и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие,
с точки зрения мужчин, между Вронским и Левиным, она, как женщина, видела в них то самое общее, за что и Кити полюбила и Вронского и Левина), как только он вышел из комнаты, она перестала думать о нем.